Среди прочих документов заслуживает особого внимания скромное – без пыток и убийств – описание данного эпизода Д. Горсеем: «Иван послал за этим братом в провинцию Вагу; он считал его своим соперником… Когда князь Андрей (ошибка Горсея: не Андрей, а Владимир – В.М.) явился в его присутствие и кланялся ему в ноги, то Иван поднял его и поцеловал. «О! жестокий брат, – сказал тот со слезами. – Это Иудин поцелуй, ты послал за мною не на добрый конец. Делай свое!» И с этими словами ушел. На другой день он скончался и был торжественно похоронен в Михайловском соборе в Москве».
Горсей не пишет «его убили», а «он скончался». Князь Старицкий не растерзан опричниками при встрече с царем, как описывают историки вслед за Курбским, Таубе и Крузе, он уходит после царского приема и умирает на другой день. Похоже, что здесь фраза об Иудином поцелуе явно сменила хозяина: Иуда предавал, а не казнил. Князь Владимир в таком случае мог бы вспомнить о Каине-братоубийце. А вот об Иуде мог сказать преданный братом царь Иоанн, любивший, кстати, украшать свою речь цитатами из Священного Писания. Тогда все встает на свои места: вызванный царем Владимир целует при встрече брата. Иоанн, не упоминая вслух о заговоре, оставляя Владимиру возможность раскаяться, говорит, что это Иудин поцелуй и тем дает понять князю Старицкому, что его заговор раскрыт: предательство брата известно ему, Иоанну, как было известно предательство Иуды Господу нашему Иисусу Христу. Тут явная для человека того времени аналогия: Иуда предал Царя Небесного, Владимир предал царя земного, «живую икону Царя Небесного».
Иуда, как известно, осознав свою вину, повесился. Князь Старицкий, поняв, что его измена открыта, уходит с царского приема и кончает жизнь самоубийством, скорее всего, с помощью того самого яда, о котором так часто упоминают историки. Но Иоанн опять прощает его, так как по-христиански не испытывает к нему личной вражды и торжественно погребает в родовой усыпальнице. Об уничтожении семьи у Горсея нет и речи. Ему не приходит в голову говорить о смерти детей Владимира, которых он мог видеть и после описываемых событий, а дочь Владимира Старицкого, Марию, лично вывез почти двадцать лет спустя из Ливонии на Русь.
Итак, заговор был обезглавлен, но еще не уничтожен. Однако прежде чем вместе с Грозным двинуться к Новгороду, необходимо сделать небольшое отступление, без которого этот обзор не будет полным.
«В Твери, в уединенной тесной келии Отроча монастыря еще дышал святой старец Филипп, молясь… Господу о смягчении Иоаннова сердца: тиран не забыл сего сверженного им митрополита и послал к нему своего любимца Малюту Скуратова, будто бы для того, чтобы взять у него благословение. Старец ответствовал, что благословляют только добрых и на доброе. Угадывая вину посольства, он с кротостию промолвил: «Я давно ожидаю смерти; да исполнится воля государева!» Она исполнилась: гнусный Скуратов задушил святого мужа, но, желая скрыть убийство, объявил игумену и братии, что Филипп умер от несносного жара в его келии» – так писал Карамзин о смерти митрополита Филиппа.
Те, кто обвинял и обвиняет Иоанна Грозного в убийстве свт. Филиппа (хотя, с их стороны, правильнее было бы говорить о приказе убить святого), ссылаются на насколько «первоисточников» – на летописи, воспоминания Таубе и Крузе, сочинения князя Курбского и соловецкое «Житие».
Следует сказать, что все без исключения составители этих документов являлись политическими противниками царя, и потому необходимо критическое отношение к данным источникам. Тем более что составлены они были много лет спустя после описываемых в них событий.
Так, Новгородская третья летопись, под летом 7077 сообщая об удушении свт. Филиппа, называет его «всея Русин чудотворцем», то есть летописец говорит о нем, как об уже канонизированном святом. Это свидетельствует о том, что летописная запись составлена несколько десятилетий спустя после смерти св. Филиппа. Мазуринская летопись за 1570 год, сообщая о его смерти, прямо ссылается на соловецкое «Житие», которое было составлено не ранее самого конца XVI века, а то и в начале XVII века. Разница между событием и летописной записью составляет 30–40 лет! Это все равно, как если бы написанную в 1993 году биографию Сталина через 400 лет стали бы выдавать за непререкаемое историческое свидетельство.
