Должен сказать, что как первое письмо, так и ответ Столыпина и второе письмо обсуждались в Совете министров. Через некоторое время после моего второго письма я получил краткий ответ от главы правительства, в котором он меня уведомлял, что, мол, он докладывал мою просьбу о поручении расследовать дело кому-нибудь из сенаторов, что его величеству благоугодно было самому этим делом заняться и что, рассмотрев все дело, его величество положил резолюцию, что он не усматривает неправильности в действиях ни администрации, ни полиции, ни юстиции и просит переписку эту считать поконченной.
Само собой разумеется, что его величество, ни по своей компетенции в судебных делах, ни по времени, которое он имеет в своем распоряжении, не мог рассмотреть и вникнуть в дело, и эта резолюция его величества, которая, очевидно, написана по желанию Столыпина, показывает, как Столыпин мало оберегает государя и в какое удивительное, если не сказать более, положение он его, государя, ставит".
...Это - в поддых: ни Петру Аркадьевичу - коли даже в ы с к о л ь з н е т - не оправиться, ни тем, кто наверняка станет курить ему фимиам, ежели рука провидения все-таки покарает его...
Курлов документы спрятал в сейф, подумав при этом - отчего-то с тихой грустью: "Народ - беспамятен; главное, если мы Петра свалим, продержать спокойствие недели две-три, потом людишкам все надоест, да и другой скандал можно подбросить для куражу... Дело Бейлиса в кармане. Победителей помнят, про-игравшие подвержены безусловному забвению..." "В работе главное "поспешать с промедлением"
От Ниццы до Сан-Поль-де-Ванса дорога была ужасна, размыта весенним дождем; экипаж заносило то вправо, то влево, возница ругался по-испански и до того витиевато, что казалось, он не знает никаких других слов, кроме отборной брани.
- Когда подсохнет? - спросил Богров. - Когда начнется тепло?
- Сучий климат, - ответил возница, - дерьмовое захолустье, здесь никогда не бывает солнца, настоящее солнце бывает только в Мадриде, мать его так и разэдак... Навыдумывали себе, Лазурный берег, ах, Лазурный берег, дерьмовый берег, говенный климат, не страна, а балаган!
- Чего ж вы тогда здесь живете!
- Разве я живу, проклятье! Я работаю! Я работаю волом! Живут только в Испании, нигде больше не живут...
- Ну и езжайте себе в Испанию!
- А там нельзя получить лицензию на экипаж! Замучают по муниципалитетам, проклятые мадрильеньяс! Чиновники - все как один - твари! Продажные, мерзкие твари! Не люди, а червяки! Скорей бы скопить денег и вернуться...
- Так ругаете страну, а все равно хотите возвратиться в Мадрид?
- Так я же испанец! Каждый по отдельности испанец - великий человек, истый кабальеро, а все вместе - один большой бордель... Это так бывает с некоторыми народами... Вон, французы, каждый - скот и прощелыга, а все вместе - великая страна! Так бывает, ничего не попишешь... У меня подруга француженка... Ни одного испанского слова учить не хочет, ночью ласкается, говорит свои томности на французском, а я по-испански хочу! Как через стекло целуешься!
...На маленькой средневековой площади, возле арки, Богров сказал вознице остановиться, обещал вернуться через час, посулил хорошо заплатить за простой.
- Я не знаю, что такое "хорошо оплачу"! Сколько? В этой паршивой стране надо требовать точности! Сколько уплатите?
- Назовите сумму, я оставлю задаток.
- Испанцы не берут задатков! Испанец верит слову кабальеро! Идите, я стану ждать...
...Богров легко нашел ресторанчик, про который ему сказали по телефону, сел к окну; по стеклу наперегонки, будто слезы по щекам бабушки, катились быстрые струйки дождя; положил перед собою, как его и просили, книгу Жорж Санд, заказал кофе и только после этого обвел глазами посетителей: возле стойки беседовали два местных крестьянина, пили вино из бутылки темного стекла; вино было розовым, солнечным, цвет его казался противоестественным, потому что лил дождь и небо было низким, серым, ватным, пронизанным сыростью.
"Очень хочется лета, - подумал Богров. - Мечтаю о жаре, когда пот струится по спине, вдоль позвоночника; впрочем, люди ругают существующее, не понимая, что это - самое прекрасное, что может быть".
Богров достал из кармана часы, посмотрел на стрелки - время встречи.
Щеколдин пришел с опозданием в две минуты, устроился за столиком, у входа, где стояла вешалка, заказал себе спагетти по-неаполитански, полбутылки "Розе" и крестьянского сыру. Лишь после этого оглянулся, задержал взгляд на книге Жорж Санд, улыбнулся Богрову и спросил:
- Не откажите в любезности глянуть на ваш томик, я этого издания не видел.
