Король между тем хорошо видел всю невыгоду своего положения, но он считал отступление постыдным. Кроме того, он отсюда намеревался атаковать принца Баден-Дурлахского, стоявшего, казалось, отдельно от остальной союзной армии, и предприятие это обещало удачный исход. Поседевший в войнах фельдмаршал Кейт был весьма озабочен, но заметил шутливо королю: «Если австрийцы оставят нас в покое в этом лагере, их следовало бы повесить». Фридрих ответил в таком тоне: «Надо надеяться, что мы для них страшнее виселицы». Однако же он решил оставить эту позицию, как только прибудут новые транспорты с продовольствием. Армия его насчитывала 30 000 человек. Для выступления из лагеря была назначена ночь с 14 на 15 октября; одновременно должна была произойти атака корпуса принца Дурлахского, стоявшего у Рейхенбаха. Итак, жизнь многих тысяч людей зависела от одного дня.
Но уже 13-го ночью все колонны австрийской армии вышли из своего лагеря, чтобы внезапно атаковать пруссаков. Генерал О’Доннель вел авангард, состоявший из 4 батальонов и 36 эскадронов; за ним следовал с 16-ю батальонами генерал Сенсер и с 18-ю генерал Форгач. Корпус генерала Лаудона, стоявший в лесу почти в тылу пруссаков, был еще усилен 4 батальонами и 15 эскадронами, к которым впоследствии присоединилась вся австрийская конница левого крыла. Пехотой же этого крыла предводительствовал сам фельдмаршал Даун. Все эти войска и еще несколько небольших корпусов должны были атаковать пруссаков с правого крыла, с фронта и с тыла. Герцог Арембергский должен был с двадцатью тремя батальонами и 33 эскадронами наблюдать за левым крылом пруссаков и атаковать врага лишь после того, как он будет побит со всех сторон. В авангарде, за кирасирами, ехали охотники-гренадеры, но перед прусским лагерем они соскочили с коней и, выстроившись, пешие пошли вперед.
Австрийцы, не снимая палаток, разложили в своем лагере огни, как обыкновенно. Множество рабочих всю ночь напролет рубили деревья для изгородей, пели песни и перекликались, чтобы прусские форпосты не могли услышать движения войск. Но бдительные прусские гусары заметили неприятельские движения и тотчас же известили об этом короля. Вначале он сомневался в этом, но когда не однократные донесения подтвердили это известие, он стал предполагать разные причины этих движений, но только не атаку. Зейдлиц и Цитен, бывшие в то время у короля, всеми силами старались побудить его к мерам предосторожности; они добились даже того, что отдан был приказ бригадам встать, а кавалерийским полкам оседлать коней. Но приказание это было отменено к утру, и беззаботные солдаты предались сну без всякого опасения.
Еще до рассвета, когда в селении Гохкирх пробило 5 часов, неприятель стал показываться у прусского лагеря. Целые взводы отборных солдат подошли к прусским аванпостам, выдавая себя за перебежчиков. Число их возрастало с такой быстротой, что они тотчас же смогли опрокинуть ближайшие аванпосты и караулы. Корпуса австрийской армии следовали в близком расстоянии за авангардом и вдруг, с разных сторон, колоннами вошли в лагерь. Некоторые королевские полки были пробуждены выстрелами из собственных своих орудий, так как неприятель, оставив большую часть своей артиллерии позади, быстро овладел прусскими батареями и из них открыл огонь по прусскому лагерю.
Никогда еще храбрые войска не находились в более ужасном положении, как теперь пруссаки, беспечно предавшиеся сну под эгидой бдительного Фридриха; самый центр их лагеря был атакован могущественным врагом, который мечом и огнем пробуждал воинов для того, чтобы погружать их в сон смерти. Было темно, и смятение произошло неописуемое. Точно ночной призрак явился перед храбрыми пруссаками. Австрийцы выросли как бы из земли и стояли тут под прусскими знаменами, в самой святыне их лагеря! Несколько сотен человек были убиты в палатках, не проснувшись даже; другие, полуодетые, побежали за оружием и, взяв первое попавшееся, спешили занять свое место в рядах бойцов. Здесь-то превосходно обнаружились преимущества образцовой дисциплины. В столь роковой момент, когда всякое сопротивление казалось безрассудством, когда всякий, естественно, думал бы лишь о бегстве и спасении своей жизни, общая гибель была бы жребием всякой другой армии. Самые лучшие войска Европы, привыкшие к победе, закончили бы тут свои подвиги и похоронили бы славу навсегда, потому что мужество одно не могло бы спасти их; тут все зависело от дисциплины.
