Бесспорно, Столыпин был динамичным политиком, но чем больше начинал он п о н и м а т ь, тем трагичнее было то положение, в котором он оказался, - между Сциллой истины и Харибдой царствующих в с ф е р а х представлений.
Бесспорно также и то, что Столыпин оказался лихим человеком, ибо он посмел то, что не позволял себе до него никто: он поставил перед царем ультиматум: или - или.
Однако всего бесспорнее то, что, прими царь ультиматум, победи Столыпин, положение русского народа (и всех иных народов, населявших империю) никак не улучшилось бы, поскольку н е н а у ч н ы м было то, чему - волею абсолютистской логики - служил премьер-министр.
...Попрощавшись с Курловым, пообещавшим подготовить к утру компрометирующую Столыпина справку, Дедюлин и Спиридович поспешили в Царское Село.
Курлов, оставшись один, долго расхаживал по мягкому ковру, потом поглядел на свои золотые часы-луковицу братьев Буре, вызвал авто и отправился в министерство, - секретный отдел работал круглосуточно.
Оттуда заехал к Бадмаеву; обсуждали ситуацию довольно долго, выстраивая позицию на ближайшее будущее; и хотя друзья были, и акционеры одного дела, тем не менее беседовали по принципу детской игры: "да" и "нет" не говорить, "черное" и "белое" не брать. Однако прекрасно друг друга поняли: при нынешнем моменте опасно с т а в и т ь лишь на одну силу, надобно подстраховать себя. Была задействована цепь контактов, телефонных звонков, шуток, беззаботных бесед на сегодняшних и завтрашних дипломатических раутах, которые - так было спланировано - не могли не прийти к Илье Яковлевичу Гурлянду, главному редактору правительственного официоза "Россия", самому близкому Столыпину человеку.
Следовательно, - если допустить невероятное, то есть победу Столыпина, то Курлов и в этом случае будет в выигрыше; как-никак подсказал, откуда надо ждать удар и, главное, чем будут бить: памятью отца и брата или же наветами либералов из Государственной думы, близких к младотурку Гучкову и либералу Милюкову.
А повалят Петра Аркадьевича, - что ж, того лучше. Дедюлину выгодно держать своего человека подле любого преемника, доказавшего верность трону в самый напряженный момент кризиса.
Столыпин, однако, был прекраснейшим образом осведомлен обо всех встречах Курлова и без его хитрой п о д а ч и через Гурлянда.
Информировали его и об активности Дедюлина.
Знал он и то, что вдовствующая императрица сегодня приняла младшего сына, Михаила Александровича, который до девятьсот четвертого года был наследником русского престола, пока не родился царевич Алексей. Она пообещала своему любимцу отстоять Столыпина. Он не просто просил маменьку за талантливого политика, не за человека, который спас Россию от анархистских бомб, приняв на себя тяжкую обязанность ввести виселицы, столь гнусно прозванные "столыпинскими галстуками"; он был просто-напросто обязан Столыпину лично, ибо тот, зная от своей зарубежной агентуры про роман великого князя с женою офицера лейб-гвардии его величества кирасирского полка Вульферта, не только не мешал ему, но делал все, чтобы это не стало достоянием государыни Александры Федоровны, которая великого князя давно, той еще поры, пока он был наследником, болезненно не любила.
...Когда Дедюлин передал государю днем 15 марта 1911 года курловское досье на Столыпина, тот пролистал его, кивнул и сказал, вздохнувши:
- Спокойствие маменьки превыше всего для меня... у ней вот и давление крови поднялось из-за всех этих передряг... Спасибо вам, милый Владимир Александрович, за хлопоты... Я решился удовлетворить просьбу Столыпина... Я распустил Думу на три дня, пусть он утвердит свой проект. Не знаю, правда, с чем он еще ко мне впредь обратится, но лучше б не обращался.
...Будучи потрясен первыми словами царя, Дедюлин тем не менее последние его слова истолковал как право на п о с т у п о к, потому-то и сказал Спиридовичу:
- Поскольку ваш родственник Кулябко возглавляет охранное отделение в Киеве, поскольку Курлов будет организовывать службу жандармерии, а вы дворцовой охраны во время предстоящих торжеств в матери городов русских, съездили б туда заранее, поглядели, что к чему... Столыпин, понятно, будет сопровождать государя... А то, глядишь, победив ныне, он такого наломает, что не вам в августе придется охранять благодетеля и не Курлову, а кому совсем другому.
Дурак не поймет; Спиридович не дурак; ясно - пришла пора решать судьбу Столыпина к а р д и н а л ь н о. Или он - нас, или мы - его. Заговор
Апрель 1911 года "Петр Иванович, откройте правду!"
Петра Ивановича Рачковского по праву считали самой яркой звездой имперского политического сыска.
Получив блистательное домашнее образование в высокоинтеллигентной дворянской семье, Рачковский хоть и начал свой жизненный пусть с сортировщика киевского почтового отделения, но виды на будущее имел отчетливые и до того продуманные, будто ему тогда не семнадцать лет было, а добрых сорок.