Что касается «Мемуаров» Таубе и Крузе, то они многословны и подробны, но их явно клеветнический характер выводит их за скобки достоверных источников. Серьезные научные исследователи не считают их таковыми. Так, ведущий специалист по русской истории того периода, Р.Г. Скрынников отмечает: «Очевидцы событий, Таубе и Крузе, составили через четыре года после суда пространный, но весьма тенденциозный отчет о событиях». Кроме того, нравственный облик этих политических проходимцев, запятнавших себя многочисленными изменами, лишает их права быть свидетелями на суде истории, да и на любом другом суде.
То же можно сказать и о князе Андрее Курбском. Будучи командующим русскими войсками в Ливонии, он вступил в сговор с польским королем Сигизмундом, и изменил во время боевых действий. Получил за предательство награду землями и крепостными в Литве. Лично командовал военными действиями против России. Польско-литовские и татарские отряды под его командованием не только воевали русскую землю, но и разрушали православные храмы, что он сам не отрицает в своих письмах к Царю (оговаривая только свое личное неучастие в святотатстве). Как источник информации о событиях в России после 1564 года он не достоверен не только в силу своего резко негативного отношения к государю, но и просто потому, что жил на территории другой страны и не был очевидцем событий. Практически на каждой странице его сочинений встречаются «ошибки» и «неточности», большинство из которых является преднамеренной клеветой.
Как ни прискорбно, но и «Житие» митрополита Филиппа вызывает множество вопросов. Оно было написано противниками царя Иоанна примерно 35 лет спустя после кончины святителя, и содержит много фактографических ошибок. Р.Г. Скрынников указывает на то, что «Житие митрополита Филиппа» было написано… в 90-х годах XVI века в Соловецком монастыре. Авторы его не были очевидцами описываемых событий, но использовали воспоминания живых свидетелей: старца Симеона (Семена Кобылина), бывшего пристава у Ф. Колычева и соловецких монахов, ездивших в Москву во время суда над Филиппом».
Таким образом, «Житие» составлялось: 1) со слов монахов, оклеветавших святого; именно их клеветнические показания сыграли решающую роль в неправедном осуждении митрополита Филиппа Освященным Собором Русской Православной церкви; 2) со слов бывшего пристава Семена Кобылина, охранявшего святого в Отрочьем монастыре и не выполнившего своих прямых обязанностей, а быть может, и замешанного в убийстве. Разумно ли принимать слова таких людей на веру, даже если их слова приняли форму жития? Вполне понятно отношение этих людей к государю, их желание выгородить себя и подставить других.
Составленный клеветниками и обвинителями митрополита Филиппа текст жития содержит множество странностей. Он «давно ставил исследователей в тупик своей путаностью и обилием ошибок» (Скрынников).
Например, житие рассказывает, как царь послал уже сведенному с кафедры, но еще находящемуся в Москве святому отрубленную голову его брата, Михаила Ивановича. Но окольничий М.И. Колычев умер в 1571 году, спустя три года после описываемых событий. В других изданиях жития, там, где переписчики заметили эту несуразность, брат заменяется племянником святителя.
Вызывает удивление и то, что житие подробно передает разговор Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского (Малюты) и ев. Филиппа, а также рассказывает о том, как он якобы убил святого узника, хотя сами же авторы текста «Жития» утверждают: «никто не был свидетелем того, что произошло между ними».
На недостоверность данного эпизода указывают как светские, так и православные исследователи. Так, Г.П. Федотов, давая оценку приводимых в «Житии» диалогов, указывает на то, что речь ев. Филиппа «драгоценна для нас не как точная запись слов святителя, но как идеальный диалог… так как она не носит характера подлинности». И добавляет, что слишком многое в этих памятных словах принадлежит красноречивому перу историка Карамзина.
Выгораживая себя, составители «Жития» указывают заказчиков клеветы на святого Филиппа, которыми являлись «злобы пособницы Пимен Новгородский, Пафнутий Суздальский, Филофей Рязанский, сиггел Благовещенский Евстафий». Последний, духовник царя, был «нашептывателем» против ев. Филиппа перед царем: «Непрестанно яве и тайно нося речи неподобныя царю на ев. Филиппа». Об архиепископе Пимене «Житие» говорит, что он, первый после митрополита иерарх русской церкви, мечтал «восхитить его престол». Чтобы осудить и низложить св. Филиппа, они провели свой «собор», который, по словам Карташева, стал «позорнейшим из всех, какие только были на протяжении русской церковной истории».
