Введение же новых законодательных ограничений для евреев может только усугубить неприязнь к ним со стороны христианского населения («дабы чрез какое-либо различие не усилилось еще более отвращение к ним, которое и без того простолюдины питают в своих сердцах, дабы нарочитым отнятием у сего класса людей [т. е. у евреев] какого-либо права, не причинить им [христианам] пятна неизгладимого в памяти, вдобавок к потомственному их [по отношению к евреям] предосуждению»[641]). Помимо склонности к риторическим упражнениям, Абрамович и Якубович обнаружили глубокое понимание связанных с разделами Польши политических трансформаций: «С присоединением сего края к российской державе образ правления получил другой вид. Верхняя власть… умалила власть помещиков над ними [евреями], все их дела и отношения обращены к средоточию общего порядка»[642], т. е. к центральной власти. Приписанные к мещанскому и купеческому сословиям евреи «вошли в особенный круг зависимости». Одновременно евреи продолжали существовать как объект специального законодательства. По мнению киевского кагала, необходимо было четкое законодательное определение статуса евреев («существо их состояния требует нового и исключительного определения»[643]). Такого определения члены кагала, очевидно, не обнаружили в представленном им проекте «Положения».
Совершенно иначе, нежели минский кагал, фактически смирившийся с выселением большинства евреев из сельской местности, киевский кагал отреагировал на разработанную комитетом программу экономических преобразований: «Ежели глас робкий и трепещущий такую силу может иметь для внимания беспристрастных, как и глас утвердительный, то сей кагал, возлагая надежду свою на правосудие правительства, осмеливается удостоверять, что содержание евреями в деревнях аренд не столько вредны, как заключают»[644]. Более того, «сколько выгод для крестьян и для евреев соединены с содержанием евреями аренд по селениям!»[645]. Евреи выполняют необходимые посреднические функции, вся экономическая деятельность в Западном крае держится их «рачением» и «заботой», благодаря им помещики получают со своих имений большие доходы, а крестьяне – возможность дополнительного заработка, благодаря им развиваются «торг и ремесла»[646]. Следовательно, необходимо отказаться от выселения евреев и запрета на торговлю спиртным, а для того, чтобы побудить бедных евреев к земледелию и работе на фабриках, достаточно обещанных в проекте «Положения» налоговых льгот[647].
Киевский кагал пытался объяснить комитету, что еврейского «духовенства» существовать не может и таковым могло считаться только священство древнего Иерусалимского Храма[648]: «Настоящих богослужителей ныне существовать не может и никто в сие звание не может быть посвящен», «сей народ не почитает раввинов священнослужителями»[649]. Невозможно также установить иерархию среди раввинов во главе с Синедрином, ибо «состояние духовное еврейской религии никакой власти, ни же сана иметь не может»[650]. Киевский кагал стремился не приблизить свое описание еврейской религиозной жизни к привычной для адресатов картине, а наоборот, продемонстрировать ее во всем ее своеобразии: раввины не являются духовенством; более того, еврей, сведущий в священных текстах, может спокойно обойтись без их помощи. Раввинов «общество нанимало или выбирало для простых, но ученые никакой надобности в них не имели, поелику молитвы у евреев всякой может отправлять, кто только имеет к тому способность»[651]. Религия евреев заключена не в упоминаемых в проекте «Положения» якобы существующих «дохматах», а «в преданиях о пище, позволенной и не позволенной к употреблению, и обрядах, наблюдаемых при бракосочетании и разводах, также в узаконениях судных»[652].
Отметим, что губернаторы в своих отношениях, сопровождавших «мнения» кагалов, высказались в поддержку многих предложений кагалов. Киевский военный губернатор Тормасов одобрил даже предложение минского кагала о покупке евреями деревень, однако отметил, что, дабы избежать возможного закрепощения, «бедные евреи, вступающие для работ на фабриках, числились бы в звании ремесленников и мещан, а не в звании земледельцев»[653] и что евреи-землевладельцы не должны пользоваться правом на производство алкоголя «наравне с помещиками», поскольку в этом случае, «по пристрастию сих людей к единому предмету винного промысла», они будут заниматься в своих владениях только винокурением, а это не соответствует декларируемому комитетом поощрению еврейской промышленности[654]. Губернаторы поддержали также содержавшиеся в «представлениях» киевского[655] и минского[656] кагалов выпады против владельцев местечек – польских магнатов, притеснявших проживавших на их землях евреев[657], а минский губернатор Карнеев высказался против выселения евреев из сельской местности[658]. Таким образом, по крайней мере «мнения» минского и киевского кагалов были отвергнуты только при рассмотрении их в Первом еврейском комитете, а их содержание оказывается гораздо глубже и интереснее, чем это можно понять из доклада комитета.
