Это уже несомненные наемники. После того как Владимир с их помощью одолел своего брата и стал единовластным правителем Руси, варяги потребовали передачи захваченного Киева в свое владение: «Се град наш, и мы прияхом е, да хочем имати окуп на них по две гривне (200 граммов серебра. – М.С.) от человека».
Владимир варягам откупа с города не дал. Он отказал наемникам под благовидным предлогом – просил подождать месяц, пока «сберут куны» (т. е. соберут меховую дань с городской округи). Прошел месяц, но никаких кун наемники так и не дождались. Варяги сочли себя обманутыми и стали проситься в Византию. В итоге Владимир наиболее надежным «мужам» раздал не названные поименно «города», а остальных действительно послал в Константинополь, отправив впереди варягов послов к византийскому императору со следующими словами: «Царю, се идуть к тебе Варязи, не моги их держати во граде, оли то створять ти зло, яко и сде, но расточи я разно, а семо не пущаи ни единого».
Итак, здесь перед нами полноценные наемники, профессионалы военного дела, причем с весьма специфической формой оплаты – им требуются не живые деньги, а право сбора дани с городов. Еще о варягах известно, что они достигают Византии, и вот здесь начинается самое интересное.
Именно в конце Х в. в Византии появляется корпус наемных воинов, известных в греческих источниках под названием «варанги». К этому же времени относятся первые упоминания в исландских сагах о службе скандинавских воинов у греческого императора. Такие наемники, воевавшие во славу Византии на Средиземном море и Ближнем Востоке, обозначаются в скандинавских источниках словом «vaeringjar».
Служить в Константинополе – «Миклагарде», как называли этот город скандинавы, считалось очень почетным. Веринги возвращались на родину со славой и богатством. Самым знаменитым предводителем наемного корпуса стал в середине XI в. Харальд Суровый – норвежский король, женатый на дочери русского князя Ярослава Владимировича Елизавете.
Вот от этого «vaering» и происходит, по всей видимости, русское слово «варяг». Появилось оно в нашем языке именно в XI в., в ту пору, когда все движение норманнов в Византию и обратно на родину происходило через территорию Руси. В этом же качестве воинов-наемников использовали скандинавов и русские князья, особенно в этом преуспел Ярослав, о чем поговорим чуть ниже. Эта версия происхождения слова остается главной в науке на протяжении сотен лет: она хорошо согласуется и с иностранными источниками (в первую очередь скандинавскими), и с археологией, которая красноречиво показывает роль скандинавов в становлении Руси. Ни одна другая гипотеза не учитывает весь контекст доступных нам данных, что, конечно, сразу подрывает доверие к таким гипотезам.
Для полноты картины добавим к нашему рассказу о летописных варягах еще один эпизод времен Владимира. В 983 г. в Киеве погиб некий варяг-христианин, отказавшийся выдать своего сына для жертвоприношения богам в честь успешного завершения похода Владимира на балтское племя ятвягов. В результате и отца, и сына убили недовольные киевляне-язычники. Эту историю летописец рассказывал подробно и обстоятельно: ему важно было показать, каковы были нравы дохристианской Руси. К портрету варягов в целом происшествие 983 г. мало что добавляет, разве что может служить дополнительным подтверждением того, что христианство на Русь начало проникать задолго до 988 г., и проникало оно именно через военно-дружинную среду.
Следующие эпизоды с варягами в «Повести временных лет» относятся уже к XI в., и все они связаны с сыном Владимира Ярославом (прозвание Мудрый этот князь получил только в XIX столетии, современники его так не звали).
Связи сидевшего в Новгороде Ярослава с «заморским» миром были прочными, как и у его отца Владимира, который в молодости также занимал новгородский стол. Не случайно именно этих двух князей хорошо запомнили сами скандинавы: под именами Вальдимар и Ярицлейв они упоминаются в нескольких королевских сагах – в тех эпизодах, где рассказывается о приключениях на Руси норвежских королей-миссионеров, Олава Трюггвасона и Олава Святого.
После смерти крестителя Руси Владимира Святого в 1015 г. между его сыновьями вспыхнула война. Началось с того, что один из старших Владимировичей, Святополк, убил своих младших братьев Бориса и Глеба. Из Новгорода на Святополка выступил Ярослав, нанес брату поражение (тот как раз пировал со своей дружиной) и вынудил того бежать в Польшу к тестю, воинственному королю Болеславу Храброму. Святополк и Болеслав вернулись на Русь с большой армией и разбили войско новгородцев на реке Буг. Теперь уже Ярослав бросился бежать – на север, в Новгород. Он убежал бы еще дальше – за пределы Руси, в Швецию, но ему не позволили сами новгородцы во главе с посадником Константином – они изрубили ладьи Ярослава.
