«Я находился на службе в течение всего царствования этого государя, не пропустил ни одного учения или вахт-парада и могу засвидетельствовать, что хотя он часто сердился, но я никогда не слыхал, чтобы из уст его исходила брань», — вспоминает полковник Н. А. Саблуков. Он отмечает за четыре года лишь раз расправу тростью с тремя офицерами.
«Что касается «жестоких» телесных наказаний солдат, то «гонение сквозь строй» при императоре Павле не только было урегулировано уставом, но было несравненно менее жестоко, нежели в последующие времена», — пишет он.
Все унтер-офицеры, участвовавшие в Итальянском походе Суворова, были произведены в офицеры, а солдаты получили годовой оклад денежного содержания.
«Успей Павел спастись бегством и покажись он войскам, солдаты бы его сохранили и спасли», — считает Д. Х. Ливен.
Легенда об отправке Павлом в Сибирь целого полка — «Полк в Сибирь марш!» — не соответствует действительности. Не было такого случая и такого полка!
Благодаря принятым мерам в армии улучшилась дисциплина и повысилась ее боеспособность. В 1801 году прусский агент, не склонный к идеализации русского царя, доносит в Берлин: «Император Павел создал в некотором роде дисциплину, регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала Екатерина…» Видный и осведомленный чиновник, служивший четырем императорам, писал о военных реформах царя: «Об этом ратном строе впоследствии времени один старый и разумный генерал говорил мне, что идея дать войскам свежую силу все же не без пользы прошла по русской земле: обратилась-де в постоянную недремлющую бдительность с грозною взыскательностью и тем заранее приготовляла войска к великой отечественной брани…»
«В общих чертах мы можем лишь свидетельствовать, — пишет историк С. Панчулидзев, — что многое из заведенного Павлом I сохранилось с пользою для армии до наших дней, и, если беспристрастно отнестись к его военным реформам, то необходимо будет признать, что наша армия обязана ему весьма многим».
* * *
Эти первые распоряжения поразили петербургское общество… заставили всех подумать о том, как они глубоко в нем ошибались…
В. Ключевский
Слухи один чудней другого ползут по городу: государь заставил Платона Зубова вернуть в казну награбленные им полмиллиона; интересовался у встречного молодого человека, одетого в вицмундир, почему в десять часов он еще не на службе; приказал скупить в трактире крепкие напитки, продаваемые втридорога, «бутылки все перебить и трактир сей уничтожить, дабы и другим неповадно было так нагло молодых людей ограблять…».
Говорили и о том, пишет А. Т. Болотов, что «государь, узнав на восьмой день, что именной указ об освобождении арестованных не выполнен, пригласил к себе виновника — статского советника П. А. Ермолова, состоявшего при генерал-прокуроре и в существе своем всеми его делами управлявшего, сделавшегося всей России по великой своей силе, по безмерной горделивости и по беспредельному грабительству и лихоимству известным, и как те арестанты по его небрежению просидели целых восемь дней лишних под стражею и в неволе, заплатить им точно такою же монетою и посидеть восемь дней на их месте в неволе и чрез то узнать, каково-то всякому приятно. Наказание таковое было до сего неслыханное и необыкновенное; но господин Ермолов, несмотря что был бригадирского ранга и пред недавним только временем украшен был орденом Владимира второй степени, принужден был шествовать на гауптвахту, а по утверждениям некоторых, в Петропавловскую крепость и просидеть там восемь дней на месте помянутых арестантов. А чтоб жена его не могла от того слишком перетревожиться, то государь с самого начала послал нарочного ей сказать, чтоб она ничего в рассуждении мужа своего не опасалась и что ему ничего худого не будет. Сим-то образом наказал государь горделивца и грабителя сего по достоинству. Все благомыслящие не могли довольно восхвалять государя за таковое образцовое наказание; а как после того открылось, что у господина Ермолова не одно сие, а и несколько десятков именных повелений были не выполнены, а лежат под сукном, о которых сначала уже государю и не доносили, — то носился слух, что господин Ермолов не стал после сего долго медлить, но убрался заблаговременно в отставку. Сим образом лишился Сенат сего недостойного своего члена и в делах своих соучастника, ко всеобщему удовольствию всех патриотов».
