виды на бессмысленную, по её воззрению, республику с королем во главе, или вернее
—во хвосте. Как Новгороду и Пскову суждено было войти в систему Российского
Государства, так неиз-
112
.
бежно и необходимо следовало Польше с ополяченною Литвою дополнить
замкнутый морями круг русских владений. „Москва волей и неволей расширяется*: эти
слова Конецпольского предсказывали разлив России не только по обоим берегам
Днепра, но и обоим берегам Вислы.
Кунаков, как бы в pendant с полученными в Москве вестями о малорусском голоде,
доносил, что Дорогобужский уезд и порубежные места полны „прихожими мещанами
и. пашенными мужиками*, которые беспрестанно идут к московской границе из
польских и литовских городов „от голоду*... „А сказываютъ* (писал он), „что в тех
местах хлеб не родился, а достальной де хлеб пограбили у них шляхта и жолнеры, и в
польских, и в литовских городех от голоду бедные люди помирают, да и в Дорогобуже
хлеб не родился, и ныне московскую четь ржи купят больши двурублевъ*.
Потом он доносил царю, что в Дорогобужском уезде 300 человек мещан и холопей
пошли в его государеву сторону ко Брянску, -что за ними была погоня, но не догнала до
рубежа. „А к зиме* (продолжал он) „зговариваютца холопи и ссылаютца, и чаять что
будет в государеву сторону больши 10.000 человек, только де иные пойдут от хлебного
недороду, пометав жены свои и детей; а ныне поборы большие с пашенных мужиков:
со всех без обходу правят по рублю, а говорят, что будет и больши того*.
Это были многозначительные данные для хозяйливых царских советников. Не
меньше важно было и следующее известие Кунакова.
„ГИаны-рада литовские с корунными в розни за то: литовские говорят, что они
козакоы никакие налоги не делали, а налога им учинилась и кровь многая разлилася от
корунных, и ныне в том шкода учинилась всей Речи Поеполитой; и на сейме де они,
литовские, о том радить не будут: как они о том хотят, так пусть и делают. И боятся, что
за тем сейм пе окончится, и они чают войны; паче прежняго*.
Независимо от пререканий с Литвою, Варшава была крайне недовольна Зборовским
договором. Паны, тормозившие сборы короля в поход, удовлетворилась бы только
совершенным поражением неприятеля. Держав руках договорные пункты, не хотели
они слушать сочиненных иезуитскою факциею рассказов о подвигах, которые отвели
Яну Казимиру почетное место между польскими полководцами,—разсказов о том: как
во время похода шел он посреди войска, в пыли, под ветром, под дождем; с каким
самозаб-
.
113
вением водил он то одну, то другую пасть войска в огонь; с каким жаром и
величием обращал смущенных ротмистров к исполнению долга, восклицая к
жолнерам: „За мной! я вам ротмистр “! Зная короля за-границей и дома, в монашеском
и светском звании, вельможные доматоры относились к деланной молве недоверчиво и
находили заключенный королем договор позорным; а вельможные шалуны
преследовали его в Варшаве пасквилями, наклеивали их на стенах, пели на улицах и
даже на придворных празднествах, дававшихся но случаю победы над козаками и
Татарами. Королю советовали отыскать людей, которые не только позорили его, как
государя, но представляли в унизительном виде и его домашнюю жизнь. Но Ян
Казимир боялся публичной обороной вызвать на свет многое творившееся в потемках.
Ангелы хранители его распустили слух, будто бы он припомнил своим советникам
замечание Тацита, писателя слишком для него серьезного,—что оскорбительная
клевета теряет свою силу, когда ею пренебрегают, и внушает себе веру, когда на нее
гневаются.
. Как бы то ни было, только политическое развращение, усилившееся при
Владиславе IV, приняло характер истинно зловещий при его брате. Панская республика
покарала сама себя, низведя королевское достоинство с благотворной высоты его и
облекши священным саном столь недостойную личность. Каков бы ни был Ян Казимир
по своим умственным недостаткам и по своим сердечным порокам, но они были
слишком явственны во время решения вопроса: кому царствовать в Польше? Теперь
панам осталось толь-. ко повторять, нашу малорусскую пословицу: „бачили дчи, щб
купо вали: ижте, хоч повидайте*1.
