Совсем новым жанром, появившимся в первые века нашей эры, был роман — латинский и греческий[83]. Что касается первого, то до нас дошли отрывки «Сатирикона» Петрония и полностью «Метаморфозы» Апулея, уроженца африканского города Мадавра[84]. В «Сатириконе» описываются похождения трех жуликов в маленьких италийских городах. Однажды герои попали на пир к богатейшему отпущеннику Тримальхиону, и образ этого возвысившегося благодаря плутням «нувориша» стал одним из шедевров римской литературы. По ходившим в древности слухам, под видом Тримальхиона и его гостей Петроний описывал двор Нерона, что придавало роману особый интерес в глазах современников. В романе Апулея, платоника и адепта культа Изиды, привлеченного к суду по обвинению в чародействе родственниками богатой вдовы, вышедшей за него замуж, обрабатывается бродячий сюжет, встречающийся также у Лукиана, о юноше, превращенном в осла. Пережив множество приключений, герой, наконец, с помощью Изиды обретает человеческий облик. «Метаморфозы», написанные живо и остроумно, со множеством бытовых подробностей, имели большой успех. Вставленные в текст рассказы об Амуре и Психее, о неверной жене мельника, спрятавшей любовника в бочку, потом неоднократно использовались писателями Возрождения и нового времени.
Гораздо более условны, дальше от реализма греческие романы[85]. Основой их сюжета обычно была любовь юноши и девушки необычайной красоты, добродетельной и благородной. Волей судьбы молодые люди оказывались разлученными (чаще всего, отправившись в путешествие, они терпели кораблекрушение и попадали в плен к пиратам или разбойникам), переносили многочисленные бедствия, оказывались в рабстве, нищете, подвергались гонениям власть имущих и насильников, считали друг друга умершими, но, наконец, с помощью богов воссоединялись и жили счастливо.
В романах, видимо, рассчитанных на самые широкие круги, отражаются основные элементы тогдашних представлений и вкусов авторов и читателей. «Положительный герой» это уже не принимающий муки и смерть за родину воин (хотя, если такой герой волей случая попадает на войну, он мужественно сражается), не гражданин, служащий родному полису, а в первую очередь человек, сохраняющий в любых условиях свое достоинство, внутреннюю независимость, добродетель, верность своей цели и любви. Причем если даже герой или героиня, считая, что любимый человек умер, под давлением обстоятельств вступают в брак или любовную связь с другим лицом, это не является нарушением морали, так как они остаются верными любимому или любимой. Внешний момент, факт отступает перед внутренним умонастроением, волей, духом в полном соответствии с учением стоиков о безразличии к внешнему, не зависящему от воли человека, и о единственной значимости его никому не подвластного «суждения». Отрицательные персонажи в романах — обычно жестокие господа, тираны, восточные цари, не умеющие собой владеть, приносящие несчастье другим и в конечном счете, несчастные сами. Часто в романах как бы кульминационным пунктом является сцена суда, на котором несправедливо обвиненные герой или героиня произносят речь, обличающую тирана или царя, противопоставляя его внешней власти внутреннюю силу истинно свободного и добродетельного человека.
Появляется в романах и еще одна весьма характерная фигура — «благородный разбойник», человек хорошего происхождения, пострадавший от несправедливого к себе отношения и ставший атаманом разбойничьей шайки, но по-прежнему великодушный, справедливый, способный на высокое самоотвержение ради дружбы и чувства товарищества. Такой персонаж был очень популярен — он фигурирует не только в романах, но и в произведениях историков. Особенно характерен образ выведенного у Диона Кассия[86]атамана Буллы Феликса. Собрав в Италии 600 человек — рабов и крестьян, — он грабил богатых и помогал бедным, проявляя чудеса храбрости и находчивости, мороча посланных на поимку его солдат и спасаясь в самых опасных обстоятельствах. В конце концов он все же был пойман из-за предательства своей любовницы. Приведенный к императору Булла на его вопрос, «каким образом он стал разбойничьим атаманом», ответил: «А каким образом ты стал цезарем?». Образы «благородных разбойников» в средние века и в новое время рождались обычно в крестьянской среде как символ борьбы с социальной несправедливостью, но были популярны и в литературе тех слоев, которые, будучи неудовлетворенными существующим положением дел, не видели иного выхода, кроме индивидуального, более или менее активного протеста. Возможно, что таково же было происхождение «благородных разбойников» в позднеантичной литературе, где их образ дополнял имевшую те же корни идею ухода от зла внешнего мира в собственный внутренний мир или на лоно природы, в глухие уголки, где нет пороков, разъедающих город.
