Гораздо хуже приходилось священнику там, где среди его паствы проживали лица, прикосновенные к затеям Всеукраинской церковной рады. Параграф 4 сочиненного Радой нормального устава для организации украинских приходов давал им в руки такое орудие против священника, которого последний, при условиях советского режима, не в состоянии уже был отразить, как бы он ни был тверд в своих убеждениях. В этом параграфе сказано, что украинский приход считается организованным, если двадцать лиц рабочего возраста (старше восемнадцати лет), без различия пола, выразили согласие его образовать.
Перенесемся воображением в Южную Киевщину, в места, прославленные когда-то зверствами гайдамаков, которым так любят подражать нынешние «украинцы». В одном приходе настоятельствовал почтенный старый батюшка, пробывший на этом месте свыше сорока лет. Он имел в селе собственную усадьбу, благоустроенное хозяйство, на его глазах выросло все население прихода, за исключением глубоких стариков и старух, которых он застал юными молодоженами. Конечно, он рассчитывал окончить жизнь в своем уютном домике. Учителем в сельской школе состоял бродяга, беженец из Холмщины, завзятый «украинец», горячий сторонник Церковной рады. Он решил устранить с прихода старого священника и занять его место. Для этого он подобрал двадцать знакомых парубков и девчат из участвовавших в; церковном хоре и уговорил их подписать протокол об организации «украинского» прихода. Благодаря агитации учителя дали свои подписи также члены «комнезама» (комитета незаможных, то есть бедняков), олицетворявшие в себе главную большевистскую власть, и разные революционно настроенные сельские отбросы. Позиция учителя была укреплена: «украинский» приход, организованный на законном основании, находился под покровительством «власти» и имел право выбрать его настоятелем. Отныне всякая попытка старого священника и большей части прихожан защищаться от навязываемого нового порядка могла рассматриваться как контрреволюция, что в Большевии небезопасно. Между тем учитель написал к какому-то знакомому в Раде, чтобы оттуда прислали одного из киевских украинских попов отслужить в селе показательную обедню на «мове». И вот однажды в субботу с ближайшей железнодорожной станции прибыл в село стриженый «пип», имея в кармане отлитографированный текст утрени и литургии и запас всяческих советских пропусков и удостоверений для устрашения селян. Остановился он на квартире учителя. В воскресенье рано утром, пока еще не зазвонили к утрене, «пип», учитель, члены «комнезама» и целая гурьба парубков и девчат, подписавших протокол, отправились к церкви, чтобы не допустить до служения старого священника. Когда последний пришел, его заставили удалиться. Несмотря на протесты церковного старосты и некоторых пожилых прихожан, к служению приступил украинский «пип». Парубки и девчата составили хор под руководством учителя и пели если не по-украински, за недостатком книг на «мове», то с украинской «вымовой» (произношением). Так как стояла летняя страдная пора, то народу в церкви, кроме собравшихся по зову учителя, было мало, и служба прошла тускло и без подъема. Уходя из церкви, украинский «пип», вероятно по просьбе учителя, незаметно похитил и унес антиминс. Так как отправление богослужения без антиминса невозможно, то этим путем учитель рассчитывал отстранить старого священника от церкви до той поры, пока он сам не успеет добиться своего избрания и рукоположения. Впоследствии эта история кончилась тем, что бродяга учитель не только сделался украинским попом, но еще, с помощью «комнезама», выгнал священника, как «буржуя», из его собственного дома, чтобы самому там поселиться. Все это произошло несмотря на то, что три четверти прихода были против учителя и против украинизации богослужения.
Годовой почти опыт (с лета 1920-го до весны 1921 года) убедил Всеукраинскую церковную раду в том, что, за немногими исключениями, она не может рассчитывать на содействие наличного южнорусского духовенства и что ей для осуществления ее планов необходимо создать новый штат священников. Но рукополагать священников имеет право только епископ, а между тем в среду Рады не вошел ни один епископ. Таким образом, остро ставился вопрос о необходимости иметь своего — «украинского радянского» епископа. Наиболее неугомонные члены церковной Рады, как, например, Чеховский и Левицкий, ломали себе голову, как этого достигнуть при крайне враждебном отношении к «украинцам» всего южнорусского епископата, выразившемся в том, что в феврале месяце 1921 года «собор епископов» лишил духовного сана всех священников, участвовавших в Раде, и отлучил от Церкви всех заседавших в ней мирян.
