Забегая вперед, отметим, что крестьяне, купленные к промышленным предприятиям, в конце XVIII столетия получили название посессионных и, по терминологии Свода законов Российской империи, были отнесены к «особому разряду ограниченного крепостного состояния». Они считались «крепкими» не владельцу, а предприятию и составляли с ним нераздельное целое. Их запрещалось продавать отдельно от предприятия или даже переводить с одного предприятия на другое. Производственный процесс на посессионных мануфактурах находился под контролем государства. В отличие от частновладельческих крепостных посессионные крестьяне имели право жаловаться на притеснения фабрикантов, их девушки и вдовы могли выходить замуж за посторонних без разрешения владельцев мануфактур. Однако и в данном случае ограничение «крепости» носило чисто формальный характер. В реальной повседневной жизни посессионные крестьяне подвергались такому же чудовищному крепостническому гнету, издевательствам и притеснениям, как и крестьяне частновладельческие.
При преемниках Петра I крепостные крестьяне потеряли последние остатки человеческих прав. Так, в 1741 г. они были устранены от присяги «на верность государю», т. е. вычеркнуты из числа граждан. По указу от 14 декабря 1747 г. помещики получили право продавать крестьян кому угодно для отдачи в рекруты. Особенно тяжело на положении закрепощенных масс отразился указ, изданный 13 декабря 1760 г. правительством императрицы Елизаветы Петровны. Он разрешал помещикам за так называемые «предерзостные поступки» по своему произволу, без суда, следствия и проверки причин ссылать крестьян в Сибирь с той лишь лицемерною оговоркою, чтобы ссылаемые крепостные люди были не старше 45 лет и годны к работе[274]. Однако ограничение никем не соблюдалось, как не соблюдалось и содержащееся в указе запрещение разлучать ссылаемых в Сибирь крестьян с их женами. В связи с изданием указа от 13 декабря 1760 г. помещики получили возможность избавиться от неугодных им или бесполезных в хозяйственном отношении крепостных людей, причем на весьма выгодных основаниях. Ведь за каждого сосланного крепостного помещику выдавалась рекрутская квитанция для зачета в будущий набор и, кроме того, денежное вознаграждение за малолетних членов крестьянской семьи, если последняя следовала за своим главою в Сибирь. На почве указа 1760 г. пышным букетом расцвели всякого рода злоупотребления. Всех тех крестьян, которые по старости лет или в связи с увечьем уже не могли работать или же отличались «предерзостным» поведением, помещики стали ссылать в Сибирь. Как правило, до места ссылки доходило не больше четверти, остальные погибали в пути. Но и те, кто оставался в Живых, не могли на новых местах заняться земледельческим трудом. Сибирский губернатор доносил центральной администрации, что они «стары и дряхлы, так что и движения не имеют, и в разных болезнях»[275]. Жестокость указа 13 декабря 1760 г. была настолько очевидной, что вызвала возражения даже со стороны отдельных представителей господствующего класса. Например, новогородский губернатор Сиверс в одном из писем Екатерине II заявлял: «Вследствие позволения, данного дворянству, произвольно, по своему усмотрению, отправлять в ссылку ему подвластных, причем суд даже не может спросить о причине ссылки и исследовать дело, ежедневно совершаются самые возмутительные дела. Все, кто не годится в рекруты по причине малого роста или другого какого недостатка, должны отправляться в ссылку в зачет ближайшего рекрутского набора, а зачетные квитанции многие продают. Признаюсь, не проходит дня, чтобы мое сердце не возмущалось против подобной привилегии»[276]. Однако «возмущение» Сиверса против бесчеловечного указа 13 декабря 1760 г. было гласом вопиющего в пустыне и не оказало никакого влияния на правительственное законодательство о крестьянах.
