Однако самым надежным средством сделать в России чиновную карьеру считалась во все времена протекция, а не ум, талант или послушание. Рекомендательные письма поступавшим на службу были в моде; приведем образчик типичного для конца XVIII века рекомендательного письма. Оно написано одному из крупных сановников И. П.Архаровым, чей брат умел исполнять умопомрачительные капризы императора Павла I. Вот его содержание: «Любезный друг, Петр Степанович! Доброго соседа моего сын Николай отправляется для определения в статскую службу. Он большой простофиля и худо учился, а поэтому и нужно ему покровительство. Удиви милость свою, любезный друг, на моем дураке, запиши его в свою канцелярию и при случае не оставь наградить чинком или двумя, если захочешь, — мы за это не рассердимся. Жалование ему полагать не должно, потому что он его не стоит, да и отец его богат, а будет еще богаче, потому что живет свиньей» (265, 52). Благодаря этому письму юноша был устроен на службу и за три года получил три чина, что считается блестящей карьерой.
Блестящую и стремительную карьеру сделал самый выдающийся государственный ум, светило российской бюрократии — М. М.Сперанский, который за 52 месяца прошел путь от титулярного советника (IX класс) до действительного статского советника (IV ранг). Стать видным сановником Российской империи в молодом возрасте, достигнув звания статского генерала всего за 4 с половиной года! Нужно знать нравы павловского времени, господствующие в чиновничьем мире, особенно в ведомстве генерал–прокурора, где и начался служебный взлет М. Сперанского. Служивший вместе с ним И. Дмитриев так описывает тогдашнюю атмосферу: «Со вступлением моим в гражданскую службу я будто вступил в другой мир, совершенно для меня новый. Здесь и знакомства, и ласки основаны по большей части на расчетах своекорыстия, эгоизм господствует во всей силе; образ обхождения непрестанно изменяется, наравне с положением каждого. Товарищи не уступают кокеткам: каждый хочет исключительно прельстить своего начальника, хотя бы то было на счет другого. Нет искренности в ответах: ловят, помнят и передают каждое неосторожное слово» (265, 54–55).
Атмосфера павловского царствования была переполнена сумасбродством императора, самодурством вельмож, эгоизмом и раболепием чиновников. Само собой понятно, что сановники и чиновники старались не уступать своему монарху в сумасбродстве, доходящем порою до полной бессмыслицы. Достаточно привести приказ петербургского обер–полицмейстера Рылеева: «Объявить всем хозяевам домов, с подпискою, чтобы они заблаговременно, и именно за три дня извещали полицию, у кого в доме имеет быть пожар». Такого рода сумасбродство, самодурство почти всегда представляет собою способ борьбы облеченного властью лица с «собственным ничтожеством» (265, 56). И вот молодой человек, начинающий чиновную карьеру, не искушенный в чиновных интригах и секретах угождения начальству, каждого из сменявших друг друга генерал–прокуроров как бы гипнотизировал и превращал в своего покровителя. В чем же секрет такого влияния? Дело в том, что при всем его уме и даровании государственного человека он умел угождать своему начальнику, каким бы он ни был по характеру, нраву и мировоззрению. Сам М. Сперанский впоследствии рассказывал: «При всех четырех генерал–прокурорах, различных в характерах, нравах, способностях, был я, если не по имени, то по самой вещи, правителем их канцелярии. Одному надобно было угождать так, другому иначе; для одного достаточно было исправности в делах, для другого более того требовалось: быть в пудре, в мундире, при шпаге, и я был — всяческая во всем» (265, 63). И в дальнейшей деятельности этого выдающегося бюрократа его влияние на ход государственных дел всегда будет значительно превышать занимаемую им должность[12].
В итоге были преобразованы высшие отрасли управления империи — законодательная и исполнительная — что усилило царскую бюрократию.
В императорской России сила и влияние чиновной знати чрезвычайно возросли при Николае I, ибо самодержавие видело в ней для себя надежную опору. Тот же А. де Кюстин говорит о том, что страной управляет «класс чиновников», уже со школьной скамьи занимающих административные должности, что бюрократия зачастую управляет вопреки монаршей воле, что из недр своих канцелярий эти «невидимые деспоты», эти «пигмеи–тираны» безраздельно властвуют над страной: «И, как это ни звучит парадоксально, самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел» (144, 269). Этот предел положен бюрократией, чьи злоупотребления называются любовью к порядку, причем императорский абсолютизм основан на бюрократической тирании, чему конец был положен только в ходе революции 1917 года (самое интересное состоит в том, что бюрократия после революции возродилась, подобно птице феникс из пепла, и стала еще более мощной!).