В конце мая 1921 года состоялся в Киеве съезд представителей сельских приходов Киевской епархии. Съезд этот был партийный, то есть к участию в нем приглашены были Радой только лица, известные ей своей приверженностью к украинству. Ввиду разрыва сношений с «собором епископов» на съезде решили сделать попытку обзавестись собственными епископами из членов Рады. Выбрали кандидатами во епископы двух вдовых священников, Стефана Орлика и Павла Погорелко, и уполномочили их ехать в Тифлис к грузинскому патриарху, который, по слухам, благоприятно относился к украинскому автокефально-сектантскому движению и согласился бы их посвятить. Однако советская власть не пустила их дальше Харькова. Тогда они направились в Полтаву к архиепископу Парфению[139], уволенному на покой по тяжкой болезни (он страдал диабетом), но призванному временно управлять Полтавской епархией вследствие отъезда за границу архиепископа Феофана[140]. Архиепископ Парфений, в миру Памфил Андреевич Левицкий, был уроженцем села Плешивца Гадяцкого уезда Полтавской губернии. По окончании курса Киевской Духовной академии он несколько лет служил в духовно-учебном ведомстве помощником смотрителя духовного училища. Приняв монашество в 1892 году, он был ректором Вифанской духовной семинарии под Москвой, а потом викарием Московской митрополии, епископом Можайским. Самостоятельную кафедру получил он сначала в Каменец-Подольске, но не успел пробыть здесь, помнится, и двух лет, как перемещен был в Тулу. На кафедре Тульской и Белевской он был награжден саном архиепископа. В бытность в Каменец-Подольске владыка Парфений поддался было влиянию тамошних рясоносных «украинцев», в особенности протоиерея Сицинского, и согласился на введение в местной духовной семинарии преподавания истории «Украины» и истории «украинской литературы». Это обстоятельство создало ему репутацию украинофила, каковым он в действительности не был, и послужило поводом к переводу его в Тулу. Владыка Парфений всегда любил Малороссию, да и нельзя не любить столь прекрасной родины. В молодости он занимался ее историей и написал исследование о киевском митрополите Иоасафе Кроковском. Но он любил также Москву, которой посвятил лучшие годы своего епископского служения, уважал ее набожных благотворителей, которые передавали в его распоряжение крупные пожертвования на построение храмов в Малороссии. Владыке Парфению чужд был и непонятен украинский шовинизм, относящийся к «кацапам» с какой-то звериной ненавистью. Если он, как малороссиянин, с удовольствием принял поручение Святейшего Синода проредактировать предположенный к изданию на синодальный счет перевод Евангелия на малороссийское наречие, то это не значило, что он сочувствует выделению Украинской автокефальной Церкви (да еще с сектантскими уклонениями), о чем тогда и помину не было. С такой же готовностью редактировал он по поручению Святейшего Синода перевод на современный русский язык житий святых (Четьих Миней), составленных его славным земляком — святым Дмитрием Ростовским (Туптало). Напрасно Церковная рада забежала вперед и распорядилась поминать за богослужением «Высокопреосвященнейшего Парфения, архиепископа Всеукраинского». Когда Стефан Орлик и Павел Погорелко явились к нему за посвящением во епископы, то он им сказал: «Поищите себе для этого кого-либо другого». В начале 1922 года владыка Парфений скончался.
Из Полтавы претенденты на епископский сан отправились разыскивать преосвященнейшего Агапита, архиепископа Екатеринославского, который был уроженцем Золотоношского уезда Полтавской губернии и обнаружил свои украинские симпатии тем, что 6 декабря ст. ст. 1918 года в Киеве на Софийской площади, у памятника Богдану Хмельницкому, приветствовал на «мове» Симона Петлюру и расцеловался с ним. Они побывали в Симферополе, но застали владыку Агапита возвратившимся в Екатеринослав. Они уговаривали его ехать с ними в Киев и возглавить собою Всеукраинскую Церковь или посвятить их. Ни на то, ни на другое владыка Агапит не согласился. Когда в 1922 году начались гонения на религию, он был арестован советским правительством и умер в «чрезвычайке» от истязаний. Стефан Орлик и Павел Погорелко возвратились в Киев незадолго до 1/14 октября 1921 года, когда должен был открыться созванный Церковной радой партийный Всеукраинский церковный собор. Неудача их поездки страшно обозлила Раду, и последняя решила идти на крайние меры, чтобы только достигнуть цели и иметь свой украинский епископат. На собор съехалось до пятисот делегатов, все «щирые украинцы». Характерно, что собор в первом же своем постановлении выразил благодарность советскому правительству «за издание закона об отделении Церкви от государства, который гарантирует (?!) свободу веры и дает возможность населению по своей воле (?) организовать церковную и религиозную жизнь». Потом было подтверждено, что собор считает себя законным, хотя в нем не принимает участия ни один епископ; что он властен разрешить все текущие вопросы, так как Украинская Церковь автокефальна; что он принимает начала управления Церковью, выработанные Церковной радой (изложены выше). Вслед за этим начались прения по вопросу об епископате. Одни полагали, что нужно посвятить собором, не обращаясь за хиротонией к епископам, одного архиепископа и вместе митрополита всея Украины, а тот уже посвятит традиционным порядком сколько понадобится епископов. В особенности за такой выход из положения ратовал бывший учитель духовного училища H. M. Чеховский, главная умственная сила собора после В. К. Липковского. Другие, напротив, думали, что следует пригласить на собор через особую депутацию представителя патриарха Тихона в Киеве экзарха Михаила (Ермакова) и просить его посвятить двух украинских епископов из двенадцати намеченных собором кандидатов. Большинство высказалось за посылку депутации, и она была снаряжена из пятнадцати лиц с М. В. Левицким во главе. Экзарх Михаил прибыл в Софийский храм, где заседал собор, однако не только не согласился удовлетворить просьбу собора, но объявил самый собор незаконным сборищем (как это и было по существу), противным канонам. Он объяснил, что епископов в Южной России будет вполне достаточно, так как в недавнее время он посвятил и еще будет посвящать епископов в важнейшие уездные города, и после некоторых пререканий с М. В. Левицким удалился. Как и следовало ожидать, партийный Всеукраинский собор не обратил никакого внимания на слова экзарха Михаила. Решено было так: если одиннадцать двенадцатых частей соборян письменно выскажутся за посвящение первого архиепископа и вместе митрополита собором, в таком случае приступить к выбору кандидата на этот сан. Из 294 присутствующих членов собора 284 ответили «да», 3 — «нет» и 7 воздержались вовсе от подачи записки. Таким образом, получилось количество голосов более требуемого (11/12 = 270). После этого кандидатом в митрополиты 8/21 октября 1921 года выбрали женатого протоиерея Василия Константиновича Липковского. На следующий день его провозгласили митрополитом, а в воскресенье, 15/28 октября, состоялось его посвящение.