Екатерина II, придя к власти, сочла необходимым еще больше расширить права и привилегии помещиков. В 1765 г. она издала указ, по которому помещикам разрешено было ссылать крепостных люден не только на поселение в Сибирь, но и на каторгу, т. е. применять наказание, которое давалось лишь за самые тяжкие уголовные и государственные преступления. В указе говорилось, что «буде кто из помещиков люден своих, по предерзостному состоянию заслуживающих справедливое наказание, отдавать пожелает для лучшего воздержания в каторжную работу, таковых Адмиралтейской коллегии принимать и употреблять в тяжкую работу на толикое время, на сколько помещики их похотят», а когда помещики изъявят желание взять их обратно «то отдавать беспрекословно»[277]. Кроме ссылки на поселение и в каторжную работу, помещикам было дозволено сдавать своих крепостных в рекруты в зачет будущих наборов, а со времени издания в 1775 г. «Учреждения для управления губернии» – направлять в Смирительные дома, внося только плату за их содержание[278]. Жаловаться на притеснения и издевательства помещиков крестьянам категорически запрещалось. В законе, опубликованном в 1767 г., прямо указывалось, что если кто из крестьян или дворовых люден подаст жалобу на своего владельца, «то как челобитчики, так и сочинители сих челобитен наказаны будут кнутом и прямо сошлются в вечную работу в Нерчинск, с зачетом их помещикам в рекруты». Этот указ приказано было целый месяц читать в церквях по воскресениям и праздникам[279].
Итак, законодательство XVIII в. смешало в одну крепостную массу крестьян и холопов. Оно влило в нее «гулящих людей», однодворцев и многие другие группы населения. Крепостное право в это время охватило не только сельское хозяйство, но и сферу промышленного производства. В результате рамки крепостничества еще больше раздвинулись, численный состав закрепощенного частновладельческого населения значительно возрос, а эксплуатация его и всякого рода притеснения со стороны помещиков и феодального государства усилились до невиданных размеров. Неизбежным следствием этого явилось резкое обострение в стране классовых противоречий.
Следует подчеркнуть, что никогда в истории феодальной России классовые противоречия не достигали такого накала, как в XVIII в. Наряду с бесчисленным множеством мелких крестьянских бунтов на этот период приходятся такие крупные народные движения, как крестьянские восстания в северо-западных уездах Замосковского края (1705–1704 гг.), восстание в Астрахани (1705–1706 гг.), восстания в Башкирии (1705–1711, 1735–1740 и 1755 гг.), восстание под руководством К. Буланина на Дону, Среднем Поволжье и Слободской Украине (1707–1708 гг.), восстание крестьян в Кричевском старостве в Белоруссии (1740 – 1743 гг.), массовые волнения приписных крестьян на Урале (1760–1764 гг.), наконец, грандиозная крестьянская война под предводительством Е. Пугачева, бушевавшая с 1773 по 1775 г. и охватившая значительную часть территории страны. Можно сказать, что эта война синтезировала все классовые противоречия России того времени. В ней участвовали казаки, крестьяне, работные люди Урала, угнетенные национальные меньшинства Поволжья. Это было подлинно народное движение, наиболее крупная из крестьянских войн в истории феодальной Европы.
Разумеется, крепостным крестьянам нелегко было начать открытое восстание: помещики, их приказчики и представители царской администрации на местах зорко следили за ними и при малейшем неповиновении расправлялись с виновными самым жестким образом. Вследствие этого крестьяне не всегда решались на открытое сопротивление. Чаще всего они пассивно выражали свой протест, одной из наиболее распространенных форм которого по-прежнему оставались побеги. Не случайно поэтому сыск и возвращение беглых при Петре I и его преемниках, как и в предшествующее время, оставался основным вопросом правительственного законодательства о крестьянах. Только за первую четверть XVIII в. было издано 46 указов, направленных на преследование и возврат беглецов. Этими указами значительно повышались штрафы за прием и укрывательство убежавших крепостных, устанавливалась полная конфискация имений подговорщиков и укрывателей в пользу пострадавших владельцев, каторга и даже смертная казнь. Дело доходило до того, что некоторые помещики, опасаясь наказания, топили в прудах, озерах и реках скрывавшихся у них беглых крестьян. В 1722 г. вышло правительственное распоряжение, чтобы владельцы имений, а в их отсутствие священники и приказчики, при отпуске крестьян на сторонние заработки в обязательном порядке выдавали им «прокормежные письма». Эти «письма» должны были служить непосредственным удостоверением того, что нанимающийся на работу крестьянин – не беглый. «Прокормежные письма» являлись зародышем паспортной системы, введенной правительственным указом в 1724 г. С того времени крестьянам категорически запрещалось отлучаться из имений без письменного дозволения их владельцев; понятие о беглом человеке теперь полностью слилось с понятием о человеке беспаспортном.
