Владимир Муравьев - Московские слова, словечки и крылатые выражения

— За нами Москва! Умирать всем, но ни шагу назад!

Эти слова были услышаны и подхвачены всеми, потому что Дохтуров высказал то, что чувствовали все. Многие участники Бородинского сражения в своих воспоминаниях пишут, что в тот день они особенно остро почувствовали, что сражаются за Москву.

И знаменательно, что этот боевой призыв лег в замысел М. Ю. Лермонтова написать стихотворение о Бородинском сражении. В 1830 году он написал романтическую элегию «Поле Бородина»:

И в этом стихотворении были строки:

Видимо, эти слова были самым ярким впечатлением мальчика из того, что он узнал о Бородине. А услышать их он мог от живого свидетеля, участника сражения, своего двоюродного дяди Афанасия Алексеевича Столыпина, со своей ротой гвардейской артиллерии отбивавшего атаки французов на левом фланге.

Семь лет спустя Лермонтов вернулся к теме Бородина. Фактически он написал новое стихотворение, от прежнего остались только строки с обращением командира к солдатам. Но теперь их произносит не романтический безликий «вождь», а реальный русский полковник, «слуга царю, отец солдатам». В его устах слова о Москве звучат проще, суровее, со спокойной решимостью исполнить долг. Так же отвечают и солдаты. Поэт переменил и название стихотворения на более простое — «Бородино».

В 1941 году, когда немецкие войска подошли к Москве, призыв «Москва за нами!» вновь прозвучал как главный лозунг, как клятва. Москвичи читали его на плакатах, на страницах газет. В речи на параде 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин обратился к исторической памяти народа: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Но еще до его выступления народ жадно перечитывал книги о своем прошлом, в нем искал поддержку для укрепления духа. В ноябре 1941 года Г. К. Жуков возил с собой по фронтам книгу об Отечественной войне 1812 года — роман Л. Н. Толстого «Война и мир».

В середине ноября Красная Армия остановила продвижение немцев к Москве. Из напечатанного в самой читаемой тогда газете «Красная звезда» очерка фронтового корреспондента А. Кривицкого читатели узнали о героическом и неравном бое 16 ноября под разъездом Дубосеково на Волоколамском шоссе, в котором 28 солдат-пехотинцев, сражаясь против танковой колонны фашистов, погибли, но задержали ее наступление. В очерке были приведены слова политрука Василия Клочкова, которые он сказал бойцам: «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва!» В ту осень они сразу стали крылатыми, их повторяли и на фронте, и в осажденной Москве, и в сибирских дивизиях, эшелонами прибывавших на московские вокзалы, они заставляли мобилизоваться и поверить в свои силы.

Историки до сих пор, уже почти двести лет, спорят о том, кто сжег Москву в 1812 году — французы или русские.

Воспоминания очевидцев и документы позволяют восстановить точную фактическую картину событий. Но эта картина столь сложна и противоречива, что дает возможность обвинить в пожаре и ту и другую сторону в зависимости от политических задач и симпатий говорящего или пишущего.

Пожары в городе начались с первого дня вступления французов в Москву. Так как они приняли массовый характер, Наполеон не мог не обратить на них внимания. Он объявляет виновниками пожаров русских агентов-диверсантов, которых оставил в городе московский генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин. По городу расклеиваются приказы французского командования о борьбе с поджигателями.

Французский офицер Ц. Ложье записал в своем дневнике: «В городе постоянно вспыхивают пожары, и теперь ясно, что причины их не случайны. Много схваченных на месте преступления поджигателей было представлено на суд особой военной комиссии. Их показания собраны, от них добились признаний, и на основании этого составлены ноты (официальные заявления. — В.М.), предназначающиеся для осведомления Европы. Выясняется, что поджигатели действовали по приказу Ростопчина». Всех поджигателей расстреливали, а их трупы, как объясняет Ложье, привязанные к столбам на перекрестках или к деревьям на бульварах, выставляли «в назидание».

Рассказ мещанки А. Полуярославцевой, остававшейся в Москве, занятой французами: «Другой раз видела я, как сбегался народ на площадь, и французов много тоже нашло. Я стою и смотрю. Что ж? Это они, злодеи, притащили наших вешать: зажигателей, видишь, поймали. Какие зажигатели! Одного-то я узнала: из Корсаковского дома дворовый старик полуслепой. Сбыточное ли дело ему зажигать, уж одна нога у него в гробу! А хватали, кто под руку попался, и кричали, что зажигатели. Как накинули им веревку на шею, взмолились они, сердечные. Многие из наших даже заплакали, а у злодеев не дрогнула рука. Повесили их, а которых расстреляли и тела тут оставили, вишь, для примера, чтоб другие на них казнились».

Наполеон преследовал цель оправдаться перед мировым общественным мнением и обвинить в варварстве «диких русских».

В написанных много лет спустя воспоминаниях французов — участников похода на Москву можно прочесть описания, как наполеоновские солдаты в первые же дни в Москве занялись грабежом, поджигая дома для оправдания грабежей. «Солдаты всех европейских наций, — рассказывает тот же Ц. Ложье, — бросились взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой и пр. Они падали друг на друга, толкались и вырывали друг у друга из рук только что захваченную добычу; и только сильный оставался правым после кровопролитной подчас схватки». Наполеон, как сообщает другой французский офицер И. Руа, знал, что пожары разразились из-за грабежей и неосторожности мародеров, но издаваемые военной прокуратурой «бюллетени» и протоколы судебных заседаний, представляющие собой исторические документы, являются для исследователя «убедительным» доказательством того, что москвичи сами сожгли свой город.

С другой стороны, в отдельных случаях сами москвичи действительно выступали поджигателями, что обнаружилось, когда после войны в специальную комиссию для компенсации потерь стали поступать заявления от жителей. Но оказалось, что это в большинстве своем были купцы, которые жгли свои лавки с товарами, когда им грозило разграбление, рассуждая: «Пропадай все мое имущество, сгори мой дом, да не доставайся окаянным собакам, будь ничье, чего я взять не могу».

Не было никаких диверсантов, и Ростопчин не имел к поджогам никакого отношения. Он всегда отрицал, что отдал приказ жечь Москву и что засылал в нее поджигателей. В 1823 году он напечатал в Париже на французском языке брошюру «Правда о пожаре Москвы», в которой опровергал все обвинения, выдвинутые против него наполеоновскими «судами».

Однако утверждение Наполеона о том, что Москву сожгли сами русские, неожиданно в умах русских, а затем и иностранных журналистов и поэтов повернулось иной гранью: об этом событии стали говорить и писать как о подвиге, как об осознанной жертве, принесенной москвичами во имя победы над врагом. Например, именно это изобразил в патетическом стихотворении «Русский среди пылающей Москвы» поэт А. В. Тимофеев:

Л. Н. Толстой в романе «Война и мир», размышляя о пожаре Москвы, дает ему свое объяснение, называя причиной пожара объективные условия и обстоятельства. «Как ни лестно было французам обвинять зверство Ростопчина и русским обвинять Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, — пишет он, — нельзя не видеть, что такой непосредственной причиной пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее». Между прочим, объективную неизбежность пожара, подтверждая мнение Толстого, предсказывал и Ростопчин. В письме жене, написанном в день вступления французов в Москву, он писал: «Город уже грабят, а так как нет пожарных труб, то я убежден, что он сгорит».