«Волошин, – подчеркивал С. Маковский, – явление на закате российской имперской культуры. Фигура ни с какой другой не сравнимая. Пора серьезно вчитаться в его стихи. В них сверкают те пророческие зарницы, которые именно в наше время все тревожнее свидетельствуют о надвигающейся грозе. Будем также справедливы к памяти Волошина-человека, возлюбившего Божью землю всей силой души, горевшего пламенем жалости неутолимой ко всей Божьей твари» [154]. Волошин, поэт и художник, своим ярким и самобытным обликом, своеобразием духовного склада и масштабом общественно-гуманистической мысли оказал большое влияние на всю культурную жизнь России 1910—1920-х годов. О нем оставили свои воспоминания А. Белый, М. Цветаева, В. Вересаев, К. Чуковский, Г. Шенгели, И. Бунин. Портрет Волошина, написаный А. Бенуа, отражает напряженность его внутренней жизни. М. Цветаева в эссе «Живое о живом» писала: «Творчество Волошина – плотное, весомое, почти что творчество самой материи, с силами, не нисходящими свыше, а подаваемыми той – мало: насквозь прогретой, – дожженной, сухой, как кремень, землей, по которой он так много ходил. <…> Поэт – живописец и ваятель, поэт – миросозерцатель» [155].
Идея синтеза искусства слова и живописи, художественно воплощенная Волошиным, актуальна и для современной культуры. Неизменно глубокое впечатление производят выставки его акварелей и рисунков темперой крымских пейзажей, окрестностей Коктебеля, Черного моря, горы Машук, с сопровождающими их стихотворениями, такими же чистыми и прозрачными по своему метрическому и композиционному рисунку, как и живописные полотна. Поэт-художник, вослед японским мудрецам, считал, что «стихотворение – говорящая картина, картина – немое стихотворение». Цикл «Киммерийская весна» и акварельные пейзажи находятся в соответствии друг с другом.
Фиалки волн и гиацинты пены
Цветут на взморье около камней,
Цветами пахнет соль…
… Один из дней,
Когда не жаждет сердце перемены
И не торопит замедленный миг.
Попьет так жадно златокудрый лик
Янтарных солнц, просвеченных сквозь просинь.
Зрительные эпитеты – «златокудрый», «янтарный» сочетаются с образами, раскрывающими не только зрительные ощущения, но и философию мгновения, запечатленной в сознании (строфе, акварели), философию самоценности жизни.
Свой дом Волошин завещал Литфонду, сейчас там литературный музей. Вяч. Вс. Иванов назвал этого поэта «человеком духа», подчеркнув уникальность его судьбы: «Волошин принадлежал к числу тех немногих полностью отрицавших большевистскую власть писателей, которые отказались уехать в эмиграцию, но построили свою жизнь вполне независимо от государства» [156].
Сочинения
Волошин М. Стихотворения и поэмы. СПб., 1995.
Волошин М. Стихотворения. Л., 1977.
Волошин М. Лики творчества. Л., 1988.
Литература
Волошинские чтения. М., 1981.
Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990.
Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры: В 2 т. Т. 2, М., 2000.
Куприянов И. Судьба поэта. Киев, 1978.
Максимилиан Волошин – художник. М., 1976.
Цветаева А. Воспоминания. М., 1971.
Скоропанова И.С. Поэзия в годы гласности. Мн., 1993. С. 9—14.
Марина Ивановна Цветаева (1892, Москва – 1941, Елабуга) – самый искренний поэт XX в., чье художественное наследие вызывает всевозрастающий читательский интерес. Ее судьба воплощает трагизм истории русской культуры XX в. Творчество Цветаевой свидетельствует о силе таланта, выдержавшего самые большие испытания, – ее стихи запечатлели переплетение невыносимого давления безжалостной судьбы и трепетно живого дыхания прекрасной и возвышенной героини, не расстающейся со своим божественным даром и своей бессмертной и свободной душой. Основные темы поэзии Цветаевой – Россия, любовь, творчество.
Первый сборник «Вечерний альбом» с подзаголовком «Детство. – Любовь. – Только тени» (1910)^посвященный памяти талантливой, но рано ушедшей из жизни художницы М. Башкирцевой, обратил на себя внимание М. Волошина, В. Брюсова и Н. Гумилева. Дочь И. Цветаева, ученого-филолога, основателя Музея изобразительных искусств в Москве и рано ушедшей из жизни М. Мейн, Марина Цветаева в юности часто бывала в Западной Европе. В Москве познакомилась с Эллисом, который ввел ее в кружок поэтов, собиравшихся в издательстве «Мусагет», где уважали А. Белого, боготворили А, Блока, спорили о В. Брюсове.
