В августе 1944 г. Генрих Гиммлер был вынужден «взять на себя неприятную обязанность уведомить командира дивизии “Das Reich” группенфюрера Вальтера Крюгера, что не может дать разрешения его дочери Эльзе выйти замуж за штурм-баннфюрера СС Клингенберга (Peter Padfield, «Himmler, Reichsfürer SS», Искры; Варшава, 2002). Причиной послужил тот факт, что в генеалогическом древе жены Крюгера обнаружились еврейские корни с 1711 г. И хотя существовала возможность, что потомство было зачато вне брака, тем не менее, поскольку все заинтересованные лица уже умерли, Гиммлер пришел к выводу, что доказать сей факт не представляется возможным. В конце октября, получив прошение от жены Крюгера, рейхсфюрер написал Готтлобу Бергеру, что “после сложнейшей внутренней борьбы, бесчисленных сомнений и вопреки собственным убеждениям” (…) он, однако, не может изменить своего решения относительно дочери Крюгера. Подобное решение принял Гиммлер и в декабре, когда на его имя поступило сразу три прошения о согласии на заключение брака, одно от унтер-офицера и два от братьев, также в ранге унтер-офицеров, причем все трое имели общего предка, звавшегося Авраам Рейнау — еврея, родившегося в 1663 г. и крещенного в 1685 г.» И все это несмотря на то, что начальник Главного управления СС по расовым и переселенческим вопросам штандартенфюрер профессор доктор Бруно Курт Шульц установил, что перенятые от евреев хромосомы исчезают в третьем поколении. И не важно, пытался ли Шульц своими псевдонаучными бреднями хоть в минимальной степени ограничить размах антисемитского мифа или сам искренне верил в собственные теории. Так или иначе, добиться ему ничего не удалось. Когда Тадеуш Мазовецкий[32] выдвигался в президенты, а противники принялись приписывать ему еврейское происхождение, епископ города Плоцка заявил, что располагает документами, свидетельствующими об арийском происхождении и католическом вероисповедании Мазовецких с XVII в. — Ладно, ответствовали оппоненты, а что было до того? В одних компаниях это рассказывали, как анекдот, а в других — на полном серьезе. Самое ужасное здесь то, что епископ был свято уверен, будто избавляет Мазовецкого от пятна в биографии, то бишь de facto полностью солидаризировался с «обвинителями».
Метафизический антисемитизм породил холокост, а мученичество холокоста вместо того, чтобы с ним покончить, лишь отодвинуло его в некоторых сообществах на периферию, за грань политкорректности. И как только мы отвернемся, гидра снова поднимает одну из своих мерзких голов. В этом смысле холокост есть явление недооцененное, ибо он не только проклюнулся из старых зерен, но и посеял новые. И как это обычно бывает, никто на прополку сорняков не рвется. Ведь это тяжелая, неблагодарная и колючая работа, да и, в конце концов, нас она не касается, мы-то, кто бы сомневался, происходим от Иафета, а не от Сима, а мужичье — от Хама.
В историческом анекдоте из русской жизни рассказывается, что когда в 1842 г. было решено построить железную дорогу, чтобы соединить Москву с Петербургом, услужливые чиновники пришли к Николаю I с вопросом, где ее прокладывать. Царь взял линейку и прочертил прямую линию между двумя столицами своей империи. А поскольку держал он линейку небрежно, в районе Окуловки имеется теперь изгиб железнодорожной линии, точно отражающий получившееся на карте очертание высочайшего пальца.
Эта история как нельзя более верно передает действия дипломатов и геодезистов колониальных держав, определявших границы своих африканских владений. Ничем иным, как результатом активного и небрежного применения линейки, не объяснить, к примеру, южных границ Алжира, границ между Египтом и Ливией, Мавританией и Мали, Ливией и Чадом, Египтом и Суданом и т. д. Говоря в самом общем плане, колониальный раздел Африки осуществлялся на основе двух принципов: 1. «Счастлив тот, кто имеет». Куда распространялось влияние торговых факторий конкретных европейских государств, куда добрались первооткрыватели, кто где успел разместить собственные военные форпосты. 2. Признание т. н. естественных границ. В это понятие включались горные цепи, полосы непроходимых джунглей, а чаще всего реки, что, впрочем, с самого начало вызвало ожесточенные споры колонизаторов о праве сплавлять по ним лес, принадлежности островов и т. д. Поскольку вода была чрезвычайно важна, то, чтобы получить доступ к крупным бассейнам, немецкий Камерун вытянулся длинным щупальцем к озеру Чад, а бельгийское Конго удивительнейшим отростком пролегло через территорию британской Северной Родезии и достало до озера Бангвеулу. Только одного никто и никогда не принимал во внимание отношений между африканскими народами. Сущий пустяк! Впрочем, чему тут удивляться? Льюис Генри Морган (1818–1881), считающийся наряду с Эдуардом Бернеттом Тайлором создателем научной этнографии и являвшийся во второй половине XIX в. повсеместно признанным авторитетом в этой области (в частности он оказал большое влияние на концепцию Фридриха Энгельса), писал в «Ancient society» (Нью-Йорк, 1877; польский перевод «Первобытное общество»; Варшава, 1887)[33]: «В Африке мы встречаем смешение дикости с варварством. Первобытные искусства и изобретения в основном утрачены в результате поступления изделий и устройств извне, но дикость в самых низменных формах, вплоть до людоедства, и варварство в таких же формах преобладают на большей части континента. Племена в глубине материка стоят ближе к туземной культуре и нормальному состоянию, но вообще Африка является для этнографии бесплодной пустыней (выделение. — Л. С.). Эдуард Б. Тайлор старался столь сильно не обобщать. В его главном труде «Primitive culture» (Лондон, 1871, в польском переводе «Первобытная