Но есть еще одно биологическое понятие – популяция. Может быть, оно связано с этносом?
Отец популяционной генетики Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский[134] определил популяцию, как группу особей одного вида, населяющих один ареал и беспорядочно скрещивающихся. Ну, исследовал насекомых, всяких бабочек, мух и прочих. И это определение у него совершенно четко работало. Но другого нет. Можем ли мы перенести это определение на человеческие сообщества? Если попробуем, то получится явная чушь.
По Тимофееву-Ресовскому, две популяции в одном ареале существовать не могут. Потому что они сливаются воедино. Вот, например, живут мухи в одной комнате и в другой, и они перелетят одни к другим, и будет уже одна популяция и никакой борьбы между ними, никакого столкновения не будет, они будут также беспорядочно скрещиваться.
Этносы, как вам известно, сосуществуют между собой веками, даже при скрещивании оставаясь раздельными.
Я приведу сейчас пример, самый наглядный. Вот на Волге был народ – камские булгары,[135] их потомков мы сейчас называем казанскими татарами. С запада по Оке пришли славяне, построили города – сначала Муром, потом Нижний Новгород. Постоянно происходили между ними стычки, пока Иван Грозный Казань не захватил.[136] В столкновениях и русские, и татары всегда брали пленных и пленниц. И вот русский воин какую-нибудь пленную татарку, захватив в Муроме, немедленно употреблял у себя в хозяйстве – и та рожала ему Петек, Ванек, Машек. И то же самое какой-нибудь казанский татарин, захватив русскую бабу, немедленно брал ее второй женой, имел от нее детей (там – Ахмеда, Мурата, Мухамеда, Шамиля) и делал их мусульманами. Все было перемешано до предела. Даже когда произошла антропологическая ассимиляция в XIX и в XX в., одни дети оказывались татарами, а другие – русскими. То есть этнос оказался смешан по своей природе и истории. Мусульманская часть этого этноса называется – татары, православная – русские. Но по крови они одни и те же. По способу хозяйствования – тоже и по культуре близки. И сейчас татары[137] и русские прекрасно сосуществуют в этом регионе. И причем, что самое любопытное, что они между собой не ссорятся.
Похоже ли это на те процессы, которые происходят в популяциях? Никому не нужно искать иное определение. Этнос – не популяция. Мы уже неоднократно сказали, что этнос – это не что иное, как та или иная фаза этногенеза, и отнюдь не связанная с социальными процессами.
Еще раз поставим вопрос – какая же это энергия? И вот тут нужно поговорить о следующем. Всю историю человечества постоянно идет вымирание целых видов и возникновение новых, хотя на наших глазах крупных видов не возникло.
Должен быть механизм взаимодействия социального и природного факторов. Вот здесь-то и находится та категория, которую мы назвали этнос – системная категория, закрытая система, получающая откуда-то первоначальный заряд энергии (негэнтропийный процесс), который путем нормальной энтропии, обмениваясь ею с окружающей средой, приходит к смерти. Это особая форма существования, которая определяет возможность нашего соприкосновения с природой и воздействия на нее – полезного или вредного, вплоть до уничтожения.
* * *
Опишем некоторые особенности пассионарности. Есть ли пассионарные свойства у отдельных видов? – В большей или меньшей степени. Но у отдельных людей она выявляется проще, потому что, чтобы поставить эксперимент, надо меньше времени на его изучение. Выявляется эта пассионарность при сопоставлении между группами людей. То есть мы можем сказать, что пассионарность, открытая нами, хотя и описана на отдельных персонах, но по существу является фактором этногенеза, который проявляется только при наличии пассионарности всего этноса.
Иногда пассионарием оказывается крупный человек, как Александр Македонский. Но он преследует свои пасссионарные цели только потому, что его поддерживают его друзья – гетеры, и только потому, что с ним согласен его народ – воины, и только потому, что ему удается набрать единомышленников среди людей, ему симпатичных, и только потому, что удается привлечь на свою сторону некоторое количество бывших противников – азиатов. Но, как только он умирает, всё распадается.
