Цзюньцзы – это образ идеализированного и окультуренного мага, введенный Конфуцием и его последователями. В основном это было сделано из-за того, что сам Конфуций искал оправдание собственной роли и облику – облику человека, что, обладая магическими познаниями и учением-Дао, не только служить разным правителям, но и с радостью готов предлагать себя любому, кто призовет его на службу.
Хорошо известно, что конфуцианство как таковое сформировалось значительно позже жизни патриархов этого учения: Конфуция, Мэн-цзы, Сюнь-цзы. И пониманием сути конфуцианства, включая и трактовку смысла цзюньцзы, мы обязаны скорее неоконфуцианству X–XIII вв., а затем и конфуцианскому ренессансу эпох Мин и Цин. Естественно, что в тот момент, когда конфуцианство из личного учения Конфуция превратилось в государственную морально-политическую доктрину, многие ранние черты мистического, присутствовавшие в самом духе учения Конфуция, исчезли. Они были заменены на мораль и государственно-политическую софистику. А поэтому, внимательно вглядываясь в слова Конфуция, записанные его учениками, мы с интересом обнаруживаем в облике цзюньцзы такие черты, которые не позволяют понимать этот термин лишь как «благородный муж». Итак, насколько «благороден» традиционный китайский благородный муж?
Прежде всего цзюньцзы обладает абсолютным мастерством, феноменальными способностями «уметь все». Один из лучших учеников Конфуция Цзэн-цзы замечает: «Тот, кому можно поручить воспитание сироты ростом в шести чи (138 см, т. е. не достигшего 15-летнего возраста – А.М.), кому можно доверить управление царством в размером в сотни ли, и кто при этом не оступиться перед лицом трудностей – разе это не цзюньцзы? Конечно же, это цзюньцзы!» (VIII, 6).
Этот цзюньцзы, как ни поразительно, не должен знать ничего особенного, равно как и обладать полнотой знаний. Да и сами эти знания получены не столько от обучения, сколько в виде небесного мистического посыла, и в этом плане лично цзюньцзы не должен много «знать». Сам Конфуций как-то вопрошает. «А многими ли знаниями должен обладать цзюньцзы? Совсем немногими» (X, 6). Таким образом «знать» должен обычный человек, цзюньцзы же получает свои знания отнюдь не от учения. Именно здесь – корень понимания сути знаний цзюньцзы – они не от мира сего.
Незнание равное абсолютному знанию, «неумение» цзюньцзы как проявление высшей, запредельной умелости – не перекликается ли все это с образом даосского мага и мудреца? Ведь именно Дао «не знает, но все вершиться само собой», «не действует, но нет ничего того, что оставалось бы несделанным». Цзюньцзы, как следует из слов Конфуция, может ничего не знать, но вершит все лишь своим внутренним состоянием, своей энергетической мощью. Кстати, некоторые комментаторы усматривали в этой фразе Конфуция о цзюньцзы, что «не обладает знаниями», намек на самого себя, но вряд ли это так – Конфуций как раз неоднократно подчеркивает, что сам он цзюньцзы не является.
Так же как и даосский маг, цзюньцзы учит лишь своим присутствием, передавая культуру (вэнь) именно как энергетическую субстанцию. Он может поселиться среди варваров, и там тотчас исчезнут грубые нравы (IX, 14).
Цзюньцзы по сути – тот же маг и медиум, посредник между миром людей и духов, который благодаря своему знанию ритуала, способен вступать в контакт с Небом. Абсолютное воплощение цзюньцзы – это сам правитель, который, как мы видели выше, является самым важным медиумом в общении человека и духов.
Для Конфуция цзюньцзы – это, прежде всего, воплощение идеала прошлых эпох, а не просто честный служивый муж современности. И это очень важная черта цзюньцзы – он идеал прошлого, он тот, кто способен осуществить связь эпох, передать импульс мистической мудрости от мудрецов прошлых поколений к современным правителям. И в этом смысле он выполняет ту же посредническую медиативную роль, что и архаические медиумы.
«В делах посвященный муж следует Правилам, в речах скромен, в свершениях – правдив»
Конфуций постоянно подчеркивает эту обращенность цзюньцзы в прошлое. Еще в молодые годы, когда ему было лишь 29 лет (для Китая – это еще даже не возраст зрелости), когда умер видный чиновник из области Чжао Цзы-чан, Конфуций замечает: «Из жизни ушел благодатный человек прошлых эпох!» [13, гл. «Чжао-гун», 49.21б]. Таким образом для Конфуция цзюньцзы – это маг, обладающий идеалами прошлого и обративший свои умения на проповедь гармонии в государстве своим примером.
