Еще в то время, когда Петербург не успел заявить о себе во весь голос, еще тогда, когда он был не более чем идеей, замыслом, мечтой одиночки, уже тогда он стал центром притяжения десятков, сотен и тысяч искателей приключений и авантюристов, мечтателей, рассчитывающих на скорое обогащение, и, наконец, деятельных и предприимчивых профессионалов, мечтающих реализовать свои способности. С Петербургом связывали надежды на достаток и благополучие. Вот детская песенка, записанная в одной из деревень центральной России:
Сорока-белобока,
Научи меня летать,
Чтоб не низко, не высоко,
Чтобы Питер повидать.
Желая быть, по возможности, максимально объективным, я старался избегать публикации в этой главе фольклорных текстов, в которых нет противопоставления двух столиц, или хотя бы сравнения их. Допускаю, что в фольклоре есть песни, и даже колыбельные, связанные не только с Питером, но и с Москвой. Но вот пословица, у которой, кажется, нет альтернативных вариантов: «Если Москва ничего не делает, то Петербург делает ничего».
Петербург действительно в короткий срок превращается в один огромный созидательный цех, где все работают или служат, во всяком случае что-то делают, совершают поступки. Деятельность как таковая становится знаком Петербурга, его символом. Возникает неизвестное ранее на Руси явление: появились встречные потоки российского люда. В Петербург – на работу. В Москву – на покой. Сардинский посланник в России граф Жозеф де Местр в одном из своих писем из Петербурга сообщает о том, что в аристократических салонах Москву называют «столицей недовольных». Все, кто попал в немилость, отставлен или изгнан, «почитаются как бы несуществующими… они живут или в своих имениях, или в столице недовольных – Москве».
Правда, на Руси – традиционно ортодоксальной, смиренной и безропотной – такие миграционные процессы не были результатом свободного выбора, чаще всего они носили принудительный, подневольный характер. Достаточно вспомнить поименные сенатские списки, согласно которым многие московские купцы, бояре и просто ремесленный люд должны были переселиться на вечное житье в новую столицу. Один из многочисленных указов Петра гласил: «Беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Но прививка, полученная в первой четверти XVIII века, оказалась такой мощной и долговременной, что очень скоро Россия, как сказано в фольклоре, уже смотрела «Одним глазом в Москву, другим в Питер» и интерес к последнему заметно превалировал и стремительно рос. Причем, теперь уже выбор формировался вполне сознательно, потому что понимание того, что «Питер бока повытер, да и Москва бьет с носка», было полным. Владимир Даль дважды записывает эту пословицу, меняя всего лишь местами названия городов. В первом случае: «Питер бока повытер…» и во втором: «Москва бьет с носка, а Питер бока повытер». Это к вопросу о приоритетах. Да и право выбора на Руси всегда было самым нелегким, едва ли не непосильным правом. Оттого и «Одним глазом в Москву, другим в Питер».
Чаще всего предпочтение отдавалось все-таки Петербургу, где градус кипения общественной жизни был значительно выше московского. Набор развлечений, предлагаемых северной столицей, оказывался шире, разнообразнее и предпочтительнее унылой росписи знаменитых старосветских обедов и обязательных воскресных семейных слушаний церковных проповедей под неусыпным приглядом московских тетушек. В Вологодской, Архангелогородской и других северных губерниях бытовала недвусмысленная пословица: «В Питер – по ветер, в Москву – по тоску».
В Питере было вольготней и проще. В арсенале петербургской городской фразеологии есть пословица: «Москва живет домами, Петербург площадями» и более поздний ее вариант: «Москвичи живут в своих квартирах, петербуржцы – в своем городе».
В одном ряду с традиционными московскими реалиями, набор которых в фольклоре весьма ограничен, в пословицах и поговорках появляются новые ценности уже петербургского периода русской истории. Доходчивые и понятные простому люду, в устах которого фольклор появляется и совершенствуется, а в коллективной памяти – сохраняется, эти ценности должны были зафиксировать не только отличия двух столиц – старой и новой, но и разное к ним отношение. «Славна Москва калачами, Петербург – усачами», «Славна Москва калачами, Петербург – сигами», «Славна Москва калачами, Петербург – пиджаками».
Однообразие «калачей» в пословицах, записанных в разное время и разными исследователями, очевидно, адекватно пословичной «тоске», упоминавшейся выше. И напротив, многочисленность аргументов в пользу Петербурга – от сигов, напоминающих о невском просторе, до пиджаков (или сюртуков?) европейского покроя и усов, исключительную привилегию носить которые имели только блистательные императорские гвардейцы («Видно птицу по полету, а гвардейца – по усам»), свидетельствует о бесспорном преимуществе Питера в глазах российского обывателя.