- Любопытное парижское издание, - ответил Богров словами пароля, - с прелестными иллюстрациями художника, мне неведомого.
Поднявшись, он взял свой кофе, книгу и пересел за столик к Щеколдину.
- Ну, теперь давайте знакомиться по-настоящему, - хмуро улыбнувшись своей скорбной, располагающей улыбой, сказал Щеколдин, - я замещаю в боевой организации Николая Яковлевича, в его отсутствие обращайтесь ко мне именно так: "Николай Яковлевич"...
- Хорошо.
- Как отдыхаете?
- Я не отдыхаю, Николай Яковлевич, - ответил Богров. - Сейчас не время для отдыха, сейчас время для раздумья, для того, чтобы принять решение, окончательное - для каждого честного человека - решение.
- Будто в Петербурге нельзя думать, - снова усмехнулся Щеколдин. - Или в вашем родном Киеве... Ваш отец, кстати, сколько зарабатывает в год?
- Много.
- Это не ответ, товарищ Богров.
- Более пятидесяти тысяч, мне кажется.
Щеколдин знал от Кулябко, что Григорий Григорьевич Богров зарабатывает чуть менее двухсот тысяч, и Богрову-сыну это известно, он несколько раз выполнял посреднические функции по оформлению сделок на продажу помп юридическую сторону контракта гарантировала адвокатская фирма отца.
- Как он относится к вашей революционной деятельности?
- Резко отрицательно.
- А ваш патрон Кальманович?
- Он не знает толком о том, что я думаю.
- Но ведь он помогает нашим товарищам, разве нет?
- Это вполне легальная помощь, он ведет политические процессы, вам это известно лучше, чем мне.
- Он вам доводится свояком?
- Десятая вода на киселе, Николай Яковлевич.
Щеколдин отметил и эту ложь Богрова: ему было прекрасно известно от Кулябко, что Кальманович не только вел политические процессы, не только помогал партии финансово, но и давал в своем доме убежище социалистам-революционерам.
- А разве Фриду Розенталь он у себя не прятал? - ударил Щеколдин. Помните, из летучего боевого отряда?
- Первый раз слышу.
Фриду Розенталь выдал охранке он, Богров; девушка повесилась в Акатуе после того, как была изнасилована тюремщиками и заболела сифилисом.
- Что ж, значит, товарищ Кальманович настоящий конспиратор, - заметил Щеколдин. - Он не посвящает вас во все свои дела. Отчего? Только ли потому, что свято блюдет партийную дисциплину? Или у него есть основание не до конца доверять вам?
Богров ответил не сразу - он просчитывал, как лучше оступить: обидеться, сыграть недоумение или пустить в ход свое обаяние и юмор. Стремительная логика провокатора подсказала ему, что обижаться сейчас нельзя: вдруг Николай Яковлевич поднимется и уйдет? Тогда комбинация, коронная его комбинация с вхождением в боевую группу террора, провалится. Недоумение не п р о з в у ч и т, боевики - люди однозначные, они штучек не принимают, это с Кулябко можно играть, охранка - сентиментальна, агента бережет, где их сейчас найдешь, особенно из мира интеллигенции?!
- Куда уж доверять мне, - усмехнулся Богров, остановившись на "версии юмора". - Барич, жид крещеный - что конь леченый, горя не хлебал, побегов с каторги не имеет...
- Вы плохо ответили мне, - сказал Щеколдин. - Не рекомендуй вас достойные товарищи, я бы мог заподозрить в вас двойное дно.
Богров дрогнул, не сдержался:
- Что вы подразумеваете под "двойным дном"?
- То самое, - еще круче нажал Щеколдин.
- Вы не имеете права оскорблять меня такого рода подозрением.
- Ответьте мне, - словно бы пропустив слова Богрова, гнул свое Щеколдин, при каких обстоятельствах была арестована киевская группа анархистов-интернационалистов-коммунистов во главе с товарищами Рощиным и Нечитайло?
- Я думаю, их выдал провокатор.
Выдал их он, Богров. Именно поэтому вариант ответа был у него готов, выверен интонационно, мотивирован.
- Вы были членом этой группы?
- Да.
- Значит, вы знаете всех, кто входил в организацию?
- Почти. За полгода перед провалом мы разбились на пятерки.
- У вас есть подозрения на кого-либо?
- Нет.
- Кто избежал ареста?
- Я, в частности.
-- Чем вы это объясните?
- Благородством моих товарищей по борьбе с самодержавием. Никто из них не назвал меня.
- Кого еще не взяли?
- Не знаю... Точно - во всяком случае - не знаю... Кажется два человека из пятерки Нечитайло ушли благополучно за границу...
