Два дня еще копали в трех местах землянцы и чернавцы — ничего не нашли. Кладоискатели охладели к своей работе и оставили ее: все они были "людишки скудные и бесхлебные, что было у них по кроме хлеба с собою, съели, и пошли для хлебной работы по жилым деревням кормиться". Мечты о несметной казне разлетелись…
Но слухи о поисках клада на Ведуге начали распространяться в разные стороны. Явились еще охотники попытать счастья и "утайкой" продолжали копать.
9 июня приехал в Землянск из деревни Пекшевой воронежец сын боярский Иван Астремский и объявил воеводе Островскому, что у него имеется подлинная грамотка с росписью и с "признаками тому воровскому Кудеяровскому городку и иным местам, где какая казна положена". "Та подлинная грамота и роспись, — показывал Астремский, — выслана была из Крыму в Путивль в прошлых годах от того вора Кудеяра к брату его Кудеярову и от товарища от его Кудеярова, от некоего князя Лыкова".
В доказательство своих слов Астремский предъявил воеводе саму кладовую запись — небольшую узенькую полоску бумаги, на которой крупным почерком написан был следующий текст:
"Двинулись на сутки, ров перекопали и вал шкалили и надвое городище перекопали. А где была съезжая изба, тут кирпичные ступени, из дуба в березу ухват, дуб на юре, а береза под горою, Во лбу колодезя сруб срублен, землею осыпан. Колодезь потек на восход по мелкому, но серому камушку, покамест лески, по-таместа колодезь, ниже леску поникнул, на нем же заплот, ношена земля из одной горы, а в ту яму положена медь…
…Есть же через поле плоский лес, в нем же поляна, та поляна дву десятин, в ней же озеро челноком, через озеро положен брус, в той же поляне с островом семь изб земляных, восьмая баня, девятая кузня. Тут же земляной курган крестом, выстлан дерном. Да на выезде поляны с правой стороны курган, да на выезде дуб трех плотей, третья плота ссечена, на ней положен камень — жерновная четверть. Да из плоского лесу на выезде курган, в нем же поддостки и подковы положены. От того лесу пошел дол велик, тем мы долом езживали на караульный курган, на нем яма — клали огонь. А близ караульного кургана дуб собачкою, нагнут на восход, положено под конец его 12 сошных лемешей, острием в тулею. У караульного кургана на четверть вынесена земля, по правой стороне на нем ломаное копыто, глядит на восход, через сухой дол на ракитов куст. Стоит на сухом долу дуб почковат, на полдень почки, а на улесье яма товарная. Тут же есть колодезь, над колодезем стоит липа, верховина ссечена, сковородою накрыта.
Помнишь ли братец, как мы погреб затаптывали всем войском, и ты с коня упал, и Кудояр тебя подхватил и к себе на конь подхватил. А то помнишь ли, как мы на реку купаться езживали и коней паивали, и наши выбои никак не зарастут А на то, братец, не кручинься, что урочищ не писал: ты их ведаешь…"
Воевода долго вчитывался в кладовую роспись, пытаясь понять ее загадочные указания. Было очевидно, что в грамотке перечислены приметы дороги к Кудеярову городку — "городищу", и той потайной поляне с озером, где стоят "семь изб земляных", баня и кузня. От этой поляны дорога ведет к караульному кургану, а рядом с курганом и находится "погреб" с поклажей, который, закопав, затаптывала Кудеярова шайка, чтобы скрыть следы — "выбои", которые "никак не зарастут"… Было очевидно также, что адресат знал названия перечисленных в грамотке урочищ ("ты их ведаешь"), которые автор письма предусмотрительно опустил.
По всей видимости, именно этим текстом руководствовался поп Киприан, когда начал копать с чернавцами лог на реке Ведуге. Воевода попытался сопоставить приметы "росписи" с той местностью и приложить приметы Кудеярова клада к городищу на Ведугской вершине, хотя сам местность знал плохо и "того городка не ведал". По его просьбе Астремский даже попытался составить "чертежей". Воевода долго ездил верхом, внимательно изучал местность, всматривался в каракули Астремского, сравнивал, но ни к какому определенному результату не пришел и в конце концов запросил Москву: "И о том, великий государь, ты мне как укажешь?"
В Москве признали все дело заслуживающим внимания и 27 сентября 1664 года докладывали об этом государю. Что предпринималось по этому делу — неизвестно, но тайна Кудеярова городка осталась неразгаданной.
ЗАГАДОЧНАЯ "ПОКЛАЖА"…Горячо дыша прямо в лицо Федору чесночным перегаром, Игнашка шептал:
— Ты скажи, не знаешь ли какой травы, что отмыкают вислые замки и конские железа?
— Есть такая трава, — так же тихо отвечал Федька, — спрыг-трава называется. Дотронешься ею до замка — он тотчас спрыгивает.