Ярослав вновь отправился на юг во главе войска. На сей раз Святополк использовал против брата уже не поляков (с ними он рассорился, а размещенных по русским городам воинов Болеслава приказал перебить), а печенегов. На реке Альте произошла жестокая битва, в которой победил Ярослав. Святополк бежал, в ходе этого бегства заболел и умер в страшных мучениях (по описанию «Повести временных лет»).
В развернувшейся на Руси династической войне каждый из старших Владимировичей использовал какую-то внешнюю военную силу. У Святополка Окаянного это были сначала поляки (князь был женат на дочери польского короля Болеслава Храброго), а затем печенеги. У Мстислава, который княжил в Тмуторокани и подключился к войне после бегства Святополка на запад, – черкесы и тмутороканские хазары. Ярослав же в борьбе с Мстиславом за киевский стол в 1020-х гг. опирался на варягов.
Варяги Ярослава упоминаются уже в самом начале рассказа о событиях войны Владимировичей. Но использовать их против Святополка Ярослав не смог: его наемный корпус был уничтожен жителями Новгорода.
Если в легенде о Рюрике варяги, в сущности, описаны как предки новгородцев – «суть бо новгродцы от рода Варяжьска», то в рассказах о временах Ярослава варяги резко протипоставлены населению Новгорода. Это именно пришлые наемники, которые живут на особом дворе и притесняют горожан, творя всяческое насилие. Обиженные притеснениями варягов, новгородцы собрались и истребили наемников на «дворе Поромоне». Князь в отместку уничтожил тысячу знатных новгородцев. Но тут дошли вести о гибели Бориса и Глеба, и Ярославу пришлось мириться с горожанами. На вече он со слезами обратился к новгородцам: «Любезная моя дружина, юже исекох вчера в безумии своем, а ныне ми надобе…» Городские общинники простили своего князя и активно включились в войну против Святополка.
Второй эпизод, в котором появляются наемные варяги, – это история Лиственской битвы между Ярославом и Мстиславом в 1024 г. К этому времени Ярослав успел набрать за морем новый корпус наемников.
Варяжским корпусом Ярослава в 1024 г. командовал некий Якун – так летописец переиначил скандинавское имя Хакон. Об этом вожде нам известны два факта: Якун был слеп, и у него был дорогой, затканный золотом плащ – «луда».
Наемники себя не оправдали. Применив несколько умелых тактических ходов, Мстислав разбил войско своего брата. Якун бежал, бросив на поле боя свою «луду».
Приключения некоего норманнского наемника на службе у «Ярицлейва конунга» отразились в одной из исландских саг об Олаве Святом. Правда, звали этого героя не Хакон, а Эймунд.
В рассказе о похождениях Эймунда и его дружины на службе у Ярослава русский князь предстает нерешительным человеком, которому мало что удалось бы сделать без помощи лихих варягов. Князь посылает Эймунда на разные опасные задания, в частности, именно Эймунд убивает брата Ярослава, «Бурицлава» (здесь, по-видимому, причудливо наложились друг на друга истории Святополка и его младшего брата Бориса). В награду за свои подвиги Эймунд получил в управление город Полоцк с прилегающими землями.
Конечно, история Эймунда насыщена литературными штампами и сильно расходится с нашей летописью. Но она интересна как свидетельство прочных русско-скандинавских связей в области военного дела в начале XI в.
Кстати, «варяг» – по-видимому, не единственное слово древнерусского языка, образованное от скандинавского оригинала с окончанием на «-ing». В «Правде Русской», нашем древнейшем своде законов, встречается еще одно созвучное слово – «колбяг». В «Правде» этот «колбяг» оказывается где-то вблизи «варяга» и попадает с ним в одни и те же статьи:
«Аще челядин скрыется любо у варяга, любо у колбяга…»
В данном случае «челядин» – это раб-чужеплеменник, военный трофей. Варяг и колбяг, у которых может скрыться беглый раб, находятся в обществе времен «Правды» (та редакция закона, в которой есть колбяг, относится к первой половине XI в.) на особом положении, и в этом случае требовалась особая процедура. Но откуда же взялось само слово «колбяг»? В точности это неизвестно, наиболее вероятная версия: древнерусское «колбяг» происходит от скандинавского «kylpingr» – слова, которым обозначали финских жителей Северной Руси, точнее, одной из ее областей, юго-восточного Приладожья.