Перескочив из почты прямиком в канцелярию варшавского генерал-губернатора, пробыл там недолго, но о б к а т а л с я; засим поработал в сенате, оттуда не побоялся отправиться в секретари Калишского губернского правления по крестьянским делам, а уж потом - прямиком в судебные следователи, в Архангельск.
Мобильный, ищущий, постоянно работавший над собою, Рачковский был з а м е ч е н, возвращен в северную столицу, принят в министерство юстиции, а оттуда перешел в подчинение начальника петербургской охранки полковника Судейкина.
Именно Судейкин, один из первых организаторов провокации в России, привлек его к работе с офицером Сергеем Дегаевым, а когда тот - после многомесячных метаний - угрохал своего "друга-врага", сиречь Судейкина, - сделал все, чтобы не только наказать изменника охранки, но и п р и ж а т ь жену оного, жившую в Париже.
Провел все в лучшем виде.
Был после этого назначен заведующим парижской и женевской агентурами по борьбе против "Народной воли". Рачковский долго присматривался к народовольцам, проникся к ним особого рода симпатией - так сентиментальные дети любуются цветком, прежде чем сорвать его; пытался заагентурить некоторых, как казалось ему, мягких, мечтателей, сгоравших от безденежья в сухой чахотке; убедился - безнадежно, и куда только мягкость девается, ежик, а не человек, чуть ли не на хвост (по-змеиному) становились; на депеши из Петербурга, в коих требовалось незамедлительно прислать план, утвердить смету, заполнить формуляры, представить отчетность, не отвечал; думал.
И, не запрашивая департамент, зная заранее, что оттуда немедленно затормозят, предложат еще раз обсудить, продумать возможные последствия, да как посмотрит Версаль, да что скажут в Женеве, словом, зарубят живое дело на корню, решил действовать на свой страх и риск - или пан, или пропал.
И ударил, точно вычислив больное место народовольцев: ощущение безопасности, беззаботность. Типография не охранялась, дежурных в помещении не было, поэтому Петр Иванович с тремя помощниками легко проник туда, перебил станки, сжег запас литературы, а все шрифты, забрав их в два мешка, рассыпал по женевским улицам.
Рачковский полагал, что шок будет столь сильным, ощущение царизма сделается столь близким, а угроза возмездия - повсеместной, что народовольцы начнут метаться, возобладают обычные российские эмигрантские дискуссии и свары, печатное дело, таким образом, с т а н е т.
Однако народовольцы восстановили типографию и вновь начали печатать свою нелегальщину.
Рачковский ударил еще раз, обговорив заранее свою акцию с местными властями: "Неужели вы станете и впредь поддерживать анархистов? Неужели Верховенские из "Бесов" не страшны вам? Неужели не боитесь российской бунтарской заразы?!"
Власти не сказали ни да ни нет. Того только и ждал Рачковский. Восстановленную типографию он разгромил второй раз, еще более жестоко и безжалостно, чем в первый.
В среде народовольцев начались жаркие споры: как жить дальше?
Голоса разделились: кое-кто стал говорить о необходимости дискуссии с властью: "надо искать хоть какие-то мосты".
На этой позиции стоял и Лев Тихомиров, один из самых ярких революционеров "Народной воли".
Рачковский понял: главный удар надобно нанести именно по Тихомирову, но удар этот должен быть особым.
Более пяти лет Петр Иванович подкрадывался к Тихомирову, р а з м и н а л его, т р о г а л со всех сторон, п о д в о д и л своих людей; победил; Лев Тихомиров шарахнулся из террора в неожиданное: "Видимо, русский народ особый, в нем главная идея - идея самодержавная, идея личного властвования верховного вождя; следовательно, вопрос упирается в уровень просвещенности самодержца".
Петр Иванович на посулы не скупился: "Да, господи, дорогой мой, неужели вы думаете, что мы не видим все наши прорехи?! Неужели мы не понимаем - в чем-то даже лучше вас, - сколь тяжек грех нашего абсолютистского аппарата перед державою?! Но ведь какой-то прогресс есть?! Не спорьте, есть! Разве были возможны такие публикации, которые появляются в современной русской печати, при Николае Первом? Разве можно было представить себе, что критика обретет функции общественные открытые?! Разве можно было допустить даже мысль, что скорбный ум России - Николай Гаврилович Чернышевский - будет возвращен из ссылки? Сколько десятилетий прошло, прежде чем безвинные друзья декабристов вернулись домой, а ведь Николай Гаврилович звал к топору! Вместе надобно работать во имя обновления России, вместе помогать нашему больному народу, испорченному многовековым рабством, выходить к барьеру свободы! Работа эта трудная, аккуратная, один неверный шаг, и обвалимся в пугачевщину, тогда ваши головы полетят первыми, слепой бунт бар не терпит, разбора в том, кто за кого, не будет!"