Справедливо, или нет оценивал Кунаков силу сопротивления некогда грозной
Польши, в случае, когда бы решено было покарать ее за все грехи, но из его донесений
видно, что Москали ве высоко ценили теперь польскую воинственность. Эпоха царя
Алексея Михайловича была началом усовершенствования московской рати,
доконченного Петром Великим. Побитые под Смоленском царские люди озаботились
лучшим устройством полков своих. Сами. Поляки, по словам Кулакова, говорили, что
„ныне Москва стала суптельна и час от часу суптедьнейши, и райтарского строю
войско устроено ныне вновь — многие полки: также и на (московской) Украине все
люди разного строю навычны, изучены вновь, чего перед тем виколи не бывало; а
жолнеры только свое панство плюндрують, а от Козаков всегды утекают, нигде против
них не стоять", т. ш.
15
114
.
Польшу смущал страх новой войны с козаками. По донесению Кунакова, польские
торговые люди твердили, что договор Хмельницкого с королем не крепок, а паны,—что
„вечное докончанье с московским царем не подкреплено за пьянством и за табачною
торговлею королевских великих послов. А ныне ’де король в обозе под Зборовым,
поневоле, вечное докончанье с царским величеством нарушил: позволил крымскому
хану чрез Польское и Литовское панство с войском ходить, куды ему будет потреба, и
на том де король и присяг; а Крымскому де хану, опричь Московскою Государьства, с
войском своим чрез Королевское Панство ходить некуды. И только де то ведомо
учинился царскому величеству, и по той де причине и с Московскую Сторону война. А
есть ли де с войском царского величества съединится Богдан Хмельницкой, и то де
крайняя Речи Посполитой погибель... Королю де и паном-раде от него отстояться будет
не уметь, так же как и ныве в обозе Крымскому хану на всем его позволенье
поступлено поневоле. А Хмельницкой де с ним одной веры; а Польша де ныне, за злым
панским несогласьем, утрачена и войска польские и литовские побиты от Козаков и от
своих холопей многие, а достальные обедняли и устращены... Да унихъ°же в Панстве
от хлебного недороду голод, и им отовсюду стало тесно. А на сейме меж панов-рад и
поветных послов добрые згоды нет: лише де паны рада вдались в пыху да в лакомство
и в лупежство; а вперед себе и Речи Посполитой ничего не прочат. А духовенство де
наипаче скарбы себе збирають и ни о чем добром не дбають, и грбшей своих для повою
Речи Посполитые нисколько дать не хотят'... А польские де и литовские бискупы"и
кознодеи по волшебным книгам дочитываются: сего де пришлою 1650 року будет
знаменье—два ватменья в солнце и два затменья в месяце; и то де досвеченая речь, что
то все на погибель Речи Посполитой, и одолеет де в Польше и Литве Римскую веру
Грецкая вера вскоре. И та у них речь обносится во всех людех, и от того де наипаче в
Польских и в Литовских людях ужесть Великая".
Все это были уличные и трактирные росказни; но эти росвазни организовались в
общественное мнение народа под влиянием разнообразных событий. Кунаков пытал
по-своему духа народного, и видел, что польский дух падает перед русским. С такой
точки зрения, достойны нашего внимания и следующие вести, сообщенные гонцом
царскому правительству:
*
115
Да у них же обносится речь, что Богдан Хмельницкой писал ныне к царскому
величеству, чтоб Киев и всее Белую Русь и его Богдана со всем войском изволил
великий государь, его царское величество принять под свою государскую высокую
руку. Да Богдан же де Хмельницкой ныне в ноябре месяце писал к Крымскому хану, что
Польского и Литовского народу вязней всех постинал, без всякого пожеленья, и не
учинил бы того, что, для пожитку своего, ково из них живить: а даст де Бог в пришлую
весну может он Польского и Литовского народу вязней наймать втрое того. А те де про
Хмельницкого новины учинились в Варшаве от польских шпегов, которые были в
Киеве и в Чигорине.
„Декабря в 4 день" (продолжает Кунаков) „сказывал гонцу пристав Петр Свяцкой,
что того дни говорили в Посольской Избе поветные посдове о поборах, чтоб с
Смоленска, с Дорогобужа и с Белые и с иных мест поборы взять перед Литовскими
городами в треть или четвертую долю, и о том де меж послов учинилась рознь, и