Военный клич с быстротой электрической искры пронесся по всему прусскому лагерю; все бросились из палаток, и за несколько мгновений, несмотря на страшный беспорядок, большая часть пехоты и конницы уже построилась в боевой порядок. Характер неприятельской атаки принудил прусские батальоны действовать отдельно. Они со всех сторон бросались на противников и удачно оттеснили их несколько раз; но во многих местах им пришлось уступить силе. Они щупали впотьмах руками, чтобы узнать врага: австрийцы хватались за шишаки прусских гренадеров, а пруссаки – за медвежьи шапки имперцев, чтобы узнать и убивать друг друга. Занимавшийся день нисколько не уменьшил смятения, так как густой туман окутал воюющих. Прусская конница под начальством Зейдлица рыскала повсюду, не зная в темноте, где найти врага; если он ей случайно попадался, то наступала страшная кровавая сеча. Один кирасирский полк Шейнаха опрокинул целую линию австрийской пехоты и взял 500 пленных.
Деревня Гохкирх была объята пламенем и освещала эту сцену резни; огонь бушевал во всех домах и сеновалах, и все же пруссаки храбро отстаивали ее. Казалось, победа зависела от овладения этим селением, так как оно было расположено на возвышении и снабжено сильной батареей, поэтому Даун упорно атаковал его. Тут оставалось всего 600 пруссаков, которые, расстрелявши все свои патроны, отважились пробиться через сплошную массу врагов. Эта попытка удалась лишь немногим; остальные были убиты, ранены или взяты в плен. Тут подошли прусские полки и вытеснили австрийцев из селения. Вход туда был так узок, что только 7 человек могло сражаться в ряд, поэтому невозможно было строиться линиями среди бушующего пламени и в виду вооруженных рядов неприятеля. Но все же попытки к этому были сделаны, и тут начался самый кровопролитный бой. Принцу Францу Брауншвейгскому ядром оторвало голову, фельдмаршал Кейт был убит пулей в грудь и, не произнеся ни единого слова, тут же испустил свой геройский дух; генерал Гнейст и фельдмаршал принц Мориц Дессауский получили смертельные раны. Пруссаки, атакованные с фронта и с тыла, должны были уступить, и австрийская конница врубилась в отборнейшие полки прусской пехоты. Сам король повел новые войска на неприятеля, который был снова отбит, но австрийская конница уничтожила этот успех. Деревня досталась имперцам, но, возобновляя постоянно этот страшный бой, они лишились своих отборных гренадеров.
Король отдал приказ, чтобы пришедшее в замешательство правое крыло отступило, и послал генерала Зальдерна с несколькими батальонами ветеранов для прикрытия этого отступления. Генерал этот, одаренный редкими способностями, незаменимый для пехотных маневров, точно так же, как Зейдлиц для кавалерийских, так благоразумно действовал в эти несколько важных мгновений, что, не производя ни одного ружейного выстрела, сумел преградить победоносному войску дальнейший путь.
Наконец туман рассеялся, и тогда глазам обеих армий открылось поле битвы, устланное трупами, и беспорядок, царивший на нем. Пруссаки, несмотря на свою дисциплину, не могли пользоваться своей тактикой по случаю темноты и неудобств местности. Теперь с той и с другой стороны начали вновь строиться[136]. Между австрийцами было большое смятение, они целыми толпами блуждали по Гохкирхским высотам. Даун, несмотря на все приобретенные выгоды, не считал еще побежденной армию, которая обманула все человеческие расчеты и, несмотря на глубокий сон, быстро вскочила и храбро сражалась столько времени во тьме и тумане, потеряла большую часть своих вождей и вновь была готова к ожесточенной битве. Фридрих действительно хотел возобновить сражение, как вдруг герцог Арембергский, пользуясь туманом, подошел со своим сильным корпусом к левому флангу пруссаков и атаковал его. Опрокинув несколько тысяч человек, он овладел большой прусской батареей. Этот случай и решил битву[137]. Король, атакованный с фронта и с тыла, среди величайшего кровопролития, построил свои храбрые полки и, после пятичасовой отчаянной битвы, совершил отступление, которому недостает лишь давности двух тысячелетий, чтобы удостоиться похвал на всех языках. Его прикрывал сильный артиллерийский огонь и линии конницы, маршировавшей на больших расстояниях по обширной Бельгернской равнине: за этими линиями строилась пехота. Австрийская армия была в таком беспорядке, что не могла помешать отступлению. Впрочем, Даун уже при Коллине обнаружил принцип, что бегущему неприятелю надо строить золотой мост. Одна лишь кавалерия пыталась преследовать пруссаков, но Зейдлиц скоро оттеснил ее, и король беспрепятственно продолжал путь, уводя 1000 человек пленными.
