Стоящие с винтовками участники курсов были официально признаны снайперами. Но в то время как более неопытные солдаты были счастливы оттого, что обрели новый статус элитных бойцов, подобные мне бывалые солдаты, много повидавшие на передовой, смотрели в будущее с тревогой и дурными предчувствиями. Впрочем, они недолго пребывали в тяжелом состоянии духа. Жизнь снайпера подчинена моменту, а прямо перед нами была превосходная еда и пиво, а что еще нужно, чтобы наслаждаться жизнью? Я полностью отдался празднику и взял от него все, что мог, поскольку знал, что каждый день может стать для меня последним.
Большинство новоиспеченных снайперов на следующий день уже сидели в поездах, следовавших на восток. А меня в это воскресенье во второй половине дня на грузовике подбросили до Миттенвальда, и оттуда я зашагал в родную деревню. Я заранее известил в письме семью о своем приезде. Родители и сестры дожидались меня, когда я постучал в дверь. И не нужны были слова. Родители взволнованно обнимали меня, а сестры в нерешительности стояли рядом. Я повернулся к ним, улыбнувшись:
— Девочки, смотрите, что у меня для вас есть!
Я снял свою винтовку с плеча и прислонил к стене, снял рюкзак и, развязав его, достал несколько плиток шоколада в красной фольге, которые были частью завоеванного мною приза.
Глава двенадцатая "С РУМЫНАМИ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ"
Как только семья услышала от меня, что события последних месяцев моей жизни представляли собой нечто вроде увлекательного приключения, все заверения вездесущей пропагандистской машины тут же были приняты ими на веру.
— Скажи нам, как идет война? — спрашивали они.
— Мальчик, ты плохо выглядишь! — сокрушалась мать. — Неужели они в армии не дают вам достаточно еды?
— Дайте ему хоть присесть! — не выдержал отец и усадил меня на скамейку за кухонный стол. — Сначала выпей, а потом мы тебе сообразим что-нибудь перекусить.
Моя семья явно не страдала от голода. Она была хорошо обеспечена продуктами, которые отец получал у местных фермеров за свои плотничные работы. Вся неловкость, которую каждый ощущал в первые минуты воссоединения семьи, вскоре прошла, но я по-прежнему замечал пытливые взгляды родителей. Однако что я мог им рассказать? У меня просто не было слов, чтобы описать то, что я перенес. Живя здесь, они бы попросту не поняли, каково мне там. К тому же у меня совершенно не было желания приносить ужас войны в этот спокойный, наивный мирок.
Начав рассказывать несколько анекдотов о каждодневной рутине солдатской жизни, я по едва заметному кивку головы отца понял, что могу продолжать. Охваченные восторгом, мать и сестры жадно слушали, как я описывал войну, подобной приключению, захватывающему, суровому и немного опасному — как раз такому, о каком мечтают молодые женщины.
Позднее, когда впервые за долгое время я снова оказался в своей удобной кровати, противоречия между вымыслом и правдой, миром и войной, начали терзать меня. Неуверенность в будущем давила на нервы. Так продолжалось несколько часов, пока я, наконец, не погрузился в беспокойный и слишком короткий сон. На следующее утро я встал разбитый, с головой, полной спутанных мыслей. Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал помогать отцу в мастерской, и в итоге нашел умиротворение, сконцентрировавшись на семейном деле.
Отец не спрашивал меня, почему я так молчалив, поскольку понимал, что теперь творится в голове у его сына. Старику Оллербергу казалось, будто он сам еще вчера переживал то же самое, на несколько дней возвратившись домой с передовой. Правда, было это четверть века назад. Оллерберг-старший уходил на ту войну, полный ликования, а вернулся подавленным и ставшим мудрее после столкновения с суровой реальностью войны. Теперь он вспоминал, что чувствовал тогда, сравнивая мирную жизнь дома с пережитым им ужасом боев на Итальянском фронте, и как его семья не понимала, через что он прошел, а он не мог найти слов, чтобы рассказать им.
Отец и сын безмолвно работали в мастерской. Наши движения были точными и почти превосходно слаженными. Между нами установилось взаимопонимание, которое не требовало слов. Мы оба знали, чтб за плечами у меня и почему я не могу думать о том, что будет дальше. Невозможность избежать приговора судьбы тяжело давила на каждого, но особенно на солдата, воевавшего на передовой, чья жизнь находилась в жестких рамках слов "здесь" и "сейчас", знавшего, что каждая оплошность может стать его последней. Это знание определяло ритм моей жизни.
Безмолвие нарушилось, когда отец посмотрел мне в глаза со странной грустью и сказал:
— Позаботься о себе, мой мальчик, и вернись назад живым и здоровым. Ты нужен здесь.
