Теперь Германик и Друз становились наследниками, но ревности между ними не было. Оба достойных молодых человека были дружны и к Тиберию относились с сыновьей почтительностью. Тиберий имел все основания быть довольным обоими сыновьями, как родным, так и приемным.
Но вот мать свою, ныне уже Ливию Августу, он в почестях неожиданно ограничил. Сенаторы, уповая на безграничность сыновьей любви нового принцепса, предлагали воздвигнуть в честь удочерения Августом Ливии, что и произвело ее в Августы, специальный жертвенник. Ее, как лицо государственное, должны были сопровождать ликторы. Сенаторы спорили, как лучше теперь ее именовать: родительницею или матерью отечества. Более того, поступило предложение, многими поддержанное, о добавлении к имени Цезаря Тиберия слов «сына Юлии» — удочеренная Августом Ливия получила право именоваться не только Августой, но и Юлией.
Тиберий, что не могло многих не удивить, резко воспротивился такому возвеличиванию матери. Объяснил он это, утверждая, что почести женщинам должно ограничивать, а сам он намерен придерживаться такой же умеренности в определении их ему самому. И в этом слово свое сдержал. «Из множества высочайших почестей принял он лишь не многие и скромные».{220}
Потому едва ли справедливо упрекать Тиберия в зависти и боязни, что возвеличивание матери умаляет его значение.{221}
Итак, историческое событие свершилось. Впервые в римской истории единоличная власть, захваченная в результате гражданской войны, оказалась пожизненной и была передана заранее назначенному преемнику мудрым, законным образом. Причина этого очевидна: Август не просто пребывал у власти, он создал новую, глубоко продуманную систему власти в Риме. Систему, как показала грядущая история Римской империи, жизнеспособную и эффективную.
«Цезарь и Август, введя самодержавие, совершенно верно поняли веление времени. Современный им мир стоял на такой низкой ступени развития, в смысле политическом, что никакой другой образ правления не был возможен. С тех пор, как Рим завоевал бесчисленное множество провинций, старая конституция, основанная на господстве патрицианских родов, этих римских «ториев», упорных и протестующих, — не могла устоять».{222} С этим утверждением великого историка нельзя не согласиться. Не зря об ушедшей в небытие республике в Риме так мало скорбели к концу правления Августа. Ведь республика эта была так малосостоятельна в последние свои десятилетия, что и проявилось в череде кровавых гражданских войн. А империя, детище первых Цезарей, и особенно Цезаря Августа, дала мир необъятным пространствам римских владений. Римский мир, Pax Romana, коим так справедливо гордился Август, касался не только собственно римлян. Тем из завоеванных стран, в которых, исключая маленькие греческие полисы, и без того не было никакой политической свободы, империя дала благосостояние, которого они до сих пор не знали. Ибо в первую очередь они лишились права разорять друг друга бесконечными войнами. Достаточно только вспомнить историю Греции и эллинистических держав и времени распада державы Александра Македонского. Потому подданные империи «предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому».{223}
Именно в годы правления Августа окончательно утвердилось на долгие столетия объединение народов всего Средиземноморья.
А «объединение народов Средиземноморья в рамках единой цивилизации было исторически необходимым процессом, и после кризиса эллинистического мира и разгрома Карфагена такой объединяющей силой мог стать только Рим… а без Римской империи не могло быть и дальнейшего развития европейской цивилизации».{224}
Таким образом, исторические заслуги создателей Римской империи непреходящи. И вклад Тиберия в это великое дело был достойным. Его полководческое искусство позволило Августу достойно завершить свое долгое правление. Ныне ему предстояло явить себя Риму уже правителем, достойным своего предшественника. Что было делом непростым, памятуя о великих политических дарованиях Августа и выдающихся его достижениях.
Тиберий не мог не ощущать сложности своего положения. Тем более, что публичная политика была для него делом новым, мало привычным, что и наглядно проявилось в первые же дни его правления. Особо яркой иллюстрацией его неуверенности в себе, внутренних колебаний и даже растерянности стало заседание сената, где он обрел официально принципат. Это тем более показательно, что такое поведение не должно было бы быть свойственно многоопытному человеку в середине шестого десятка жизни, великому полководцу, многократно проявлявшему исключительную волю, твердость и решительность в сложнейших ситуациях. Но то было на войне. Пожилому полководцу предстояло учиться быть правителем империи. И это было сложнее всего.
