В результате решительных мер положение в районе Лысянки и у Шендеровки было укреплено. Линия фронта вокруг окруженной немецкой группировки достигала 35 км. Весь «котел» имел в поперечнике не более 12 км. 14 января войска 52-й армии освободили Корсунь-Шевченковский.
К 16 февраля стало ясно, что спасательная операция 3-го танкового корпуса провалилась, наступление генерала Брайта захлебнулось в десяти километрах от цели. Окруженные войска к этому времени занимали лишь три населенных пункта — Шендеровку, Хильки и Комаровку. В этой ситуации Манштейн приказал Штеммерману прорываться на юго-запад навстречу 3-му танковому корпусу.
Все оставшиеся войска стягивались в район Шендеровки. Прорыв было решено осуществлять тремя колоннами на фронте 4,5 км. В первом эшелоне должны были действовать: в северной колонне — 112-я пехотная дивизия, в центре — 72-я пехотная дивизия со 105-м гренадерским полком, в южной колонне — танковая дивизия СС «Викинг» и мотобригада СС «Валлония». За первым эшелоном двигались остатки других дивизий. Артиллерию после израсходования последних боеприпасов планировалось бросить. 88-я и 57-я дивизии прикрывали отход. Были уничтожены штабные документы и личные вещи. Нетранспортабельные раненые оставлялись с медицинским персоналом на милость противника.
Советское информбюро придумало еще более страшную сказку:
«…Гитлер после провала попыток спасти окруженных немцев дал немецким войскам, попавшим в «мешок», еще один приказ, в котором требовал, чтобы окруженные немецкие солдаты и офицеры принесли себя в жертву… В упомянутом приказе Гитлера содержалась прямая директива о том, чтобы окруженные немецкие солдаты и офицеры кончали жизнь самоубийством, если их положение станет безвыходным… Раненые солдаты и офицеры по приказу немецкого командования умерщвлялись и сжигались».
Фронтовой корреспондент Борис Полевой, весьма далекий от военного дела, по поводу немецкого плана авторитетно рассуждал в своем дневнике: «…то, что вся эта утомленная масса людей двигалась в походе компактным строем, было безусловной ошибкой командования врага… И в самом деле, разве не проще было рассредоточить эти массы, растечься, растаять во мраке, рассеяться на десятки и сотни мелких групп, которые могли бы в подавляющем своем большинстве без большого труда просочиться сквозь заслоны, как вода сквозь решето? Часто с успехом делали так наши крупные части, которые были окружены в первый период войны. Однако так могли действовать только солдаты, вооруженные не только хорошей техникой, но и высокой идеей. Штеммерман знал своих солдат, знал, что они дисциплинированные и стойкие, когда офицер стоит у них за спиной и когда на них действует гипноз приказа. Но он знал, наверное, и то, что, когда он рассредоточит остатки своих частей, лишив их офицерского пистолета у затылка и страшного призрака гестапо за спиной, части эти превратятся в стадо и солдаты поднимут руки».
Ну-ну. Мы помним, как в 1941 году «с успехом» выходили из окружения «мелкими группами» наши «крупные части». Например, бросившие свои войска или брошенные войсками Власов, Кирпонос, Кулик. Целые фронты, вооруженные «высокой идеей», растаяли, как вода в песке, а в плену оказалось около 3 миллионов человек.
К полуночи разыгралась метель, видимость снизилась до предела. В этот момент вся масса окруженных войск севернее Комаровки без выстрелов обрушилась на 180-ю стрелковую дивизию 27-й армии, прорвала ее позиции и вышла на второй рубеж обороны юго-восточнее Петровского к позициям 5-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Конев бросил в сражение все резервы: маневренные группы, танкистов Ротмистрова и конников Селиванова, ударивших с флангов. Танки действовали с зажженными фарами, казаки носились по полю с шашками наголо, в упор стреляла артиллерия, повсеместно вспыхивали рукопашные схватки,
«брать пленных было некогда». Колонны рассыпались, части перемешались.
«В этой бешеной гонке, — вспоминает боец бригады СС «Валлония», — машины опрокидывались, выбрасывая на землю раненых людей. Волна советских танков обогнала первые машины и захватила более половины конвоя; эта волна катилась по повозкам, уничтожая их одну за другой, как спичечные коробки, давя раненых людей и умирающих лошадей… У нас была минутная передышка, пока танки застряли и пытались выбраться из груды сотен грузовиков, раздавленных их гусеницами».
Аналогичное описание дает очевидец из 11-й гвардейской танковой бригады: «Спустя несколько минут танки бригады, а за ними невесть откуда взявшиеся кавалеристы ринулись на врага. Врезавшись в немецкие колонны, танки давили, а кавалеристы рубили фашистов… Весь путь от Комаровки до Лысянки был сплошь усеян трупами немецких солдат и офицеров, разбитыми орудиями и минометами, массой брошенных машин и другой боевой техники».