Дни сменяли друг друга. Каждый из них я проводил с семьей. Деревня стала для меня непривычной и чужой. Все мои друзья и одноклассники ушли на фронт, многие из них уже погибли. Теперь каждый смотрел в будущее с неуверенностью и тревогой. Подвергавшиеся жесточайшей цензуре газеты неустанно выражали свою веру в окончательную победу Третьего рейха, однако теперь все научились читать между строк. Если в газетах говорилось о "гибком ведении войны по всем фронтам", каждому было ясно, что это означает отступление. Именно в это время западные союзники высадились во Франции и открыли второй фронт, который потребовал столь огромного количества сил Вермахта, что немецкая армия на Восточном фронте перестала получать пополнения. Одновременно американцы и британцы усилили свое давление на Южном фронте в Италии, в то время как русские начали наступление против группы армий "Центр". Было очевидно, что при таком нажиме по всем фронтам Вермахт не сможет сопротивляться долго. Полное и неизбежное поражение неумолимо приближалось. Попытка нескольких высших офицеров Вермахта убить Гитлера и договориться о сепаратном мире провалилась. Судьба Германии была решена.
Мой недолгий отпуск подошел к концу. Когда отец, прощаясь, сжимал мою руку, черты лица старика казались высеченными из камня, но во время коротких объятий я почувствовал, что тот дрожит от волнения. Мать и сестры плакали навзрыд и не находили слов, чтобы ободрить меня. Прощаясь с ними, я понимал, что они все остаются в руках судьбы.
Когда в начале августа мой поезд понесся обратно к линии фронта в Румынии, внутри меня разлилось чувство необъяснимого облегчения оттого, что я могу вернуться к жизни, где все действия подчинены древним законам войны. Пока я был в отпуске, мой мозг буквально разрывался от противоречий. Мир вокруг казался мне нереальным. Жизнь дома была наполнена неуверенностью и страхом неизвестности. На фронте все было совершенно наоборот. Я знал, что делать, как жить, и знал свое солдатское ремесло. С приближением к передовой, которая теперь была моим настоящим домом, ко мне возвращалась уверенность в том, что я сумею до конца пройти свой путь, каким бы горьким ни был конец. Главное, что рядом со мной будут мои товарищи, которые в последние месяцы стали моей настоящей семьей.
Обратный путь в Румынию прошел без каких-либо инцидентов. Но я замечал, что все солдаты, которых я встречал в пути, выглядели встревоженными и нервными. Это были первые угрожающие признаки деморализации.
От последней станции меня и еще семерых бойцов, ехавших со мной, подбросили до места назначения на "Опеле Блице", который был направлен из моего батальона для получения груза с поезда. Водитель оказался мне знакомым. Это был младший капрал по имени Алоис, давно служивший в 144-м полку.
Чем ближе мы подъезжали к фронту, тем острее я ощущал неспокойность обстановки вокруг. Но по пути в поезде, кроме диких слухов, я не слышал ничего конкретного, что позволило бы мне разобраться в происходящем. Однако Алоис обрисовал передо мной фронтовую ситуацию:
— Йозеф, я скажу тебе, что-то назревает. Когда я забирал нашего старика из полка, я слышал, как офицеры разговаривали о донесениях разведки. Они думают, что приближается большое наступление иванов. А еще шел разговор, что наши дорогие румынские союзники нарушают договор, если верить тому, что доложили венгерские секретные службы. Для группы армий "Центр" заваруха уже началась, но наша 6-я армия тоже попала в беду. Она вот-вот окажется в окружении. Говорю тебе, что-то должно случиться в последующие несколько дней. Русские порвут нам задницы, здесь не будет камня на камне. Чтобы принять эту жизнь, нужно залить в себя хоть немного спиртного.
С этими словами водитель достал из-под сиденья бутылку фруктового шнапса.
— Восхитительная вещь! — сказал он, щелкая языком. — Я украл ее у полкового казначея. Эта кабинетная вошь получила посылку от жены. К несчастью, груз получил небольшие "повреждения при транспортировке". Но казначей переживет это: там было две бутылки.
Я охотно сделал большой глоток, ощущая, как вкусный крепленый домашний напиток, проходя через горло, разливался теплотой внутри меня. Я болтал с Алоисом до конца пути. Наш разговор время от времени перемежался глотками из бутылки. Алоис рассказал мне, что последние несколько недель были спокойными и они наслаждались хорошей летней погодой. Также немецкие бойцы близко сошлись с солдатами из соседней румынской части. А еще они получили пополнение в личном составе и в материальной части, благодаря чему рота почти восстановила свою полную боевую численность.