Не желая принадлежать ни к одному направлению или течению, будучи натурой страстной, не подчиняющейся никаким правилам, Цветаева создала свой индивидуальный поэтический стиль, доминантами которого были исповедальность, диалогичность, страстность, яркое личностное начало в ощущении мира и слова, свобода собственного «Я». Она верила в истинность закона: «Единственная обязанность на земле человека – правда всего существа». Уже в первом сборнике проявилась цветаевская натура: «Я жажду сразу всех дорог!» – заявлено со всей категоричностью. С тем же чувством она просит Создателя: «Ты дал мне детство лучше сказки/И дай мне смерть – в семнадцать лет». Отчасти такой эмоциональный максимализм был рожден остро пережитыми книжными впечатлениями, духом немецкого романтизма, близкого цветаевской натуре. В первых сборниках критика отмечала «хорошую школу стиха», его музыкальную выразительность. Модная тогда напевная декламация отразилась в звукописи и синтаксисе стихотворений: приемы синтаксического параллелизма, лексические повторы, кольцевое строение, восклицания.
В мае 1911 г. Цветаева приезжает в Коктебель, в дом М. Волошина. Встреча с С. Эфроном определила всю ее жизнь. За ним она последует в эмиграцию, вослед ему вернется в СССР. Последующие сборники Цветаевой – «Волшебный фонарь» (1912), «Версты» (1921), стихотворения «Стихи к Блоку» – отличают высокая культура, богатство образов, смысловой и звуковой параллелизм, суггестивность смысла, синтез народных, древнерусских элементов языка и высокорафинированного современного литературного языка. Ее строки о любви и творчестве приобретают черты классичности и строгой соразмерности:
Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
Диалектику чувств и внезапный разрыв возлюбленных уравновешивают смирение вдохновенного труда и безусловная готовность к творчеству:
Я – страница твоему перу.
Все приму. Я белая страница.
Я – хранитель твоему добру:
Возвращу и возвращу сторицей.
Я – деревня, черная земля.
Ты мне – луч и дождевая влага.
Ты – Господь и Господин, а я —
Чернозем – и белая бумага!
В трех циклах сборника «Версты» – «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой» и в стихотворениях, обращенных к О. Мандельштаму, поэтом воссоздаются противоречивые черты народной души, которой присущи разгул и кротость, молитва и кабацкая песня, тяга к стихии, вольнице, странничество, «выпадение» из быта и память о Страшном Суде. Все это объединяется образом Москвы с сорока сороками церквей, святынями, иконами, мощами, праздниками, особым стилем речи.
У меня в Москве – купола горят!
У меня в Москве – колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, —
В них царицы спят, и цари.
Б. Пастернак писал: «За вычетом Анненского и Блока и с некоторым ограничением Андрея Белого ранняя Цветаева была тем самым, чем хотели быть и не могли все остальные символисты, вместе взятые. Там, где их словесность бессильно барахталась в мире надуманных схем и безжизненных архаизмов, Цветаева легко носилась над трудностями настоящего творчества, справлялась с его задачами играючи, с несравненным техническим блеском» [157]. В дальнейшем поэтика Цветаевой претерпевает изменения. Основой становится логически акцентированное слово, используются шрифтовые, пунктуационные средства, знак ударения, тире и переносы приобретают смысловую функцию. Новые интонации восходят к частушкам, заклятиям, заговорам.
К октябрьскому перевороту отнеслась отрицательно. Разруха, голод, общая неустроенность привели к утрате ребенка. В 1920 г. в приюте умерла дочь Цветаевой Ирина. Была больна и вторая дочь, Ариадна. В память умершей дочери создается реквием:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
Но обеими – зажатыми —
Яростными – как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая,
Младшую не уберегла.
– Светлая – на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
В поисках С. Эфрона – белого офицера, оказавшегося за границей, в 1922 г. – Цветаева последовала в эмиграцию. Еще до отъезда в письме к И. Эренбургу она писала, пророчески предчувствуя свою гибель: «Чует мое сердце, что там, на Западе, люди жестче. <…> Примут за нищую и погонят обратно – тогда я удавлюсь. Но поехать все-таки поеду, хотя бы у меня денег хватило ровно на билет» [158]. Накануне поэт создает загадочное стихотворение о бездне, затягивающей в свою воронку, некой вертикали неотвратимой судьбы, о тайне рока и «цветке» смерти, страшном предчувствии:
