Был известен портрет Цецилии Галлерани работы Леонардо да Винчи. Беллинчони написал сонет об этой картине, в котором с обычными для его стиля гиперболами он восхвалял скорее оригинал, нежели изображение:
«Поэт. Кто рассердил тебя? Кому завидуешь ты, Природа?
Природа. Винчи, изобразившему звезду вашу, Цецилию. Столь совершенна красота ее, что солнце кажется тусклой тенью, в сравнении со светлыми ее очами».
Изабелла д'Эсте была в хороших отношениях с Цецилией и после французского завоевания предоставила ей убежище и радушно, приняла ее в Мантуе. В 1499 году, рассматривая несколько картин Джованни Беллини, она преисполнилась желания сравнить их с некоторыми работами Леонардо. Она написала Галлерани, попросив ту одолжить свой портрет, «поскольку вдобавок к тому наслаждению, которое мы получим от такого сравнения, мы также будем иметь удовольствие увидеть ваше лицо»; она пообещала сразу же вернуть картину. В ответном письме от 29 апреля Цецилия уверяла ее, что послала бы этот портрет даже более охотно, будь его сходство с ней несколько ближе, но «не подумайте, ваша милость, что это вызвано какой-то ошибкой мастера — хотя, с другой стороны, я не уверена в его точности, — но это лишь следствие того, что портрет был написан в то время, когда я еще была так неразвита, и с тех пор я так сильно изменилась. Никто, видя меня и этот портрет вместе, не подумал бы, что это мое изображение. Тем не менее умоляю Вашу Милость быть вполне уверенной в моем благоволении. Я намереваюсь сделать много больше, нежели переслать портрет для вашего удовольствия».
Во внешности типичной ломбардской женщины эпохи кватроченто не было ничего возвышенного. Здоровые и полнокровные, они обладали характерными особенностями телосложения. Людовико не стал больше медлить. Джакомо Тротти, наделенный теперь в Милане значительными полномочиями, был послан в Феррару, с тем чтобы изложить условия Людовико и уладить дело. Затем возникло еще одно препятствие, что вызвало немалое беспокойство д'Эсте. В ноябре 1490 года Тротти писал, что если синьор Людовико и не был бы рад приезду «нашей мадонны герцогини», то есть герцогини Элеоноры, «то только вследствие своего уважения к самой герцогине, а также из-за возникших сплетен; или же в самом деле из уважения к той своей возлюбленной госпоже, которую он поселил в замке, которая сопровождала его, куда бы он ни шел; и она с ребенком, и мила как цветок, и он часто брал меня с собой, чтобы видеть ее. Но не следует торопить время, которое исцеляет все. Чем меньше внимания мы будем ей уделять, тем быстрее он откажется от нее. Я знаю, о чем говорю».
К тому времени все уже было улажено. В августе Людовико послал Франческо да Касате в Феррару с более определенными обещаниями. Он купил невесте ожерелье из крупного жемчуга с прекрасным изумрудом в оправе из золотых цветков, прозрачный рубин и жемчужину в драгоценном камне грушевидной формы. Свадьбу опять назначили на позднюю зиму. Сопровождать Беатриче должны были ее мать и сестра Изабелла. Молодая маркиза Мантуи решила подготовить соответствующую случаю процессию из ста трубачей и девяноста всадников; она знала, что во всей Италии нет более великолепного двора, чем двор Сфорца. Но когда Людовико, ссылаясь на множество ожидаемых гостей, попросил ее взять с собой как можно меньше людей, она вдвое сократила свиту и оставила только тридцать всадников. Без сомнения, в душе она была только рада сократить расходы, для которых с трудом могла найти средства.
Тем временем Людовико дал поручение Кристофоро Романо, которого Асканио прислал ему из Рима как талантливого молодого скульптора, отправиться в Феррару и сделать бюст Беатриче, который теперь хранится в Лувре. Вероятно, он весьма схож с оригиналом. Беатриче исполнилось только пятнадцать лет, она еще не вполне развита, и в ее внешности есть нечто почти детское. Ее округлые щеки и полные губы достались ей от арагонской династии, вернее, от матери. Весьма характерной ее чертой был маленький, заостренный нос. Своим очарованием Беатриче была обязана не своей внешности, а живости своей натуры, своему духу и энергии, той жизненной силе, которая сквозит во всем, что мы знаем о ней, как, например, на портрете работы Леонардо, в подлинности которого нет сомнений.
Зима была очень морозной, одной из самых холодных из всех когда-либо здесь известных. К концу года река По замерзла и Феррара была покрыта глубоким снегом. Кортеж отправился в путь 29 декабря. Вместе с Беатриче ехал ее брат Альфонсо, который должен был привезти обратно свою невесту Анну Сфорца, сестру герцога Миланского. Мужчины ехали на санях, женщины — на деревенских повозках, пока не добрались до судоходной части реки. Здесь их ожидали баржи, присланные из Павии. Беатриче деи Контари, одна из известных своей жизнерадостностью служанок Изабеллы, послала маркизу Мантуи любопытное описание этого путешествия. Установились весьма сильные холода, но хуже всего было то, что из-за такой погоды баржа с провизией все никак не появлялась. Если бы Мадонна Камилла не послала им ужин, «то я была бы уже святой в Раю». Слезы выступали у нее на глазах при виде несчастной маркизы, дрожащей от холода, но не имевшей возможности согреться у огня. В конце концов она подошла к кровати и попросила свою госпожу лечь вместе с ней, чтобы согреть ее, «но я так желала ей Вас, Ваша Милость, зная, сколь мало я могу служить заменой, я едва ли могла согреть ее так, как Вы, non avendo io il modo» (я не имею такой возможности). Теперь же, добавляет она, когда ее госпожа находится в безопасности в Павии и наслаждается свадебными увеселениями, она серьезно подумывает о том, чтобы составить завещание, после всего, что им пришлось пережить.
Ниже Павии, в важном стратегическом пункте в месте слияния рек По и Тичино, Джан Галеаццо Висконти построил свой величественный замок. Здесь невеста сошла на берег и встретилась с Людовико. Семнадцатого января в часовне замка в весьма скромной обстановке состоялось их венчание. На церемонии отсутствовали даже герцог и герцогиня Милана. Из письма Эрколе Феррарского к своей супруге видно, что и в этом случае тоже «желаемый исход дела не последовал». Но он призывает свою супругу не беспокоиться по этому поводу. Возможно, Людовико пока воздержался от этого шага из искренней любви к своей невесте и нежелания ее огорчать, приняв во внимание ее невинность и робость. Нет никаких сомнений, добавляет Эрколе, в том, что он дожидается подходящего случая, как предполагает Амброджио да Розате. На основании этих писем профессор Гарднер заключает, что герцогиня, дочь Ферранте, поначалу не питала никаких чувств к Людовико, но впоследствии была совершенно очарована его добротой и учтивостью.
Людовико незамедлительно вернулся в Милан, чтобы проследить за приготовлениями к свадебным торжествам. Проведение их было поручено Галеаццо Сансеверино, быстро завоевавшему такое же доверие у герцогини Бари, каким прежде пользовался у герцога. Его юная жена Бьянка, которая, несмотря на свой нежный возраст, сама занималась хозяйством и присутствовала на всех важных церемониях, стала неразлучной подругой Беатриче, чувствовавшей к ней искренне расположение.
В обустройстве великолепного дома для своей супруги Людовико решил ничего не оставлять незавершенным. Он издал приказ управляющим всех главных городов герцогства, повелевая им прислать всех живущих у них художников в Милан для работы в зале делла Балла и в других помещениях замка. Подчинившимся этому приказанию было обещано щедрое вознаграждение; остальным грозил штраф и немилость герцога. Синьор Малагуцци-Валери полагает, что упомянутым Леонардо был какой-то другой художник, а не да Винчи, поскольку тот стал уже к тому времени прославленным мастером и не мог быть включен в список менее значимых живописцев. Потолок в зале делла Балла был украшен лазурью и золотом — лазурный ляпис в те времена ценился почти так же, как драгоценные металлы, — что придавало ему сходство со звездным небом, тогда как героические деяния Франческо Сфорца были изображены на развешенных по стенам гобеленах. Людовико любил прославлять своего отца. Каньола пишет: «Этот славный и великодушный государь украсил замок Порта Джовио в Милане удивительными и прекрасными строениями, а площадь напротив названного замка была расширена; и он расчистил все улицы города, выкрасил и нарядил их; и то же самое он сделал в городе Павии; поэтому, хотя поначалу их называли уродливыми и грязными, теперь их можно назвать прекраснейшими; это великое достижение, славнейшее и заслуживающее высочайшего признания, особенно со стороны тех, кто видел их ранее и видят, каковы они сейчас». По-видимому, именно к этому периоду относится фреска (ныне хранящаяся в коллекции Уолейса), на которой изображен Джан Галеаццо, читающий Цицерона или, скорее, играющий с томиком его произведений.
