После встречи с Вукеличем Зорге очень быстро пришел ему на помощь. Для начала он сразу ссудил его деньгами, а потом передал довольно крупную сумму, достаточную, чтобы Вукелич с женой и ребенком смог перебраться из района Бунка в район Ушигоме, где они сняли дом.
Все это стало возможным после того, как Зорге получил деньги от курьера в Никко. Эта встреча, первая в череде встреч с курьером 4-го Управления в Японии, была обговорена еще в Москве до отъезда Зорге в Германию и на Дальний Восток. Курьер приехал из Шанхая в конце 1933 года или в начале 1934-го. Приехав, он позвонил в немецкое посольство, а также написал Зорге на адрес посольства, сообщив о том, что он договорился со швейцаром в «Империал-отеле», чтобы тот утром определенного дня проводил Зорге к нему в номер.
Встреча в «Империал-отеле» состоялась, как и было запланировано, а на следующий день Зорге с курьером встретились под видом осмотра достопримечательностей в Никко, где среди каменных фонарей и криптомерий мемориальной часовни Йеуяси, курьер передал Зорге пакет, «в котором находились главным образом деньги». Он также сообщил Зорге номер почтового ящика в Шанхае «для использования в случае крайней необходимости».
Зорге поначалу вынужден был довольно серьезно субсидировать Вукелича. Кроме того, именно Зорге ввел югослава в более широкий круг людей, который в конечным итоге охватывал большую часть иностранной прессы и высших должностных чинов французского и британского посольств. Одним словом, можно сказать, что именно Зорге поставил Вукелича на ноги. Он вынужден был сделать это, если хотел, чтобы его помощник был хоть чем-то ему полезен.
Между тем четвертый член группы, японец Мияги Йотоку, молодой человек примерно одних лет с Вукеличем, также ждал в городе знака от «Шмидта». Он прибыл в Японию в октябре из Калифорнии и сразу поставил себе за правило читать ежедневную газету, издававшуюся на английском языке — «Japan Advertiser». И как-то утром, в середине декабря он, наконец, увидел в ней то, что искал. Это было объявление, помещенное в колонке «ТРЕБУЕТСЯ» и гласившее:
«ТРЕБУЕТСЯ: Гравюры укийоз старых мастеров, а также книги на английском языке на ту же тему срочно. Обращаться п/я 423, «Japan Advertisep>, Токио».
Объявление по указанию Зорге поместил Вукелич. Мияги послал ответ в газету, и вскоре они с Вукеличем встретились в одном из офисов редакции. И у Мияги, и у Вукелича в бумажниках лежало по однодолларовой купюре с совершенно одинаковыми номерами, служившей паролем.
Через несколько дней, накануне Нового года Зорге встретился с Мияги в художественной галерее Уено, использовав обговоренный заранее условный знак. (На Зорге, к примеру, был надет черный галстук.) Мияги, которого при всем желании трудно было назвать закаленным и опытным аппаратчиком, был, как и Вукелич, любителем, попавшим в ситуацию, созданную стараниями профессионалов, и потому понадобилось четыре-пять встреч с Зорге, чтобы он смог догадаться, что его, собственно, приглашают стать шпионом, поскольку только теперь Зорге открыто попросил Мияги снабжать его информацией по полтическим и военным вопросам Японии[58].
Мияги Йотоку провел детство на острове Окинава, где он родился в феврале 1903 года и был вторым сыном в семье фермера. Отец его в 1906 году переехал в Давао, что на Филиппинах. Год занятия сельским хозяйством на новом месте закончился неудачей, и старший Мияги перебрался в Америку, где устроился работать на ферму близ Лос-Анджелеса. Мальчика, оставшегося на Окинаве, воспитывал дед. Ребенок был средних способностей, в 1917 году сдал вступительные экзамены в учительскую школу в своей префектуре. Однако не прошло и двух лет, как он заболел туберкулезом, и болезнь вынудила его уйти из школы.
Случилось это в марте 1919 года, а уже в июне он присоединился к отцу в Калифорнии.
Это было не самое хорошее время для переезда в Соединенные Штаты, поскольку именно на этот период пришелся пик антияпонской агитации в Калифорнии. Шестнадцатилетний юноша окунулся в совершенно незнакомое общество, и первое, что ему пришлось сделать, — это выучить английский, для чего он некоторое время посещал школу в Броули, где жил его отец.