Еще одним вариантом взаимодействия евреев с властью были частные инициативы отдельных евреев, формально не связанных ни обязательствами с общинами, ни назначением со стороны властей. При этом в некоторых случаях невозможно определить, имеем ли мы дело с частной инициативой или же с одним из видов еврейского представительства, рассмотренных выше. К таким случаям относится деятельность неоднократно упоминавшегося выше Ноткина в период работы Первого еврейского комитета. Учитывая его неопределенный статус по отношению к комитету, особенно примечательны его выступления как в традиционной роли влиятельного еврея, заступающегося за единоверцев перед своими высокими покровителями, так и в качестве автора проектов модернизации еврейского общества. Для первого варианта характерным примером является его письмо министру внутренних дел и председателю Еврейского комитета Кочубею 20 января 1803 г. Ходатайствуя по частному вопросу о небольшой группе проживавших в Смоленске евреев, которым грозила высылка из города, Ноткин призывал сжалиться над «сим несчастным народом»[659] в целом, что могло отражать как традиционное восприятие каждой отдельной еврейской общины как еврейского народа в миниатюре, так и обращение от имени еврейского населения к недавно учрежденному комитету. Очевидно также стремление Ноткина объяснить свое выступление от лица еврейского населения, при том что он не имел на это формальных полномочий. Риторическое оправдание Ноткиным своего выступления занимает в прошении гораздо больше места, чем собственно «практическая» часть. В прошении Ноткина примечательно также использование довольно частого для еврейских представителей риторического приема: якобы провозглашенной императором целью комитета, в действительности учрежденного для разработки ограничительного законодательства и, как сам же Ноткин отмечал ниже, вызывавшего серьезные опасения у евреев, объявляется повышение статуса еврейского населения[660], т. е. желаемое выдается за действительное.
В апреле 1803 г. на рассмотрение комитета был препровожден некогда поданный Ноткиным Павлу I[661] проект «О переселении евреев колониями на плодородные степи для размножения там овец, земледелия и прочего, также заведения поблизости черноморских портов фабрик суконной, прядильной, канатной и парусной, на которых мастеровые люди были бы обучены из сего народа»[662]. Проект обнаруживает определенное сходство с более ранними документами, исходившими из еврейской среды. Так, вполне традиционными к тому времени выглядели и обвинение «бывшего польского правительства», принудившего евреев занять невыгодную экономическую нишу, сосредоточившись на питейном промысле и арендаторстве, «хотя при первобытном поселении их в Польше могли бы они распространить всюду торговли и завесть фабрики, подобно тому, как в других европейских государствах всему оному положено ими основание, и богатейшие народы, заимствуя в том, от них научились»[663], и жалобы на преследование властями членов кагала «за недоимки бедных, самых нищих и увечных»[664]. Разорению состоятельных евреев способствовали и такие меры российского правительства, как выселение из деревень, установление двойной подати и запрет на торговлю во внутренних губерниях. Все эти ограничения следовало, по мнению Ноткина, отменить. Часть еврейских бедняков, которые «страшно размножаются, но к пропитанию своему способов не имеют» и за которых их состоятельные единоверцы «в несколько крат, а не двойную подать принуждены были платить», следовало отправить в Крым «снискивать хлеб и приятность жизни сельскими трудами»[665]. На то, что приобщение части евреев к земледелию воспринималось Ноткиным как вынужденная крайняя мера, указывает и предложение отправлять в земледельческие колонии за неуплату налогов и нарушение общественного спокойствия[666]. Таким образом, колонии воспринимаются как пенитенциарное учреждение.