Боевые порядки обеих сторон переплелись настолько, что трудно было разобраться, где свои, а где враги. Немцы под непрерывным огнем, преследуемые танками, упорно рвались на юг, к заветной речке под названием Гнилой Тикич на внешнем фронте окружения.
«С рассветом, — утверждает советская история, — пехота и конница завершили разгром вражеской группировки… Лишь небольшие группы германских солдат и офицеров сумели спастись и выйти в район Лысянки, но они были полностью деморализованы».
В мемуарах Манштейна ситуация выглядит несколько по-иному: «В 1 ч. 25 м. в ночь с 16 на 17 февраля пришло радостное известие о том, что первая связь между выходящими из окружения корпусами и передовыми частями 3 тк установлена. Противник, находившийся между ними, был буквально смят. 28 февраля мы узнали, что из котла вышло 30 000–32 000 человек… при учете низкой численности войск это составило большую часть штыков».
О том же говорит и Типпельскирх: «…окруженным корпусам пришлось, бросив все тяжелое оружие, артиллерию и большое количество снаряжения, последним отчаянным броском пробиваться к своим войскам. Из окружения вышли лишь 30 тысяч человек». Естественно, что эти разбитые дивизии были небоеспособны и отправлены в тыл на восстановление.
Немецкие источники единодушны в описании событий, в советских имеются разночтения, особенно настораживает хронометраж. Например, Манштейн и другие авторы сообщают, что прорыв начался около полуночи и к половине второго был установлен контакт с окруженными. Конев утверждает, что им заранее на флангах предполагаемого прорыва были сосредоточены танковые и кавалерийский корпуса, которые получили команду наступать между 2 и 3 часами утра, «т. е. к моменту, когда гитлеровцы начали подходить к нашим передовым позициям обороны». А вот бывший начальник разведки 4-й гвардейской армии генерал Т.Ф. Воронцов сообщает, что казаки нанесли удар только на рассвете, то есть около 6 часов, а танковые корпуса Ротмистрова атаковали «немного позже». Тот же Воронцов проговаривается: «…как выяснилось позднее, генералы и старшие офицеры позорно покинули своих солдат еще в начале прорыва. На бронетранспортерах, под прикрытием нескольких уцелевших танков, сразу как только удалось пробить небольшую брешь в первой полосе наших боевых порядков, они бросились на юг и еще до рассвета бежали в район Лысянки».
Скажем честно, не очень похоже на боевых немецких генералов. Генерал Штеммерман при прорыве следовал с арьергардом, лично возглавил офицерскую роту, составленную из управления 11-го корпуса, и погиб в бою. Борис Полевой, приехавший посмотреть на труп, занес в дневник: «Как бы там ни было, он не удрал на самолете, как это сделали высшие офицеры его штаба, не покинул солдат. Он остался с ними и погиб солдатской смертью». Надо бы выбрать уж что-то одно: удрали на бронетранспортере, улетели в самолете, держали «пистолет у затылка» или умирали солдатской смертью?
Можно вспомнить другой пример: как удрали из Севастополя, бросив войска, генерал Петров и адмирал Октябрьский, их штабы и командиры дивизий, что не помешало им получить звание Героя Советского Союза «за умелое руководство… за мужество, отвагу и героизм в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками».
К тому же впереди бронетранспортеров, как мы знаем, «бежали к Лысянке» три дивизии.
Выходит, начало прорыва все-таки прохлопали, советские танкисты и кавалерия били уже «по хвостам» колонн, а основная часть корсуньской группировки избежала уничтожения, хотя и потеряла почти всю артиллерию, автотранспорт и много танков. Тяжелораненых, которых не успели «умертвить и сжечь», тоже пришлось бросить. Они и составили основную массу пленных.
Естественно, Коневу все командиры отрапортовали, что на их участке не прорвался ни один немецкий солдат, о том же отрапортовал и сам Конев. А кто проверит? Ведь враг прорвался не в наш тыл, а в свой. Командир же дивизии СС «Викинг» группенфюрер Гилле, получивший за этот прорыв из рук Гитлера Крест, по версии Конева, либо вылетел на самолете до начала сражения, «либо пролез через линию фронта, переодетый в гражданскую одежду». Вместе с ним, видимо, «пролезли» и командир 42-го корпуса генерал Либ, командир 72-й пехотной дивизии полковник Хон и, к примеру, 632 бойца бригады «Валлония» или 219 человек из 105-го гренадерского полка. Более 3000 солдат и офицеров вывел командир 57-й пехотной дивизии генерал Тровитц. Удалось спастись большей части 88-й пехотной дивизии генерала Риттберга.