Следует обратить внимание на то, что в екатерининскую эпоху всевластие бюрократии ощущалось нагляднее, чем в XIX — начале XX века (хотя ее влияние, напротив, усилилось). Известно, что в XVIII столетии сановник не только на службе, но и в частной жизни чувствовал себя начальником над теми, кто был ниже его чином. Более того, многие чувствовали себя подчиненными, даже гуляя в саду или находясь в театре. Тогда, например, пожилой и почтенный генерал Олсуфьев во время оперного спектакля мог в бешенстве вскочить с места и крикнуть сидящим в партере молодым людям, которые вслух выразили восхищение арией итальянской примадонны: «Молчите, ослы!» Генерал и в театре вел себя, как на государственной службе, и его возмутил факт командования актерами и публикой неведомо кем. По той же причине император Павел I особым указом предписал, чтобы зрители не смели аплодировать актерам в тех случаях, когда он сам находился в театре и не рукоплескал.
После его убийства резко изменилось дворянское мироощущение — моментально потускнело и постепенно угасло чувство ежеминутной подотчетности начальству. Партикулярный обиход, дворянская повседневность отделились от государства; время, считавшееся ранее казенной собственностью, стало приватным. Изменилось отношение дворянства к жизни — оно стало свободным и легким, поколение, которое вступило в круг большого света в начале XIX века, уже не смотрело на жизнь снизу вверх и не со стороны, а рассматривало ее в упор — иногда задумчиво, иногда насмешливо. Теперь уже начальство потеряло привилегию устанавливать и распоряжаться общественными приличиями. Верховным судьей нравов стало общее мнение — произошла революция в светском мире, хотя ничего не изменилось в чиновном мире.
Понятно, что в екатерининском времени остались сумасбродства одного из сибирских губернаторов Вас. Вас. Н-на, крестника Екатерины II, который на празднествах, посвященных «открытию новой благодати», разжаловывал чиновников, арестантов производил в чины, сажал за свой стол обедать, заставляя первых прислуживать последним; который катался по городу в экипаже, запряженном провинившимися чиновниками; который под конец своего губернаторства предпринял военный поход против иркутского губернатора Немцова (220, 83–84). И тем не менее, в принципе нравы чиновников — взяточничество, воровство, расхищение казны, эгоизм, доносительство и др. — не изменились. В свое время большие неприятности со всеми этими «прелестными» нравами пришлось испытать Г. Державину, когда в 80‑х годах XIX века он был Олонецким губернатором. И в начале XIX столетия он, ревизуя действия калужского губернатора Лопухина, обнаружил, что тот виновен в 34 уголовных делах и сотне «шалостей»; в результате это обернулось для него крупными неприятностями.
И вначале прошлого века крупные и мелкие чиновники брали взятки — В. Одоевский в «Пестрых сказках» описывает неподражаемого Севастьяныча, уездного толкователя законов, который за обещанную взятку в 50 рублей согласен написать прошение о возврате «мертвого тела» потерявшей его душе (200); и в конце этого же века — то же самое. Известный ученый М. Богословский в своем труде «Москва в 1870–1890‑х годах» пишет о нравах полицейских чиновников: «Как в древние времена «кормлений» княжеских наместников и волостелей, полицейским чинам, начиная от частного пристава и кончая последним паспортистом, прописывавшим в квартале паспорта, домовладельцы посылали с дворниками два раза в году на праздники рождества Христова и пасхи конверты со вложением разных сумм денег, смотря по должности берущего и по доходности дома или степени состоятельности домовладельца. В большей степени были обложены такими сборами торговые, промышленные заведения, трактиры, гостиницы и пр. В расходных домовых книгах можно было встретить, кроме того, такие записи: «Частному приставу в день его именин» и т. д. Без таких поборов совершенно немыслимо было представить себе полицейского чина того времени, до того веками укорененная взятка была в нравах полиции» (26, 122).
