Н. Душакова упоминает об одном случае, когда старообрядка из села Кунича, уехавшая в Кишинев, решила там выйти замуж за еврея. Для этого она вместе со своим женихом вернулась в родное село, чтобы испросить разрешения на брак у родителей и священника. Однако в связи с тем, что жених не захотел переходить в старообрядчество, священник отказал в разрешении, и брак не состоялся.
Любовь Иванова (1941 г. р.) была дочерью еврея Исаака Дризина и старообрядки Анисии Козловой. О своем непростом детстве рассказала сама Любовь Исааковна. По ее словам, родственники со стороны отца были против свадьбы, а со стороны матери, как ни странно, нет. Любовь Исааковна родилась в даугавпилсском гетто, откуда дед-старообрядец вывез ее в бочке из-под воды к себе домой в соседний город Краславу. Чтобы скрыть, что в семье появился ребенок, бабушка девочки сделала вид, будто беременна, и в течение какого-то времени носила под одеждой тряпки. После этого она объявила, что «родила» девочку, – и зарегистрировала ее на имя Любовь Козлова. Мать вскоре забрали на работы в Германию; в СССР она уже не вернулась и осталась жить в Польше. Еврейских родных девочки, оставшихся в гетто, расстреляли в 1941–1942 годах; отцу удалось выжить, однако после войны он женился снова – и в итоге девочка осталась жить в Краславе у своих старообрядческих бабушки с дедушкой.
Анну Козлову, свою русскую бабушку, Любовь Исааковна называла мамой. У бабушки была очень большая многодетная семья, а ее дети – de jure дяди и тети Любови Исааковны – на деле относились к маленькой племяннице как к сестре, так как были ненамного ее старше. Бабушка и дедушка растили девочку в религиозной атмосфере и крестили ее в староверческой церкви: об этом их попросил отец-еврей, по-видимому, понимавший, что крещение может спасти дочь от расправы. Опрашивавшим ее сотрудникам спилберговского Института визуальной истории и образования Любовь Исааковна рассказала, что чувствовала себя русской: «никто же не знал, что я еврейка». Из этой фразы можно сделать вывод, что, несмотря на русскую и старообрядческую культурно-религиозную идентичность, она все еще помнила о своих еврейских корнях.
К слову, семья Козловых не только спасла внучку: после войны она помогала выжить ее тете Басе Цин – единственной кроме отца еврейской родственнице, выжившей в гетто. Позднее Бася Наумовна написала о своих страданиях и борьбе с нацизмом во время Холокоста в автобиографической книге «Выжить, чтобы вернуться» (1997).
Мария Байхер родилась в смешанной еврейско-русской семье в Москве в 1932 году. Ее дед по материнской линии, старообрядец Матвей Долгов, был родом из Клинцов. Мать, по всей видимости, уже была не слишком религиозна; семьи с обеих сторон не возражали против смешанного брака ее родителей. Когда мать Марии была беременна, она с мужем приняла решение: не обрезать ребенка, если родится мальчик, и не крестить – если родится девочка. В 2003 году Байхер призналась:
Не по галахе, а по ощущениям я идентифицирую себя как еврейка, хотя мама у меня русская и я человек русской культуры. Таким образом, мой отец, его мать, моя бабушка, мой муж и сын, мои близкие – евреи, и я с ними. Кроме того, из‐за моей еврейской внешности мне пришлось пережить немало горьких моментов в жизни.
Как мы видим, здесь еврейская секулярная составляющая победила старообрядческую – вероятно, отчасти потому, что мать Марии фактически не была частью старообрядческой религиозной общины.
Белла Богданова (урожденная Блумберг, 1926 г. р.) вступила в Даугавпилсе в брак со старообрядцем Серапионом Богдановым из Резекне, которого она называла Сергеем. Интересно, что молодожены говорили друг с другом на… латышском, поскольку Белла не знала русского – ее мать говорила с ней на немецком. По ее собственным словам, Белла «прожила прекрасную жизнь с моим мужем. Мы всегда отмечали все праздники – еврейские и православные христианские». Впрочем, далее информантка добавила: «Если бы не война, все было бы иначе! Я бы, наверное, не вышла замуж за русского». Как видно из этого несколько парадоксального дополнения, несмотря на все радости жизни со своим мужем, еврейская идентификация была для Беллы настолько важной, что она готова была выйти замуж за другого человека – еврейской религии и национальности, – если бы не трагические события, разрушившие традиционный еврейский уклад жизни ее города.
