На протяжении первого года оккупации между французами и немцами конфликтов практически не случалось. Немецкий военный комендант, генерал Отто фон Штюльпнагель, руководил из отеля Majestic в Париже скорее как римский наместник, управляющий полуавтономными провинциями империи, чем как нацист, пытающийся превратить население подвластной ему территории в нацию рабов. Тем не менее, евреи во Франции оставались уязвимыми. В 1940 году их было около 350 тысяч, и почти половина из них не имела французских паспортов. Многие приехали из Восточной Европы в 1920-е годы, другие же сравнительно недавно бежали сюда в бесплодных попытках спастись от нацизма. Именно эти иностранные евреи первыми приняли на себя всю тяжесть гонений. В октябре 1940 года новое французское правительство объявило в новом «Декрете о евреях» о том, что всем евреям запрещено работать в определенных областях, а иностранных евреев, находящихся в не оккупированной зоне, начали отправлять в лагеря для интернированных.
В начале оккупации Франции нацисты организовали травлю евреев по отработанной схеме. Во-первых, всех евреев надлежало выявить и зарегистрировать. В соответствие со следующим приказом необходимо было зарегистрировать собственность евреев для последующей конфискации, а всех евреев депортировать из оккупированной зоны. Правительство Виши смирно сотрудничало с оккупантами на всем протяжении этого процесса. Но относительное спокойствие оккупационного режима было нарушено летом 1941 года событиями, которые происходили в тысячах километрах на восток – вторжением на территорию Советского Союза. 21 августа в Париже стреляли в двух немцев – один был убит, второй тяжело ранен. Оперативно установили, что за этим актом стоят французские коммунисты. Другое убийство 3 сентября окончательно убедило немцев в том, что их доселе беззаботная жизнь во Франции окончилась.
Немецкие власти отреагировали на убийства заключением в тюрьмы коммунистов и ответными расстрелами – троих заложников расстреляли немедленно после сентябрьского инцидента. Но этот ответный шаг Гитлер, в это время находившийся в своей ставке в лесах Восточной Пруссии и руководивший оттуда той кровавой бойней, в которую превратилась война на востоке, посчитал недостаточным. Фельдмаршал Вильгельм Кейтель послал сообщение в Париж о недовольстве Гитлера: «Ответные действия, предпринятые против трех заложников, слишком мягкие! Фюрер считает, что один немецкий солдат стоит гораздо больше трех французских коммунистов. Фюрер полагает, что на такие случаи необходимо отвечать более жесткими мерами. На следующий террористический акт ответом должен быть немедленный расстрел 100 французов за каждого немца [убитого]. Без такого сурового возмездия порядок невозможен»1.
Гитлер хотел, чтобы его представитель во Франции вел себя так же решительно и беспощадно, как действовал его главнокомандующий в Украине в декабре 1941 года, когда столкнулся с такой же угрозой: «Борьба против партизан будет иметь успех только в том случае, если население поймет, что партизаны и им сочувствующие рано или поздно будут уничтожены, – писал тот. – Особый страх внушает смерть через повешение»2. Сам Гитлер позже отмечал: «Только там, где борьба против партизан началась и продолжилась с безжалостной жестокостью, она увенчалась успехом»3.
Немецкие власти в Париже оказались в затруднении. Если они начнут осуществлять политику, рекомендованную Гитлером, то рискуют потерять доверие французского населения – и это подтвердилось, когда 98 заложников были казнены после того, как в октябре в Нанте стреляли в немецкого офицера. Для генерала фон Штюльпнагеля было очевидно, что такие «польские методы»4 во Франции просто не сработают. Но он был реалистом, и понимал, что Гитлер не изменит своего мнения по этому вопросу, и поэтому не позволит немецким властям во Франции решать эту проблему по своему усмотрению. Фюрер так решил. Требовались «драконовские меры». Немецкие власти во Франции избрали типичный для высших чинов нацистского государства способ решения проблемы: попытались действовать в обход догматических установок Гитлера, изобретая иные формы «сурового возмездия», которые бы нанесли намного меньше вреда отношениям с французами. Вскоре были предложены две альтернативы: штрафы для определенных слоев населения и депортация. А так как воображаемая «связь» между коммунистами и евреями была запечатлена в уме каждого нациста, не было ничего более естественного для немецких властей во Франции, чем идея штрафовать и депортировать евреев в отместку за то, что коммунисты убивали нацистов. Ответные расстрелы мирного населения будут продолжаться, но в гораздо меньших масштабах и только как небольшая часть общей политики «драконовских мер».
