был составить 18 млн. эстонских крон, встречный эстонский экспорт – те же 18 млн. крон. По соглашению с Литвой стоимость поставок равнялась 20 млн. лит для каждой из сторон, а с Латвией – 30 млн. лат.
Товарный состав советского экспорта в страны Балтии был весьма разнообразным и включал в себя как промышленное сырье, в том числе горюче-смазочные материалы, сталь, железо, чугун, цемент и т. п., так и продукцию машиностроения, прежде всего сельскохозяйственного, удобрения и различные потребительские товары.
Эстонский экспорт в СССР примерно в равных долях был представлен промышленными товарами (бумага, стекло, целлюлоза, железнодорожные вагоны) и товарами сельского хозяйства (молоко, сливки, сыр, мясо животных, свиньи). Литовский экспорт на 60 процентов состоял из поставок свиней, а оставшиеся 40 процентов приходились на сливочное масло, рогатый скот, крахмал и т. д. Латвийский экспорт по товарному составу и балансу между продукцией промышленности и сельского хозяйства более походил на эстонский. Срок действия всех трех соглашений устанавливался с 1 ноября 1939 г. по 31 декабря 1940 г.
Большое значение для стран Балтии имело предоставленное им Советским Союзом право транзита экспортно-импортных товаров через территорию СССР для восстановления нарушенных германской блокадой связей с традиционными рынками в Западной Европе. Транзит был открыт в обоих возможных направлениях: на север в Мурманск и на юг в черноморские и каспийские порты СССР. Тарифы на такие транзитные перевозки по железным дорогам и по Беломоро – Балтийскому каналу устанавливались весьма льготные.
Конференция Балтийской Антанты, состоявшаяся в Таллинне 8 декабря 1939 г., констатировала «благоприятно развивающиеся торговые отношения с СССР на основе взаимопонимания».
Кризис (25 мая – 16 июня 1940 г.)
Гром среди этого в целом ясного неба прогремел 25 мая: Молотов вызвал литовского посланника Л. Наткевичуса и от имени правительства сделал представление о случаях «исчезновения» двух советских военнослужащих из частей, расположенных в Литве. «Нам достоверно известно, – заявил нарком, – что исчезновение этих военнослужащих организуется некоторыми лицами, пользующимися покровительством органов литовского правительства […] Советское правительство считает подобное поведение литовских органов провокационным в отношении СССР, чреватым тяжелыми последствиями…» [63, с. 331–332]. Делая это представление, Молотов прекрасно знал из донесения полпреда Н. Г. Позднякова от 24 мая, что в действительности речь шла о случаях самовольного временного оставления части упомянутыми красноармейцами и что ко времени молотовского демарша они уже вернулись. «Агенты органов литовского правительства» не имели к этому ни малейшего отношения [63, с. ЗЗО-331].
Причина столь внезапной перемены в отношениях СССР со странами Балтии (пока что с Литвой, но затем также с Латвией и Эстонией) заключалась в начавшемся 10 мая наступлении Вермахта на Западном фронте. К 20 мая скорый разгром англо – французской коалиции уже не вызывал сомнения. Страх перед Германией, стремительно шедшей к победе, побудил московское руководство ожидать не просто отказа Берлина от соглашений осени 1939 г. по Прибалтике ввиду новой расстановки военно – политических сил в Европе. Опасались худшего: по свидетельству Н. С. Хрущева Сталин был всерьез обеспокоен тем, что после разгрома союзников Вермахт в полном составе окажется на границе с СССР. В мае – июне в Кремле на какое – то время воцарилась паника в ожидании казавшегося неизбежным нападения Германии в самом скором времени. [71] Эта неверная оценка ситуации привела к ложным выводам, а те – к принятию поспешных и, как оказалось, контрпродуктивных военно – политических мер.
На решающее значение германского фактора указывает выбор Литвы в качестве первого объекта новых мероприятий СССР: из трех стран региона только у нее имелась общая граница с Рейхом. Захват Литвы открывал Германии путь ко всей Прибалтике. Поэтому, чтобы не дать Берлину опомниться, было решено максимально быстро заполнить вакуум силы именно здесь. Именно так Молотов и объяснил и. о. премьер-министра Литвы Креве-Мицкевичусу выбор его страны первым объектом новых советских мероприятий [82, p. 126]. Шеф восточноевропейского департамента МИД Великобритании У. Стрэнг так описывал происходящее: «Русские, кажется, дрожа от страха вследствие неожиданного для них успеха немцев, уже исподволь, видимо, начинают придираться к прибалтийским государствам, на этот раз начиная с Литвы, чтобы при необходимости свойственными большевикам методами можно было бы оправдать эвентуальную оккупацию Прибалтики» [77, с. 538–539]. Того же мнения придерживался В. Шуленбург, разглядевший еще одну грань проблемы: победы Германии дали повод для надежд в Прибалтике, особенно пограничной Литве, на германское заступничество от Кремля, что могло подвигнуть прибалтов на проявление большей твердости по отношению к СССР. [93, p. 599].
В Москве справедливо решили, что в условиях боевых действий воюющим на западе державам стало не до событий в регионе; следовательно, значительно снизилась угроза их вмешательства на стороне Балтии, а СССР обрел почти полную свободу рук. Главным было успеть создать ситуацию свершившихся фактов до окончания боев на западном фронте. Именно поэтому политические мероприятия Кремля в странах Балтии имели откровенно импровизированный характер, но советизация здесь была ни при чем. Для советизации Прибалтики запланированная Москвой исключительно обширная оккупация не требовалась.
В качестве косвенных доказательств справедливости этой оценки можно привести следующие факты. 23 мая 1940 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение об эвакуации на родину, как иностранцев, литовского населения присоединенных в сентябре 1939 г. районов Западной Белоруссии. Подобное решение не имело смысла, если бы к этому времени уже приступили к реализации плана инкорпорации Литвы в СССР. Более того, 26 мая 1940 г. заместитель наркома иностранных дел В. Г. Деканозов информировал о принятом решении Л. Наткевичюса.
Таким образом, даже после сделанного Заявления от 25 мая решение о присоединении Литвы к СССР еще не было принято. Ни словом эта цель не обозначена и в директиве начальника Политуправления РККА Л. З. Мехлиса, направленной в штабы Ленинградского и Белорусского военных округов в начале июня ввиду подготовки акции по вводу дополнительных войск в Прибалтику [95, ф. 9, оп. 29, д. 504, л. 52–58]. Наконец, уже 8 июня СССР идет на подписание с Эстонией основополагающего документа об административных правилах пребывания советских войск в этой стране, которому предстоявшие события отмерили всего семь дней жизни. Факт подписания этого соглашения, а также ничем не омраченный визит в Москву 2–9 июня военного министра Латвии К. Беркиса, однозначно указывают на то, что даже тогда судьба государств Балтии еще оставалась нерешенной.
Вообще следует подчеркнуть, что вопрос «советизировать или нет Прибалтику?» решался не столько в голове Сталина, сколько на полях сражений во Франции. Если мы говорим не о сокровенных желаниях кремлевских вождей (а они с 1917 г. спали и видели, как бы сделать союз советских республик Земношарным), а о практических мероприятиях в