Своим присутствием цзюньцзы устанавливает абсолютное равновесие, гармонию и созвучие всех вещей, определяемое термином хэ. Существует еще и тун – «взаимотождественность» или датун – «великая тождественность всего всему», «великое взаимосоответствие», также ведущее к покою в Поднебесной. Однако есть принципиальная разница между хэ и тун, мысль о которой проводил Конфуций. Хэ предусматривает многообразие мира и идей и даже некоторое разномнение, ограниченное, впрочем, определенными и порою очень строгими рамками «соответствия ритуалу». Например, объединение инь и ян дает в конечном счете разнообразие мира, однако инь и ян не тождественны (тун) друг другу.
И все же хэ позволительно лишь «человеку культуры», лишь цзюньцзы. «Мелкий человек» не знает хэ, равно как и недоступно хэ варварами, не подверженным нормам китайской культуры. Культура-вэнь в китайской традиции существует лишь как китайская культура – именно так судило конфуцианство.
Цзюньцзы характеризуется и особо трепетным отношением к родителям и к предкам, не случайно понятие «сыновья почтительность» превратилось в конфуцианстве в одно из важнейших требований к воспитанию человека. Очевидно, что Конфуций, а за ним и многие конфуцианцы проповедовали не просто уважение к родителям, но необходимость установления особой магической связи с предками, в том числе и с душами давно ушедших. Собственно забота о родителях является лишь частным случаем культа предков, и именно духи предков дают человек возможность воспитать в себе жэнь. Интересно одно из замечаний Конфуция на вопрос, почему он отказывает от официальной должности. Наставник в ответ цитирует древний сборник «Шу цзин» («Канон истории»): «Достаточно лишь обладать сыновней почтительностью, и будучи добрым братом, человек уже может оказывать влияние на правителей» (II, 21). И здесь проступает смысл жизни самого цзюньцзы – не столько служить правителю, сколько найти возможность проявить на практике свое магическое Учение. Но вся драма такого служения заключена в том, что он заранее знает, что во всей своей полноте Учение не может быть претворено в жизнь. «Цзюньцзы идет на службу, дабы выполнить свой долг, а о том, что его Дао неосуществимо, он знает заранее» (XVIII, 7). В этом – возвышенная трагедия посвященного мужа древнего Китая, с которым ассоциировал себя и Конфуций: он не может не служить, не применять своих знаний на практике, отчетливо понимая, что служит недостойным и неблагодарным, безотзывчивым на Учение.
«Лунь юй»: благородный муж
I, 8
Учитель сказал:
– Если благородный муж не солиден видом, он не будет пользоваться авторитетом, и его ученость тогда не прочна. Он стремится к верности и искренности; не дружит с теми, кто ему не ровня и не боится исправлять ошибки.
I, 15
Цзы Гун спросил:
– Что Вы скажете, если человек беден, но не льстив. Или про того, кто богат, но не заносчив?
Учитель ответил:
– Неплохо! Все же его не сравнить с бедным, но испытывающим радость [от того, что обрел Дао-Путь], или с богатым, но любящим Ритуал.
Цзы Гун спросил:
– Не об этом ли говорится в «[Каноне] песнопений»:[Изделие из слоновой кости] сначала вырезают, а затем шлифуют. [Изделие из яшмы] вначале гранят, а затем полируют?
Учитель ответил:
– Цы! С тобой наконец-то можно говорить о «Каноне песонвений»! Когда говорю о прошлом, ты уже знаешь, что последует в будущем.
II, 13
Цзы Гун спросил о каков должен быть достойный муж. Учитель ответил:
– Сперва исполняет задуманное, – сказал Учитель, – и лишь потом об этом говорит
II, 14
Учитель сказал:
– Благородный муж объединяет людей, не будучи пристрастным к ним; маленький же человек пристрастен к людям и посему и не способен их объединить.
III, 7
Учитель сказал:
– Благородный муж ни в чем не соперничает. И если необходимо, то только в стрельбе из лука! Вежливо уступая дорогу, он с приветствиями поднимается на помост для стрельбы, а когда сходит, то выпивает чарку вина. Такое соперничество – для благородных мужей!
IV, 11
Учитель сказал:
– Благородный муж думает о добродетели, а низкий – о спокойствии; благородный муж боится закона, а низкий – жаждет корысти».