Мияги скоро узнал, что ему предстоит стать жертвой дискриминации на трех уровнях. Ибо ему не только довелось познать предубеждение американских белых против азиатов вообще и японцев в частности, но он также страдал и от высокомерного отношения тех японцев, что постоянно жили в Америке, особенно так называемых «нисеи» — японцев во втором поколении, и высокомерие это особенно проявлялось в их отношении к недавно прибывшим эмигрантам.
«Японские эмигранты в Соединенных Штатах нередко встречались с пренебрежительным отношением к себе со стороны японского посольства и «нисеи». А временами японский военный атташе действительно следил за японскими иммигрантами».
Но это еще не все. Мияги обнаружил, что в Америке, в японской общине Калифорнии, его окинавское происхождение делало его изгоем. С самого начала своей жизни он как уроженец острова получил нечто вроде комплекса неполноценности, особо проявлявшегося при общении с японцами с Хонсю и других главных островов. Жители архипелага Рюкю, в котором Окинава — крупнейший остров, из поколения в поколение управлялись, прямо или косвенно, японцами, и ассимиляция в значительной степени имела место. И тем не менее особенности в обычаях и культуре — не очень большие, но все же заметные — отличали «чистых» японцев от «чистых» окинавцев. Последние всегда были очень обидчивы, особенно когда сталкивались с дискриминацией, практикуемой против окинавцев «чистыми» японцами[59].
Все это, естественно, воспитывало окинавцев в духе своего рода врожденного бунтарства. Тот факт, например, что он родился на Окинаве, оказал глубокое влияние на умственное развитие. Токуда Куичи, самого, пожалуй, известного коммунистического лидера Японии.
Поскольку по-английски Мияги говорил неплохо, он записался в школу искусств в Сан-Франциско, но его больные легкие продолжали доставлять ему массу неприятностей, и, проучившись несколько месяцев, он вынужден был бросить школу. Поправившись, он поступил в школу искусств города Сан-Диего. У него обнаружился настоящий талант художника, и в выпускном классе он оказался в самом верху списка.
Поработав около года на ферме, осенью 1926 года он переезжает в Лос-Анджелес, где поселяется в доме, расположенном как раз напротив железнодорожного вокзала.
В это время Мияги вместе с тремя другими японцами принял участие в рискованной затее — они открыли собственный ресторан под названием «Сова». И здесь, в задней комнате «Совы», друзья организовали небольшое общество для еженедельных обсуждений вопросов философии, искусства и социальных проблем. Вскоре общество стало известно как Реимеикаи, или «Общество рассвета». Со временем число членов общества увеличилось, хотя, похоже, никогда не переваливало за тридцать человек. Вскоре к ним присоединился анархист, когда-то близко общавшийся с Котоки Суцуи, японским анархистом, казненным в 1911 году, как говорили, за организацию заговора с целью убийства императора Мейдзи. Еще один новый член, коммунист, работал с Сен Катаямой, ветераном марксизма, живущим в Москве. По словам Мияги, «Общество рассвета» поначалу придерживалось леволиберальных взглядов и не было догматическим по своему характеру. Сам Мияги начал читать произведения русских писателей — особенно Толстого, Горького, Бакунина и Кропоткина — и вскоре обратился в анархическую веру.
Летом 1927 года он стал жить вместе с девушкой-японкой по имени Ямаки Чийо. Она не играет никакой роли в нашем повествовании, и о ней практически ничего не известно[60]. Однако Мияги с девушкой сняли квартиру в доме миссис Китабаяси, а вот это имя нам следовало бы запомнить. Поскольку, как мы дальше увидим, именно миссис Китабаяси — добрая сорокалетняя женщина, по-матерински относившаяся к Мияги, спустя несколько лет окажется в фокусе внимания. После переезда в дом Китабаяси Мияги начал пользоваться успехом как художник. Во всяком случае, похоже, что на деньги, получаемые от продажи своих картин, он мог вести вполне безбедное существование.
Между тем в задней комнате «Совы» гармония мало-помалу рушилась. «Общество рассвета», по словам Мияги, «все больше склонялось влево», и процесс этот пошел еще быстрее, когда его члены, теперь их было около тридцати, прошли обработку на лекциях по теории марксизма, прочитанных двумя европейцами, вступившими в их общество, — швейцарцем «Фистером» и «Гербертом Харрисом», русским профессором из колледжа. Подобный уклон не понравился Мияги и другим членам-анархистам. Последовала серия ссор, завершившихся расколом, который, как писал Мияги, «ускорил смерть Общества». В действительности же произошла попытка захвата Общества коммунистами, которые составляли теперь в нем большинство. И когда эта попытка не удалась, члены-коммунисты оставили «Сову» и создали свою пусть небольшую, но активную группу в другой части Лос-Анджелеса.