Стремление к уходу от реальной действительности проявилось и в романах, где действие, обычно происходило в каких-нибудь отдаленных, полусказочных странах и даже (судя по одной пародии Лукиана на такого рода литературу) на луне и солнце, населенных некими фантастическими существами. Иногда в романах появляются и посвященные во многие божественные тайны восточные мудрецы и жрецы, и непременно большую роль играют боги, которые помогают благоговейно почитающим их героям. Авторы романов не скупились на изображение чудесного, начиная от необыкновенной красоты главных действующих лиц и исключительно роскошной обстановки во дворцах богачей и царей и кончая потрясающими сценами кораблекрушений, битв, казней, чудесных знамений и т. п., что вполне соответствовало точке зрения на задачи искусства вышеупомянутого автора трактата «О возвышенном».
Это стремление уйти от реальности, обусловленное отсутствием ясных целей реального действия, сказалось на самых различных сторонах тогдашней культуры. Так, например, как и в предыдущие века одним из наиболее распространенных и любимых видов искусства оставалось ораторское искусство. Но за исключением сравнительно редких случаев, когда оратор выступал перед императором как член посланной от города делегации или перед народом, когда отправлял какую-нибудь городскую магистратуру, риторам не приходилось затрагивать действительно актуальные вопросы. Обычно они произносили речи на исторические темы от имени тех или иных деятелей Древней Греции, или на абстрактные общие темы, или разбирали выдуманные, нереальные казусы, например: «так как подавивший восстание заслуживает награды, один человек, поднявший и подавивший восстание, произносит речь, требуя награды»; «тиран отказался от власти при условии безнаказанности, но один человек, которого тиран некогда сделал евнухом, убивает его и произносит защитительную речь»; «похищенная девушка потребовала казни похитителя, когда же у нее родился ребенок, деды спорят, кто из них должен его воспитывать, и произносят речи» и т. п. Набор сюжетов был в общем ограничен, и искусство оратора заключалось в умении привести новые аргументы, найти новый, неожиданный поворот, поразить слушателей непривычным словосочетанием. В результате форма начала преобладать над содержанием, стала самоцелью. В моду вошли архаические слова и обороты речи, вычурность, надуманность, видимо, тем более производившие впечатление на слушателей, чем менее были понятны им.
Та же вычурность, внешняя красивость, против которых протестовали Цицерон и Гораций, начинает проявляться в архитектуре, живописи, в зрелищах. Грандиозность построек стала цениться больше соразмерности и изящества. Императоры воздвигали со всей возможной роскошью отделанные дворцы, триумфальные арки, колонны с вылепленными на них сценами их войн и побед, мавзолеи своим обожествленным предшественникам. За ними тянулись частные лица, имевшие достаточно средств. Делавшиеся из бетона стены домов украшались живописью и мозаикой. Широкое распространение получили саркофаги и гробницы, украшавшиеся барельефами, имевшими непосредственное отношение к земной и загробной судьбе покойных. Их изображали то посреди их имений, с семьями и несущими дары колонами, то в кругу богов, в образе бессмертных героев — Геракла, Диониса. Такие гробницы окружали садами, обслуживавшимися специально приставленными к ним рабами и отпущенниками покойных.
В зрелищах ценили даваемые ими сильные ощущения и затраченные на их устройство огромные средства. Чем больше на арену выпускали гладиаторов, редкостных диких и дрессированных зверей или состязавшихся в беге колесниц, тем большим был восторг зрителей. Когда Марк Аврелий хотел законодательным путем уменьшить все растущие расходы на гладиаторские игры, его друг, философ и ритор Фронтон писал ему, что опасно задевать два основные оплота империи: раздачи хлеба и зрелища, причем последние особенно опасно, так как в хлебных раздачах заинтересованы только бедняки, а в зрелищах же — решительно все. Хотя философы обычно резко осуждали повальное увлечение гладиаторскими боями и бегами, тягу к роскоши и внешним эффектам, по существу это были явления, порожденные тем же стремлением забыться и отвлечься от существующей действительности, что и их собственные учения, их идеал бесстрастного, ни в ком и ни в чем не нуждающегося мудреца, добродетельного и исполняющего свой долг, не отдавая себе отчета какой цели, кроме собственного спокойствия и самоудовлетворения, он служит.