Несмотря на частичное решение этой проблемы, Штюльпнагель все же чувствовал, что должен еще раз обратиться с протестом к вышестоящему начальству, и в 1942 году, ничего не добившись, принял решение, что он не может больше «ни примирить свою совесть с массовыми расстрелами, ни отвечать за них перед судом истории»5. Неудивительно, что вскоре после этого обращения Штюльпнагель покинул свой пост. Но принцип, введенный им, остался. Депортация евреев и коммунистов станет частью системы ответных мер за любое сопротивление, оказанное французами. Первый такой транспорт ушел из Франции в Освенцим в марте 1942 года. Немецкие армейские офицеры, не желавшие отчитываться «перед судом истории» за репрессивные расстрелы, тем не менее, превратили жизнь этих людей в ад. Голод, плохое обращение и болезни подкосили их. Из 1112 человек, севших на поезд в Компьене, 1008 умерли в течение пяти месяцев6. Только 20 из них, как полагают, пережили войну. Таким образом, 98 процентов из этого первого эшелона погибли в Освенциме.
К этому времени депортация французских евреев в качестве ответной репрессивной меры стала первым шагом к исполнению более масштабной мечты – нацистского «окончательного решения» их «еврейской проблемы» во Франции. Долгосрочная стратегия по этому поводу была выработана еще в январе 1942 года в Ванзее. Ответственность же за оперативную реализацию этой политики во Франции была возложена на гауптштурмфюрера СС (капитана) Теодора Даннекера, который обязан был докладывать Адольфу Эйхману, а тот, в свою очередь, отчитывался перед Рейнхардом Гейдрихом.
6 мая Гейдрих лично посетил Париж. В узком кругу он сообщил, что «так же, как и русским евреям в Киеве, смертельный приговор объявлен всем евреям Европы. Даже французским евреям, которых мы уже в эти недели начнем депортировать»7.
Нацисты столкнулись с одной серьезной помехой на пути к достижению желанной цели, «свободной от евреев Франции», – это были сами французские власти. В этой стране у немцев попросту не было столько человеческих ресурсов, чтобы установить, собрать и депортировать французских евреев без активного участия местной администрации и полиции. Особенно после того, как нацисты потребовали депортировать из Франции больше евреев, чем из любой другой страны Западной Европы. 11 июля 1942 года на совещании (под председательством Адольфа Эйхмана) в Берлине был оглашен план, согласно которому следовало депортировать в Освенцим около 10 тысяч бельгийских евреев, 15 тысяч немецких и 100 тысяч французских евреев. Возрастом от 16 до 40 лет. Из этого числа «неспособных к работе» допускалось не более 10 процентов. Что точно стояло за этими цифрами и рамками, нам никогда не выяснить, но похоже, что решение пока еще не принимать большое количество детей и стариков отражает понимание того, что возможность массового уничтожения в Освенциме все еще была ограничена. Теодор Даннекер, горя желанием угодить, пообещал доставить в лагерь каждого французского еврея указанного возраста. Вскоре после совещания в Берлине Даннекер составил план отправки на восток в течение трех месяцев 40 тысяч евреев.
Конечно, одно дело сформулировать такой претенциозный план, и совершенно другое – иметь возможность выполнить его в стране, которая все еще в значительной степени управлялась собственной администрацией. 2 июля на встрече между шефом полиции режима Виши Рене Буске и нацистскими чиновниками немцы на своей шкуре ощутили разницу между теорией и практикой. Буске сообщил позицию Виши: из оккупированной зоны могут быть депортированы только иностранные евреи, а в не оккупированной зоне французская полиция не будет принимать участия ни в каких облавах. Буске заявил: «Мы ничего не имеем против самих арестов. Однако нежелательно, чтобы в Париже этим занималась французская полиция. Таково личное желание маршала [Петена]»8. Гельмут Кнохен, начальник СД и полиции безопасности во Франции, знавший, что без сотрудничества с французами депортация будет невозможна, немедленно запротестовал, напоминая Буске, что Гитлер не поймет позицию французов по столь важному для него вопросу. После такой завуалированной угрозы Буске изменил решение. Французская полиция будет производить аресты в обеих, оккупированной и не оккупированной, зонах – но только арестовывать будут иностранных, не местных, евреев. Французские власти сделали четкое политическое заявление: они будут содействовать в передаче иностранцев немцам, чтобы защитить своих собственных граждан.