Пассионарный человек – Наполеон. Наполеон идеалист, он преследует свои цели, которые из фантастических становятся реальными. Конец его известен: остров Святой Елены. Но удается это ему сделать потому, что он сумел из 20-миллионного французского народа отобрать 26 маршалов,[138] которые стали его помощниками. Те в свою очередь отобрали каждый по сотне-другой полковников, полковники – лейтенантов. И таким образом эта разветвленная система унесла миллион жизней тогдашней Европы.
Но если мы возьмем периоды не столь яркие из истории, например, той же Франции? Когда Франция стала первой европейской державой, победив Тройственный альянс (это в XVI – начале XVIII в.), во главе ее стоял отнюдь не пассионарный Людовик XIV.[139] Это был банальный француз, самый ординарный, самый средний, но французы его очень чтят и называют Король Солнце, потому что он не пассионарный. Они его понимали, он их понимал. Он вел себя как средний француз. Но как же, вы тогда скажете, французам удалось провести четыре войны с коалицией европейских держав, освоить Канаду, Луизиану и т. д. А дело в том, что пассионариев тогда было очень много, но они выполняли вот эти мелкие дела: они были лесопроходцами в Канаде, они прошли насквозь великую реку Миссисипи, они построили Новый Орлеан, они плавали в Индию, они занимались работорговлей между Америкой и Африкой, они ходили в походы в Швейцарию и в Испанию, Голландию, завоевали Иль-де Франс и другие районы, которые были для Франции жизненно необходимыми.
Пассионарность – это явление массовое, и только как таковое оно имеет силу. Отдельный пассионарий, стоящий во главе непассионарного скопища людей, – бессилен. Его не поймут, от него постараются избавиться – или выгонят, или убьют. Но если масса пассионарна, то можно поставить даже посредственного человека, скажем, или дурака (хотя дурака лучше никогда не ставить) и за него идти побеждать.
Очень характерный пример в этом отношении – Куликовская битва (1380 г. – Ред.). Понимаете, в это время Россия была очень маленькая: южная граница Московского княжества проходила по Оке, северная – по Волге. Тверь была во враждебных отношениях к Москве, Рязань – тоже, Смоленск и Вязьму держали литовцы. Вот этот маленький кусочек между Окой и Волгой (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) – примерно от Серпухова до Нижнего Новгорода – это было Московское княжество. Произошел конфликт с татарами. Они в это время уже были мусульмане (уже чужие),[140] и уже довольно нахально себя держали. Но в конце концов можно было отдать дань[141] и не воевать. Но тут очень важно (что всегда упускают), а именно: династия золотоордынских ханов пала,[142] и фактически власть захватил темник Мамай,[143] который никакого отношения к Чингизидам не имел. Он был из ветви Киян, а как таковой он в Крыму быстро договорился с генуэзцами и с литовцами договорился о союзе. И дал им право за соответствующую мзду[144] ездить на Русь и там торговать. А генуэзцы,[145] не будь дураки (капиталисты же называются!), они сразу потребовали концессий. А на Руси сторонники мира с Мамаем говорили: «Да в конце концов, пусть торгуют, да отдайте им Крым!»[146]
А князь Дмитрий Донской, надо сказать, был такой легкомысленный. Из-за его личной неприязни к митрополиту Киприану чуть было не изменилась политическая линия традиции Александра Невского на неприятие союза с латинянами. За легкомыслие князя потом расплатился народ тысячами русских трупов на Куликовом поле. Не будь интриг и этой ссоры, потери в войне были бы меньше, а результат больше. Но тут оказалось, что вокруг князя стоит достаточно большое количество бояр (незаконных потомков хана, а бояр – от тюркского бойра).[147] Эти бояры,[148] составлявшие и правительство, и Думу, и Совет, и высшее и среднее командование войск (служивые люди) сказали: «Ничего подобного! Если мы подадимся этим проклятым басурманам[149] и латинянам, которые сейчас наш братский Константинополь измордовали,[150] то же будет и с нами! Нет!» И обратились они за советом к самому авторитетному человеку, который был в то время, – Сергию Радонежскому,[151] монаху Троицкой лавры. Он благословил на войну.