цивилизация»; Варшава, 1896)[34] читаем: «В материковой Африке почитание теней предков сильно выделяется и четко определено». Или: «В Западной Африке почитание призраков приобретает две совершенно различные формы. С одной стороны, мы видим негров Северной Гвинеи, помещающих души умерших в разряд добрых или злых духов, согласно их характерам при жизни, и почитающих злых духов куда усерднее, поскольку страх оказывается у них гораздо сильнее любви. С другой стороны, мы имеем туземцев Южной Гвинеи, уважающих стариков при жизни и поклоняющихся последним, когда смерть делает их всемогущими». Это уже значительно лучше. Тайлор замечает, что Гвинею, — кстати, он употребляет этот топоним гораздо более широко, имея в виду не только современные Гвинею и Гвинею-Бисау, но и все северное побережье Гвинейского залива, а также лежащую на берегах Атлантики Западную Африку вплоть до Сенегала — населяют племена, принципиально отличные по своим верованиям и культуре. Беда лишь в том, что даже в узко понимаемой Гвинее проживает более дюжины племен — по несколько на севере и на юге — и, ей-богу, трудно понять, о которых из них говорил Тайлор. Гигантским шагом вперед в дифференциации народов и культур стали работы Лео Виктора Фробениуса (1873–1938), начиная с «Der Ursprung der afrikanischen Kulturen» (Берлин, 1898). Тем не менее и он, в том числе в своих трудах уже тридцатых годов, пользуется в этнографических вопросах весьма общими формулировками и упрощениями, поскольку предпочитает оперировать категориями географическими, например «жители того или иного региона», что всегда приводит к объединению совершенно чуждых друг другу этнических групп. Чего уж тут требовать от перекраивавших Африку политиков…
Впрочем, даже самому понятию «этнической группы» в Африке трудно дать определение. Замечательный этнограф (по образованию также юрист и историк) Жан Пуарье предлагает основываться на четырех базовых критериях, что позволяет при наличии всех четырех выделить специфическое этническое сообщество («Ethnies et culture», в: «Ethnologie régionale», т. I, Paris, 1972): 1. «Общность памяти» — обращение к единому прошлому, пусть даже мифическому, признание общего происхождения. 2. «Общность ценностей» — использование одних и тех же символических кодов, соблюдение или хотя бы наличие осознания сходных табу и т. д. 3. «Общность имени» — согласие с неким общим самоназванием. 4. «Общность устремлений» — самый важный критерий — «речь идет о желании оставаться в этом, а не ином сообществе, убежденность (с научной точки зрения безразлично — истинная или ложная) в оригинальности своей группы, другими словами, групповое самосознание. Вот основной критерий обособления, разумеется, вырастающий из первых трех, но и превосходящий их».
Сложность лишь в том, что число таким образом идентифицированных «этнических групп» приближается в Африке к трем тысячам. В одном только Кот-д’Ивуаре их больше сотни. Рисуя этнические карты Африки («Атлас народов мира»; Москва, 1964), коллектив советских ученых под руководством С.И. Брука и В.С. Апенченко ограничился самым объективным, казалось бы, языковым критерием. Благодаря такому подходу получилось «всего-навсего» двести одна группа. Из работ Роберта Корневина (в частности, «Histoire des peoples de l’Afrique noire». Paris, 1962) следует, что без учета Северной Африки в тропической части континента выделяется как минимум сто групп, отвечающих понятию народа. Причем эти группы не имеют ничего общего с государственными организмами, существующими там благодаря «нарезке» европейцев. И если мы сегодня слышим самоопределение: «Я — нигериец», «я — тоголезец», «я — кениец» и т. п., это значит лишь географическое место рождения, да разве что флаг, под которым на спортивных соревнованиях выступают в том числе и мои соотечественники. Хотя во втором случае дело обстоит уже не так просто. Например, члены племени фульбе, отличающиеся высокой степенью групповой самоидентификации, разбросаны по двенадцати странам Центральной и Западной Африки, причем в Гвинее они составляют 40,3 % от общего числа граждан, в Сенегале 23,3 %, в Мали 13,9 %, в Нигерии 10,3 %, а вот уже в Сьерра-Леоне менее 1 %. Вот и подумаешь, станут ли фульбе из Сьерра-Леоне болеть за сборную этой страны — страны своего случайного гражданства — или скорее поддержат гвинейскую сборную? В подобном положении находятся и сонгаи, разделенные границами между Мали, Нигером и Буркина-Фасо, равно как и несколько десятков других африканских народов. Колониальным картографам река Убанга представлялась идеальной границей между бельгийскими (Конго) и французскими (Французская Экваториальная Африка) владениями. А то, что она разрезала пополам территории проживавшего по обоим берегам реки народа азанде, никого, разумеется, не волновало. Колониализм благополучно скончался, а границы остались. Одна треть азанде живет теперь в Центральноафриканской Республике, две трети — в Заире. Государства эти особой симпатии друг к другу не испытывают, а посему даже не думают облегчать людям переправу через воды Убанги. В условиях похожего разделения проживают и знаменитые масаи — в Кении и Танзании, баконго в Заире и Конго, мору-мади в Уганде, Заире и Судане, несколько десятков других племен или народов. Тогда как, в свою очередь, многие африканские государства объединяют на своих землях народы, не имеющие между собой ничего общего с культурной, языковой или религиозной точек зрения, а зачастую пребывающие в состоянии многовековой вражды и даже взаимной ненависти. Почему же так случилось? Почему в колониальный раздел Африки не были внесены никакие коррективы в тот момент, когда европейцы начали признавать независимость африканцев?