Мирное обретение власти не означало еще исчезновение всех опасностей, с этим переломным для империи событием связанных. Тиберий это осознавал. Не случайно с первых дней своего единовластия он не раз говаривал: «Я держу волка за уши».{225} Опасаться было чего. Раб убитого Агриппы Постума Клемент собрал немалый вооруженный отряд, намереваясь мстить за своего любимого господина. Главным объектом мщения был, разумеется, Тиберий. Тут же не успевшему еще освоиться на Палатине новому принцепсу стало известно, что недовольный его приходом к власти Луций Скребоний Либон составил самый настоящий заговор с целью государственного переворота. Либон входил в колею жрецов-понтификов и представлял знатный род. Потому заговор во главе с таким человеком не мог не представлять опасности. Нельзя было и не поразиться такому происхождению грозивших Тиберию новоявленных врагов: с одной стороны — раб, с другой — жрец-понтифик.
Эти опасности Тиберию удалось достаточно легко предотвратить. Клемента заманили в засаду и захватили. Заговор Либона был быстро раскрыт и обезврежен. При этом Тиберий из осторожности не пошел на прямые репрессии, дабы не начинать слишком сурово свое правление. Нельзя было не учитывать статуса Либона. Потому к ответу перед сенатом его привлекут только через год. Думается, здесь Тиберий учел и происхождение понтифика. Род Скрибониев породнился ведь с Августом, пусть он и предпочел затем Скрибонии Ливию Друзиллу, мать Тиберия и Друза Старшего.
Любопытны меры предосторожности, предпринятые Тиберием в отношении Либона. Когда в присутствии принцепса Либон в числе прочих понтификов приносил жертвы богам, Тиберий приказал выдать ему для совершения обряда не традиционный стальной, острый жреческий нож, а нож свинцовый. Таким ножом покушаться на жизнь человека сложно. Так Тиберий подстраховался от возможного намерения Луция Скрибония Либона повторить злодейское деяние Марка Юния Брута. А когда однажды Либон вдруг напросился к Тиберию на тайный разговор, император согласился беседовать с ним только в присутствии своего сына Друза. Более того, когда они вдвоем вышли на прогулку, Тиберий оперся на правую руку Либона и постоянно ее сжимал. Так он лишал недуга возможности нанести предательский удар. К счастью для Тиберия Либон не был левшой…
Не во всех случаях, однако, Тиберий проявил великодушие в начале своего правления. Оказалось, что злопамятность свойственна ему в самой полной мере. Он не забыл и не простил Тиберию Семпронию Гракху своего семейного унижения. Да, Юлию он так и не сумел полюбить, но позор от ее открытой во время их злосчастного супружества связи с Гракхом запомнился ему крепко. Обретя высшую власть, Тиберий немедленно вспомнил о нем. Гракх уже долгие годы находился в ссылке на острове Керкина близ африканского побережья Средиземного моря, у провинции Африки (совр. Тунис). В ссылке незадачливый любовник Юлии отбывал по велению Августа. Тиберий счел эту кару недостаточной и, утвердившись на Палатине, немедленно отправил на остров убийц. Тацит так описывает трагический финал жизни Гракха: «Воины, посланные туда, чтобы умертвить его, нашли его на выдававшемся в море мысе не ожидающим для себя ничего хорошего. По их прибытии он обратился к ним с просьбою немного повременить, чтобы он мог написать письмо с последними распоряжениями своей жене Аллиарии. После этого он подставил шею убийцам; своей мужественной смертью он показал себя более достойным имени Семпрониев, чем при жизни. Некоторые передают, что воины были посланы к нему не из Рима, а Луцием Аспренатом, проконсулом Африки, по приказанию Тиберия, который тщетно рассчитывал, что ответственность за это убийство молва возложит на Аспрената».{226}
В том же 14 г. скончалась и Юлия, дочь Августа, вдова славного Марка Випсания Агриппы, к браку с которой Август затем принудил Тиберия, что и привело к роковым последствиям. Эта семейная драма растянулась на десятилетия и завершилась подлинно трагически.
