произносились один за другим, причем наиболее мощным «ура» был встречен тост за А. Ф. Керенского. Организатор встречи Лепарский в своем тосте призвал представителей российского социалистического движения и украинской демократии «найти общий язык». Присутствовавший на прогулке Гольденвейзер вспоминал, что Лепарский, кроме того, «распева[л] песни во всю свою богатырскую грудь». О преодолении взаимного недоверия, необходимости соглашения говорили и другие ораторы. Наконец выступил Винниченко. «Мы полагали, – сказал он, – что в переживаемый нами момент общей разрухи, воцаряющейся анархии, наш долг спасти от гибели часть организма, полагая, что спасая часть, мы спасаем весь организм. Мы, представители демократии, заговорили на разных языках. Что же, доведем дело до кулачной расправы или до дружеского рукопожатия?..» Слова его были встречены шумными аплодисментами.
Наконец дождь закончился, участники прогулки вернулись на открытую палубу, где при свете полной луны состоялся импровизированный митинг. И здесь Винниченко, которого, как вспоминал Гольденвейзер, «чарующая обстановка заставила немного разоткровенничаться», произнес еще одну речь. Собравшиеся услышали, что среди украинцев имеется течение, и довольно значительное, «которое рекомендует вместо длинных переговоров с Временным Правительством, – о г о л и т ь ф р о н т, отозвав украинцев из воинских частей. Жуткое впечатление произвели на нас эти слова… Если Временное Правительство будет продолжать упорствовать, – сказал Винниченко, – умеренные элементы украинства окажутся бессильными в борьбе против этого течения» {294}.
Речь, таким образом, шла о своеобразном шантаже Временного правительства. Правда, в тот момент эта фраза обернулась против ее автора, а также бросила тень на всё украинское движение.
Согласно Церетели, Винниченко имел в виду, что неуступчивость правительства по отношению ко вполне умеренным требованиям Рады «усиливает в среде украинцев течение, видящее спасение Украины в военном поражении России; она порождает сепаратистов и германофилов, утверждающих, что добром от России Украина ничего не добьется, но что она много сможет получить, если откроет фронт немцам, т. к. с Украиной, оккупированной германцами, Россия заговорит тем же языком, каким она заговорила с Польшей» {295}. Как вспоминал Грушевский:
Винниченко потім попав у велику халепу, коли його фраза, що ми могли б одним словом відкликати українців з фронту й оголити його, була розтолкована так, що українці стоять на такій «отзовистській» позиції, і всяко потім відкликав й роз’ясняв свої слова. А тим часом се було перше питання, з котрим люди звертались до українських агітаторів і представників {296}.
И еще раз:
«Принаймні він [Винниченко. – С. М.] дуже нерадо давав пояснення про підхоплену справоздавцями його фразу про план деяких українців – відкликати українських вояків з армій і відкрити фронт; мені самому довелось бути свідком, як сердито дер він за президіальним столом записочки з запитаннями на сю тему» {297}.
Разумеется, никто из участников процесса тогда не представлял себе, что восемь месяцев спустя Украина действительно будет оккупирована немцами…
На следующий день после прогулки (которая затянулась за полночь) во дворце – то есть, опять-таки, на территории Исполнительного комитета – состоялось еще одно объединенное заседание. На этот раз украинскую сторону представлял Грушевский. «Центральная украинская рада, – сказал он, – еще не имела случаю обсуждать те мысли, которые возники на собеседовании во время прогулки по Днепру. <…> Необходимо забыть все разноречия и стремиться к тому, чтобы установить единство революционной демократии <…> [М]ы все время стояли на необходимости полного доверия [Временному] правительству, мы все время стояли за тесное содружество с ним. К сожалению, правительство неправильно ориентировалось в наших требованиях. Сейчас Временное Правительство как будто несколько сознает свою ошибку. Сейчас наше сотрудничество с Временным Правительством возможно только при условии, если оно сознает свою ошибку и создаст такие условия, при которых совместная работа будет возможна» {298}.
Итак, в Киеве было достигнуто если не согласие, то по крайней мере понимание необходимости согласия. Впрочем, именно в эти дни зародился еще один конфликт, который спустя несколько месяцев обернется большой кровью.
1.2. Неспокойное лето (июнь – август 1917)
18-го июня (1-го июля) состоялась большая манифестация в поддержку Временного правительства. Решение провести ее было принято двумя днями ранее на объединенном заседании Совета рабочих депутатов и Совета солдатских депутатов Киевского военного округа. Идея исходила из Петрограда, где в эти дни проходил первый Всероссийский съезд Советов (именно на этом съезде Ленин якобы произнес знаменитую фразу «Есть такая партия!»). На съезде было решено провести общеполитическую демонстрацию доверия Временному правительству; с этим решением солидаризировались и Москва, и Киев {299}.
В Петрограде манифестация 18 июня (1 июля), неожиданно для организаторов, превратилась в своего рода бенефис большевиков (которые на съезде составляли всего 13,5 % от делегатов, заявивших о своей партийной принадлежности). Пестрели лозунги «Долой десять министров-капиталистов!», «Долой войну!», «Вся власть Советам!», на фоне которых терялись плакаты «Полная поддержка Временному правительству!» {300}.
Киев оказался менее радикальным, хотя и здесь большевики, по-видимому, впервые заявили о себе как об отдельной серьезной силе. Фракция большевиков не явилась на заседание совета профсоюзов 16 (29) июня, где обсуждался вопрос о предстоящей манифестации. Моисей Рафес объявил собранию, что большевики вознамерились участвовать в шествии под собственными лозунгами, и зачитал их обращение к рабочим {301}.
Манифестация была организована подобно мартовской. Основной маршрут шествия был тот же: Шулявка – Бибиковский бульвар – Крещатик – дума. Примечательно, что участвовать в манифестации с оружием было запрещено. Первые колонны подошли к думе около 9 часов утра. На балконе их приветствовали Страдомский, Незлобин, Таск, председатель комитета депутатов войск Киевского военного округа полковник Отоцкий. Первой подошла колонна украинских солдат с желто-голубыми знаменами, которую Отоцкий поприветствовал возгласом «Да здравствует украинское войско!» Далее мимо думы прошли колонны политических партий, профсоюзов, рабочих, снова воинских частей… Среди множества плакатов: «Полная поддержка Временного правительства», «Да здравствует революционная демократия, сплотившаяся вокруг советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!» и прочих, выделялся большой белый плакат с надписью: «Украинцы, верьте русской демократии».
Одна из групп манифестантов внесла на Думскую площадь украшенный красной тканью и лентами большой портрет Керенского. Появление этой группы вызвало крики «Ура!», «Да здравствует Керенский!». Оркестры заиграли «Марсельезу», с балкона думы произнесли несколько речей со славословиями «любимому революционному министру». Портрет внесли в вестибюль думы, откуда вынесли на балкон и установили между флагами. Новый взрыв аплодисментов, снова «Марсельеза» {302}…
Но в этот момент со стороны Прорезной и Фундуклеевской донесся резкий свист и гул тысяч голосов. Музыка и крики стихли. Из-за поворота Крещатика показалась толпа людей
