Сенат, по всей видимости, проигнорировал вопрос о легитимности той или иной группы поверенных бердичевских евреев. В окончательном постановлении по этому делу Сенат подтвердил формальную независимость евреев от помещиков, на землях которых они проживали, и право евреев по своему желанию менять место жительства. В постановлении также осуждался произвол помещиков по отношению к евреям, что было связано как с отстаиванием государством своей монополии на насилие, так и с противодействием тенденции к закрепощению евреев. Примечательно, что жалобы еврейских поверенных выступали в преамбуле данного документа в качестве повода к изданию указа[600].
Наряду с постоянными конфликтами между еврейским населением и владельцами местечек, одной из главных проблем, поднимавшихся еврейскими представителями, было участие евреев в структурах городского самоуправления. 7 октября 1802 г. распоряжением Сената был утвержден предложенный подольским губернатором А.Г. Розенбергом порядок выборов: евреи должны были занимать в магистратах не более трети должностей, причем выборы должны были проводиться отдельно «христианским и еврейским обществами». Этот порядок был распространен на все губернии, входившие в черту оседлости[601]. Введенные властями ограничения побудили евреев Каменец-Подольска в ноябре того же года отправить в столицу своего поверенного Ицку Гельмановича. Поданное им прошение «на высочайшее имя» могло быть составлено кем-либо по его заказу или же написано им самим. Риторика прошения, если верно последнее предположение, может свидетельствовать и о владении частью евреев языком административных документов и публицистики: «Гонимый роком чрез несколько веков и всеми презренный народ еврейский в конце прошедшего столетия увидел себя осененным крыльями державного орла российского»[602]. Содержащиеся в прошении отсылки к законодательному опыту «блаженныя и вседостойныя памяти» Екатерины II, якобы стремившейся полностью уравнять евреев в правах с другими городскими сословиями, коррелируют с демонстративным забвением предшествующего царствования и культивированием памяти Екатерины II в высших кругах того периода. При этом дискриминационные по сути своей указы 23 июня 1794 г. (о введении двойной подати)[603] и 3 мая 1795 г. (о выселении евреев из сельской местности в города)[604], исходя из содержащихся в них формулировок, трактовались как основание для равного представительства евреев в органах городского самоуправления. Более того, евреи должны иметь преимущественное право на занятие этих должностей, поскольку «в том крае коммерция зависит от рачения евреев, а христиане весьма мало упражняются в оной, будучи к такому упражнению несклонны и неспособны»[605]. Кандидаты в члены магистратов из числа христиан были, в отличие от евреев, неграмотны, не знакомы с законодательством и, что особенно важно в данном случае, «не столько еще просвещенны и не столько еще исполнены духа терпимости, чтобы по делам гражданским почитали равным себе того согражданина, который по делам, до религии касающимся, не одинакового с ними мнения»[606]. По этой причине они восприняли ограничительные указы о евреях как доказательство того, «что сии лишены от правительства единой доверенности и уважения», и «присвоили себе неограниченное во всем преимущество перед еврейскими членами»[607]. Таким образом, решение еврейских дел возлагается на людей, совершенно незнакомых с условиями еврейской жизни и еврейскими порядками, руководствующихся исключительно предрассудками и корыстными интересами. Эта мысль, присутствовавшая уже у еврейских депутатов и поверенных последней четверти XVIII в., была высказана в прошении Гельмановича с большей четкостью и резкостью. От частного вопроса об участии евреев Подольской губернии в городском самоуправлении Гельманович переходит к общим проблемам взаимодействия российских евреев с властью. Предвосхищая состоявшийся в том же месяце созыв еврейских депутатов или, возможно, владея информацией о готовящемся мероприятии, Гельманович выражал уверенность в том, «что не попустит сие правительство осуждать целый народ за что-либо, не истребовав прежде от него объяснений»[608]. Он счел нужным также высказаться в поддержку еврейской реформы, которую должен был разрабатывать недавно учрежденный Первый еврейский комитет (впрочем, не упоминающийся в прошении), и даже признать справедливость некоторых обвинений в адрес евреев: «Пороки же целого народа – если таковые суть – должны быть исправлены, а не наказываемы… Не суть ли они всем общие, но замечаемы больше у того, против которого употребляют особенное примечание и о котором уже расположены верить, что он подвержен оным». Таким образом, по мнению Гельмановича, уже само существование отдельного законодательства о евреях противоречило идее модернизированного «просвещенного» государства, «законной монархии». Эта общая идея связывается с частным вопросом о представительстве евреев в органах сословного самоуправления: «Дабы не подать вида от правительства к различению народов по правам гражданским», необходимо было отменить разделение христианского и еврейского «обществ» при выборах в магистраты и избирать в равной пропорции «как христианские, так и еврейские члены»[609].