Рассказывали, что государь по примеру прадеда своего навел жесткую экономию при дворе. Он отменил подряды и поставки в расходах на 250 тысяч рублей и завел один общий стол для всего семейства. Членам семьи было положено денежное содержание за исполнение должностей: наследнику — военного губернатора, сыновьям — командиров полков, императрице — начальницы Смольного института благородных девиц. Удивлялись, что прошения на имя государя разрешено подавать при разводе гвардии и что какой-то купец, воспользовавшись разрешением, обратился к государю с жалобой на самого губернатора Архарова, задолжавшего ему 12 тысяч рублей. «Прочитав сию жалобу, государь ласково подзывает к себе Архарова и, подавая ему бумагу, ласковым голосом говорит: «Что-то у меня сегодня глаза слипаются и власью как запорошены, так что я прочесть не могу. Пожалуй, Николай Петрович, прими на себя труд и прочти мне оную». Архаров начинает читать и, смутившись, поняв, что челобитная на него, начинает читать тихо, едва слышно. «Громче, — говорит Павел, — я сегодня что-то и плохо слышу». И пришлось Архарову прочитать всю челобитную во весь голос. «Что это? Неужели это на тебя, Николай Петрович?» — «Так, Ваше Высочество», — отвечает тот смущенным голосом. «Да неужели это правда?» — «Правда. Виноват, государь». — «Но неужели и то все правда, Николай Петрович, что его за его же добро вместо благодарности не только взашей выталкивали, но даже и били?» — «Что делать? Должен и в том, государь, признаться, что виноват. Обстоятельства мои к тому меня принудили. Однако я, в угодность вашему величеству, сегодня же его удовольствую и деньги заплачу». — «Ну хорошо, — ответил Павел, — когда так. Так вот, слышишь, мой друг, — сказал Павел, обращаясь к купцу, — деньги тебе сегодня же заплатятся. Поди себе. Однако когда получишь, то не оставь прийти ко мне и сказать, чтоб я знал, что сие исполнено»».
В другой раз одна небогатая вдова обратилась к императору с просьбой ускорить рассмотрение ее дела, долго пролежавшего в Сенате. Павел поручил генерал-прокурору Самойлову решить ее дело как можно скорее. Прошло несколько дней, и вдова вновь обратилась к Павлу с благодарностью за его поведение. «Государь, узнав ее, — пишет Болотов, — и увидя благодарящую, восхотел, по милостивому своему ко всем расположению, удостоить ее своим разговором и спросил: довольна ли она и в ее ли пользу решено то дело, но удивился крайне, услышав, что дело было не решено и не кончено. «Да за что же ты меня благодаришь, старушка?» — спросил государь. «За то, государь, что вы всемилостивейше повелеть соизволили решить сие дело, в чем я и не сомневаюсь». Но государь легко мог усмотреть, к чему благодарение сие клонилось; и как к несчастью, в самое то время случилось прийти к нему самому генерал-прокурору с какими-то представлениями, то он толико прогневался на него, что прямо ему сказал, что не надобны ему ни представления его, ни он сам, а сим самым и кончилось сего вельможи знаменитое служение: он уволен был от службы, а на его место определен младший брат государева друга и любимца, князь Алексей Борисович Куракин — человек в должности сей несравненно способнейший, нежели г. Самойлов. Случай этот послужил и тому, что государь принимается за Сенат и старается всячески о скорейшем решении дел в оном».
В последние годы царствования Екатерины II Сенат превратился в учреждение, «способствующее представительству и тщеславию его членов».
«Всем известно, — писал Болотов, — что Сенат завален был толиком множеством дел и производство и решение оных происходило толь медленно, что не было никому почти способа дождаться решения оного, буде не имел кто каких-нибудь особливых предстателей или довольного числа денег для задаривания и подкупания тех, которым над производством оных наиболее трудиться надлежало. Бесчисленное множество челобитчиков живало всегда безвыездно в Петербурге, и многие из них проживались и проедались до сущего разорения… Словом, дело сие было неописуемой великости и, так сказать, на небо вопиющее. Произошло же зло сие от следующих причин:
Во-первых, от чудного и странного обыкновения, господствовавшего уже издавна, чтоб в сенаторы определять не лучших, искуснейших и рачительнейших людей, а самых худших и таких генералов, которые ни к каким иным должностям уже не годились и с коими не знали, куда деваться.
