После вторичного поражения латинян и союзных с ними кампанцев для римлян было очень важно подчинить себе города авзонов (или аврунков) между Лациумом и Кампанией, Могущественнейшим из них был Сидицинум, который, будучи прежде отдан римлянами самнитянам, потом, во время латинской войны, вступил в союз с латинянами и снова возвратил себе самостоятельность. Остальные авзонские города все покорились ему, за исключением Калеса, с которым он находился в союзе. С этими-то двумя городами Рим начал теперь войну. Римский сенат желал покончить ее как можно скорее и употреби все усилия для того, чтобы величайший полководец свое го времени, Валерий Корв, был избран на 334 г. консулом в четвертый раз. Товарищем ему выбрали М. Аттилия Регула, который, по желанию сената, без жребия уступил Валерию ведение войны с Кальсом и Сидицинумом. Валерий без особенного труда разбил неприятеля при Кальсе и загнал его в этот город. Римские солдаты были воспламенены таким воинственным жаром, что немедленно приставили боевые лестницы к стенам и хотели взять город приступом. Но Валерий нашел, что лучше заставить их потрудиться немного дольше, чем подвергнуть опасному риску, и начал правильную осаду. Осадные работы уже приходили к концу, когда благоприятный случай отдал город без большого труда и опасности в руки римлян. Одному взятому в Кальсе в плен римлянину, М. Фабию, удалось во время какого-то празднества разбить свои цепи и, спустившись по веревке с городской стены, убежать в римский лагерь. Здесь он убедил полководца напасть на неприятеля, пока тот еще не успел прийти в себя после праздничного кутежа. Город был взят после легкой и кратковременной стычки. Всю добычу Валерий отдал солдатам и затем вступил триумфатором в Рим. В Кальсе римляне основали сильное военное поселение из 2500 человек; это был важный пункт на границе с Самниумом, с которым, как это можно было предвидеть, скоро должна была возобновиться война.
В истории продолжительной второй Самнитской войны (326-304 гг.) о деятельности Валерия Корва не упоминается; он снова появляется на сцене после долгого промежутка, именно в 301 г., когда покоренные одновременно с самнитянами этруски и марсы снова взялись за оружие. Эта новая опасность побудила римлян вторично избрать Валерия диктатором. Старый герой и на этот раз оправдал ожидания, связанные с его именем. Он в короткое время победил марсов, завоевал их города, отнял у них в наказание часть земель и принудил возобновить прежний союз с римлянами. Вслед затем он пошел в Этрурию, где его magister equitum, Эмилий Павел, потерпел поражение вследствие засады, и быстро восстановил здесь военное счастье римлян. Этруски были побеждены и наказаны, и по их просьбе о мире им было дано перемирие на два года. Отпраздновав свой триумф, диктатор тотчас же был выбран в консулы на следующий год. Он покорил восставших эквов и издал новый lex Valeria de provocatione. Со времени изгнания царей этот закон был предложен теперь в третий раз, и каждый раз предложение его исходило от члена семейства Валериев.
В следующем, 299 г. в Риме распространился панический страх вследствие полученного известия, что этруски соединились с галлами и собираются войной на римлян. Когда отправленный в Этрурию консул Т. Манлий Торкват убился насмерть при падении с лошади, на его место избрали в шестой раз консулом Валерия; одним своим появлением он нагнал такой страх на оставленных галлами без помощи этрусков, что они, несмотря на полное опустошение своей страны римлянами, не осмелились вступить с ними в битву.
Отбыв в шестой раз консульскую должность, этот знаменитый полководец и государственный муж, восседавший на курульном кресле двадцать один раз в качестве эдила, претора, цензора, консула и диктатора и достигший теперь семидесятитрехлетнего возраста, удалился от государственных дел и с тех пор жил в своих поместьях, занимаясь земледелием, наслаждаясь спокойствием и плодами своей славы, не уступая достоинствами, как хозяин и отец семейства, прежнему воину и государственному деятелю. Он дожил до ста лет и был еще свидетелем побед над Пирром и покорения Италии, начало которому было положено им же.
«Марк Валерий, – говорит Нибур, – был первым полководцем своего века, и сила его основывалась столько же на его милом Характере, сколько на доверии и удивлении, которое питали к нему все подданные. Он был надежной опорой своего народа в войне и мире, его посредничеству обязаны сословия своим окончательным примирением. Жизнь Валерия беспримерна по изобилию счастья и долго временности пользования им. На 29-м году от роду он одержал победу над самнитянами, на 23-м был избран в первый раз консулом; сорок шесть лет спустя мы видим его в этой должности уже в шестой раз не только благодаря любви к нему народа, но потому, что республика, поставленная в самое бедственное положение, обратилась за помощью к своему старому герою. Для человека с великой душой отрадно быть оцененным и выдвинутым из ряда уже в годы первой молодости; еще необыкновеннее, когда любовь народа не изменяет такому человеку в продолжение целого полустолетия и в такое время, которое затемняет предшествующие эпохи обилием великих людей».