Жизненный ритм новой столицы напрочь опрокидывал привычные представления о бытовавшем на Руси традиционном укладе. В Петербурге, как, впрочем, и в Москве, рано вставали. Но ни сам факт раннего подъема, ни следствие этого факта в обеих столицах не были тождественны. Москва шла к заутрене, Петербург – на службу. И это безошибочно сформулировано в фольклоре: «В Москве живут как принято, в Петербурге как должно»; «Петербург будит барабан, Москву – колокол». И это не значит, что в Петербурге отсутствовали церкви. К началу XX века их насчитывалось ни много ни мало более шестисот. Но, как верно отмечено в фольклоре, не они определяли биение общественного пульса столицы.
Всё в Петербурге не так, как в Москве. И уж, конечно, как считают петербуржцы, лучше, чем в Москве. Даже язык нового Петербурга в значительной степени отличался от старомосковского. Мы уже говорили о его интонационных различиях. Но, оказывается, оба города имели свои, только им присущие слова. Белый хлеб в Москве и булка – в Петербурге, московские пончики и петербургские пышки, вставочки у ленинградских школьников и ручки – у московских, проездной – в Москве и карточка – в Ленинграде. Курьезная история произошла с французским словом «тротуар», которое было безоговорочно принято в Москве. В Петербурге предпочли французскому «тротуару» его голландский аналог «панель». Предпочли… но с определенной оговоркой. К тому времени петербуржцам был хорошо знаком незатейливый эвфемизм «выйти на панель». Поэтому дорожки для пешеходов на всех петербургских улицах назывались панелями, и только на Невском проспекте – тротуарами.
Впрочем, это не уберегло петербуржцев от двусмысленного «Пойти на Невский» в значении «заняться проституцией».
И только в двух случаях, отмеченных в фольклоре, Петербург не противопоставил себя белокаменной столице. В первом – он пошел на известный компромисс, согласившись на некоторое равенство. В 1829–1830 годах по проекту архитектора А. Е. Штауберга в Петербурге, на территории Новой Голландии была выстроена военная тюрьма. Круглая в плане, она отдаленно напоминала гигантскую бутылку. Так ее и прозвали в народе. Согласно одной петербургской легенде, именно поэтому и родилось известное выражение: «Не лезь в бутылку», то есть не веди себя буйно – попадешь в кутузку. Так вот, едва появилась эта нравоучительная сентенция, как Питер тут же протянул Москве миролюбивую руку: «В Москве Бутырка, в Питере – Бутылка». Во втором случае Питер просто уступил своей старшей сестре: «В Москве климат дрянь, в Петербурге еще хуже».
Впрочем, не исключено, что все, о чем здесь сказано, имеет прямое и непосредственное отношение к поговорке, придуманной, надо полагать, москвичами: «Москву любят, о Петербурге рассуждают».
В самом деле, если внимательно вглядываться в лексически точные конструкции фольклорных текстов и чутко вслушиваться в их интонационные особенности, то разговор, начатый между Петербургом и Москвой три столетия назад, никак не покажется ни спором, ни, тем более, руганью. В нем не услышишь ни уничижительных нот, ни оскорбительных выражений. Редкие исключения лишь подтверждают правило: взаимоотношения старшей и младшей столиц всегда оставались сдержанно-ровные, почтительные и подчеркнуто миролюбивые.
В 1918 году Петроград становится центром так называемой «Северной коммуны» – искусственного административного образования во главе с председателем Петроградского совета личным другом и политическим соратником Ленина Зиновьевым. Центральные законы на территории Петрограда стали действовать исключительно в интерпретации местного руководства. Из недр чиновничьего аппарата Петросовета вылетела на свет Божий и была восторженно подхвачена толпой крылатая фраза: «Нам Москва не указ», которая затем превратилась в амбициозно-спесивую поговорку: «Не из Москвы воля, а из Питера». Питера начали побаиваться. Вспомните пережившую десятилетия и не утратившую актуальности пословицу: «При упоминании о северной столице у членов правительства меняются лица». Затем последовал разгром так называемой зиновьевской оппозиции, убийство Кирова и невиданный в истории жесточайший террор, пресловутое «Ленинградское дело». Мирный диалог между столицами превратился в свою противоположность. Слово перестало быть аргументом в споре.