— А где ее взять, знаешь? — допытывался Игнашка.
— Да на что тебе?
— Дело одно есть… Недалече отсюда, в Мценском уезде, слышь, погреб нашелся, с богатой казною… А в том погребе бочки большие, да два котла больших, да два шеста с платьем дорогим, да церковная утварь…
Этот разговор происходил в 1691 году на кружечном дворе в городе Короча, между приехавшим в тот город курским сыном боярским Федором Евсюковым и неким Игнашкой Ивановым.
Слухи о кладе до Иванова доходили давно, но подробности о нем он узнал в Курске от посадского человека Гришки Мошнина. После долгих поисков, рассказывал Игнашка, ему посчастливилось раздобыть кладовую запись с росписью поклажи, привезенную с Дона казаком Фатюшкон Колупаевым, а тому эта роспись была прислана из Крыма.
Загоревшись рассказом Иванова, Евсюков поехал вместе с Игнашкой за консультациями в село Желябугу Новосильского уезда к Кириллу Анненкову, слывшему "знатцем", а оттуда — в Мценский уезд, к дворянину Ефиму Лутовинову, также известному "ворожцу". Последний тоже завел речь о траве, что замки отмыкает, чем еще больше раззадорил любопытство кладоискателей. Оказалось, что Лутовинову хорошо известно о "поклаже" в Мценском уезде, и он рассказал гостям кое-какие новые подробности: "в том погребе бочки лежат, да платье висит на шестах, а у того погреба решетка медная, а на той решетке подписано на железном листу: коли кто добудет травы, тогда де тот погреб и отомкнется без ключей". Более того, несколько лет назад Лутовинову посчастливилось добраться до дверей погреба, но, так как у него спрыг-травы не было, то он попытался выбить дверь тараном: "И он, Ефим, в тот погреб бил бревном, и то бревно у него вышибло".
Тем временем толки о кладе дошли до начальства. После переписки мценского воеводы со своим курским коллегой и с Москвой, Евсюков и Иванов оказались в застенке, среди "колодников". Был пойман также брат казака Колупаева — Артюшка, у которого на руках оказался список "росписи о поклаже". "Что в той росписи написано, — заявил Артюшка, — о том не ведаю, а величиною та роспись с сажень длиной".
Вместе с Евсюковым и Артюшкой была выслана на Москву и эта необычайных размеров роспись. Была ли она действительно длиной с сажень — неизвестно, так как от нее сохранился только обрывок текста: "…А от той ямы примета…, а другая примета — железный столб… того столба пищали и карабины, оружие господина нашего Кудеяра, и тут же он гонял золотую руду, а примета тому — корыта половина песком, а половина глиною, а ниже того корыта высыпан медведь… И меж тех курганов погреб есть, а в том погребе семь пушек с порохом, а с того кургана видно три кургашка, супротив их валки 9 сажень мерных. По конец тех валков лежит кирпич, а под тем кирпичем железная доска на погребе, а в погребе стоит казан пьяной водки, а кто ее водки изопьет, и тот спать станет три дня и три ночи, да в том же погребе… все писано письмом, а сие письмо Забрамского… от Курского городища…"
Под охраной стрельцов колодники Евсюков и Артюшка прибыли в Москву, где… бесследно пропали. Их следов пока не удалось отыскать ни в одном документе. А вместе с ними исчезли и слухи о таинственной "поклаже"…
КЛАД ИЗ СТАРОЙ РЯЗАНИЗимой 1237 года к стенам Рязани подошла орда Батыя. Неделю длилась осада, после чего татары ворвались в город и предали его страшному погрому — "не осталось во граде ни единого живого". От этого погрома Рязань, некогда один из крупнейших городов Киевской Руси, уже не оправилась никогда, в конце концов и имя свое отдав соседнему Переславлю-Рязанскому, а сама став Старой Рязанью…
Но осталось другое — рязанские клады, зарытые в ту последнюю неделю, пока войско Батыя стояло у стен города. И эти находки, в основном женские украшения из кладов княжеских, боярских и богатых горожан — "узорочье нарочитое, богатство рязанское", — продолжают удивлять мастерством и филигранностью исполнения.
Начиная с 1822 года в Старой Рязани найдено девять подобных кладов, состоящих из золотых и серебряных изделий. А еще один рязанский клад был найден триста с лишним лет назад — в 1673 году…
25 апреля 1673 года восемь пастухов-подростков из деревни Кутуково выгнали пастись скотину на луг Закомары, на берегу впадавшей в Оку маленькой речки Мариченки. Эта речка отделяла землю кутуковского помещика Федора Ртищева от земель помещика села Усторони Елисея Житова. Луг Закомары давно не давал покоя обоим помещикам — он считался спорным и из-за него давно была "ссора большая".