В период заседаний Первого еврейского комитета поверенные действовали параллельно с официальными депутатами. Так, в упоминавшемся выше казусе с высылкой евреев из Смоленска в защиту высылаемых выступили Ноткин (возможно, в качестве еврейского депутата)[610], а затем поверенный смоленских евреев золотых дел мастер Шлеймович. Последний в начале июля 1803 г. добился аудиенции у В.П. Кочубея и «представил… от себя и от товарищей своих, в Смоленске находящихся» жалобу на местный магистрат, инициировавший высылку евреев, и губернское правление, осуществлявшее эту репрессивную меру, несмотря на наличие у евреев паспортов на временное пребывание в городе[611]. Кочубей распорядился приостановить высылку до издания нового положения о евреях[612], что и было исполнено[613]. Примечательно, что в качестве инициативного документа дела фигурировало не прошение Ноткина, а просьбы (возможно, даже устные) куда менее значительной фигуры – Шлеймовича. Отметим, что ремесленник, пусть даже такой высокой квалификации, как золотых дел мастер, находился на низкой ступени социальной иерархии в традиционном еврейском обществе. При том что определенная дифференциация между более или менее престижными профессиями, между владельцами мастерских и ремесленниками, работавшими по найму, четко осознавалась внутри самой ремесленной среды, еврейская элита одинаково презирала всех ремесленников, независимо от имущественного статуса. Последнее выражалось в первую очередь в недопустимости брачных союзов между этими двумя группами еврейского населения. В свете этого выдвижение ремесленника в качестве представителя еврейской общины перед центральной властью выглядело довольно необычным[614].
Более традиционной формой выражения еврейских интересов были выступления от имени кагалов. Так, после пожара в Брест-Литовске, 19 февраля 1802 г. члены местного кагала Абрам Елиович, Гершко Йоселевич, Герцель Лейбович и Абрам Мордкович обратились со всеподданнейшим прошением о выдаче ссуды из казны на восстановление еврейского квартала и об освобождении от податей[615]. В начале прошения главы кагала выступают от лица брестских «обывателей» в целом, которые заранее приносят благодарность за императорское милосердие, и только затем – от лица «брестского еврейского общества». При этом «еврейское общество» не тождественно кагалу[616]. Осознавая свое выступление как «ощутительную дерзость», кагальные тем не менее стремились доказать, что кагал является частью государственного аппарата, и, следовательно, восстановление сгоревшей кагальной избы и домов членов кагала следует осуществить за казенный счет[617]. «Кагальная изба», таким образом, приравнивается к «присутственному месту», а дома членов кагала – к «казенным квартирам»[618].
Особую роль сыграли «мнения» кагалов в разработке «Положения о евреях» 1804 г. Уничижительная характеристика содержания этих документов в докладе Первого еврейского комитета, почти дословно воспроизведенная в справке о еврейских депутатах, подготовленной Четвертым еврейским комитетом[619], убедительно опровергается «мнениями» киевского и минского кагалов 1804 г., впервые введенными в научный оборот Дж. Д. Клиером[620]. Однако изложение Клиера отличается краткостью и рядом неточностей, что ставит перед нами задачу охарактеризовать данные документы подробнее. Из работы Клиера можно понять, что содержание представленного кагалам проекта «Положения о евреях» реконструируется исключительно по «мнениям» кагалов[621], тогда как в составе того же архивного дела, что и «представление» минского кагала губернатору, отложились в копии «Статьи, сообщенные еврейским депутатам»[622] комитетом, т. е. проект «Положения о евреях», предложенный на рассмотрение сначала депутатам, а затем кагалам.