Тит Манлий Торкват был старше Валерия Корва. Лет за двенадцать до поединка этого последнего он, подобно ему и будучи еще молодым человеком, одолел в единоборстве галльского великана; но временем славнейших подвигов его была война с латинянами, последовавшая непосредственно за первой Самнитской войной, т. е. за порой первых великих деяний Валерия.
Т. Манлий был сыном Л. Манлия, получившего вследствие своего строгого, сурового характера прозвание unperiosus (повелительный). Будучи диктатором в 363 г., Л. Манлий позволил себе в нескольких случаях превышение власти, за что и был привлечен к суду народным трибуном Помпонием. Между прочим, трибун обвинил его в том, что он держит своего сына Тита, безупречного юношу, в деревне, среди рабов, как нищего и изгнанника, только потому, что этот бедный молодой человек не веселого нрава и не боек на язык. Это обвинение восстановило народ против бесчеловечного отца еще больше, чем превышение власти по службе; но на сына оно оказало совсем иное воздействие. Его рассердило, что и он послужил поводом к возбуждению ненависти против своего отца, и чтоб доказать свету, что отец для него дороже его врагов, он решился на поступок, который, далеко не имея права назваться образцовым в общественном отношении вследствие своей грубости и насильственности, заслуживал, однако, похвалы с точки зрения сыновней любви.
Не сказав о том никому, он вооружился кинжалом и рано утром отправился в город, прямо к дому Помпония, где велел привратнику доложить трибуну, что он имеет надобность немедленно переговорить с ним. Помпоний, еще лежавший в постели, тотчас же позвал молодого человека к себе, рассчитывая, что раздраженный сын принес новые данные для обвинения Манлия. Но как только они остались одни, Тит вынул из-под платья кинжал, кинулся на трибуна и грозил заколоть его на месте, если он не поклянется, что никогда больше не возбудит в народном собрании обвинения против его отца. Помпоний дал клятву и потом публично заявил, что насильственный поступок молодого Манлия заставил его оставить дело без дальнейшего хода. Народу же этот поступок понравился до такой степени, что он не только не стал преследовать ненавистного отца, но на следующих выборах избрал сына военным трибуном.
Поединок Т. Манлия, по всей вероятности, относится к 361 г., когда большое галльское войско пробралось до реки Анио, и испуганные римляне выслали против него диктатора, Т. Квинеция Пенна. Галлы расположились лагерем на северном берегу реки, римляне – на южном; их разделял мост, сломать который не решалась ни та ни другая сторона, чтобы не навлечь на себя подозрения в боязни. Из-за обладания этим мостом не раз происходили у них стычки. Однажды взошел на него галл исполинского роста и закричал римлянам: «Кто у вас там храбрее всех, выходи на поединок со мной! Пусть исход его покажет, какой народ искуснее в битве!» Знатнейшие юноши в римском лагере молчали, потому что стыдились отклонить от себя этот вызов, а между тем каждый из них сознавал опасность такого боя. Тогда Т. Манлий, находившийся в аванпостах, отправился к диктатору и сказал: «Без твоего разрешения, полководец, я не осмелился бы выйти из фронта на поединок даже в том случае, если бы был совершенно уверен в победе; но коли ты позволишь, то я покажу этому дерзкому чудовищу, что веду свой род от человека, сбросившего с Тарпейской скалы целый отряд галлов». Диктатор отвечал: «Сохрани в себе навсегда, Т. Манлий, это мужество, точно так же, как твою любовь к отцу и отечеству! Ступай и, с благословения богов, докажи непобедимость римского народа».
Друзья вооружили юношу. Он взял щит одного пехотинца, опоясался коротким испанским мечом и вышел навстречу хвастуну, который даже высовывал язык в виде насмешки. Оба войска смотрели на своих бойцов со страхом и надеждой. Великан стоял смело и самоуверенно в своей яркой одежде, сверкая золотым оружием и драгоценными украшениями; римлянин приблизился к нему спокойно, проникнутый мужеством и безмолвным негодованием, в простом, но удобном вооружении. Для начала боя галл, держа щит на далеком расстоянии от себя, шумно ударил длинным мечом по оружию противника. Но римлянин не растерялся: он в ту же минуту подскочил очень близко к великану, прижался к нему всем телом, предварительно оттолкнув снизу его щит своим, и, поставленный этой близостью вне всякой опасности быть раненым, несколько раз вонзил свой короткий меч в живот противника. Великан захрипел и упал мертвый. Над трупом Т. Манлий не позволил себе никаких поруганий; он только снял с его шеи цепь и надел на себя, несмотря на то, что она была вся в крови.