Когда Серапион умер, Белла похоронила его не на старообрядческом кладбище, а на общегородском, потому что, по ее словам, он не ходил на исповедь. При отпевании в часовне пели «Аве Мария» и «Гори, гори, моя звезда». Интересно, что их дочь Рита Богданова хотела записать себя еврейкой при получении советского паспорта – но мать ее от этого отговорила, ведь «в советские времена евреям было тяжело». Еще одна парадоксальная деталь: хотя в советские времена традиционно записывали детей по национальности отца, Рита Серапионовна предпочла идентифицировать себя именно с еврейской стороной – и сделала бы это официально, если бы не тяжелая антиеврейская атмосфера тогдашнего СССР.
Анну Макаровну Васильеву (Вигдорчик; 1923–2014) с ее мужем Ильей Израилевичем Вигдорчиком свела война. Свела на краткий миг для того, чтобы познакомить, а потом разлучить: они служили в разных полках и при возможности общались по телефону. Однако их любовь выдержала проверку войной и временем, так что сразу же после окончания войны они расписались в первой же освобожденной деревне на литовской границе. По приезду в Москву Илья Израилевич принял старообрядчество, и после этого пара обвенчалась в одном из храмов в Рогожской слободе. По словам Анны Макаровны, ее муж
оказался и хорошим христианином. Не пил, не курил, не сквернословил и никогда меня не обижал. Был добр ко всем… Все его любили, где бы ни работал. Исповедовался, последние 17 лет ежегодно причащался. Соборован и причащен перед смертью. Похоронен на Рогожском кладбище.
А. К. Анащенко, один из наших информантов из Санкт-Петербурга, рассказал любопытную историю из прошлого своего родного села Рябково в Нижегородской области. По его словам, еще в XIX веке в этом старообрядческом беспоповском селе неизвестно откуда появился еврей по имени Рахман. Решив остаться, он принял старую веру, женился, построил дом и провел в селе остаток своих дней, а его потомки постепенно смешались с другими жителями Рябково. Та часть села, в которой он жил, вплоть до начала войны называлась Рахманóвка.
Отец Сергий Бедный сообщил нам, что видел в сохранившихся во время немецкой оккупации метрических книгах Спасо-Преображенской единоверческой церкви Новозыбкова запись о принятии в дореволюционные времена крещения еврейкой Фейгой, взявшей после проведения обряда имя Анна. Более того, он вспоминал, что двоюродный брат его бабушки женился на еврейке, также присоединившейся к старообрядческой общине. По словам священника, ее еврейские родственники прокляли ее после этого. Заключаются подобные союзы в Новозыбкове и в наши дни: как рассказал нам о. Сергий, ради одного такого венчания жене-старообрядке пришлось прилететь со своим мужем-евреем из Израиля.
Аза Хаимовна Овчинникова (1940 г. р.), с которой мы общались в Гомеле, родилась в смешанной семье. Ее мать – старообрядка из Ветки из рода Асоновых, а отец, Хаим Носович, из очень религиозной еврейской семьи. С 1944 года она жила в районе Гомеля, где традиционно селились евреи и старообрядцы. Когда ее родители поженились, от них поначалу отказались и еврейские, и старообрядческие родственники, однако позднее они смирились с этим необычным браком. Аза Хаимовна проводила зиму у еврейских бабушки и прабабушки и ходила в синагогу; летом она жила в Ветке у своих старообрядческих родственников. В советские годы Аза Хаимовна была членом партии и атеисткой, однако позднее сделала выбор в пользу иудаизма:
Я сама пришла [в иудаизм], это мой выбор… Это то, что выбрала я. Моя дочка выбрала православие, у меня мать русская, отец еврей, а у моего мужа мать – еврейка, а отец – русский… Пришло время, когда человек осознает что-то другое, что его тянет. Меня тянет вот это здание [синагога], вот эта вера.
