случае хуже будет для них, если, как им в тайне сообщил об этом толмач, поведут их туда на гнев и немилость — всего более за то, что они так неуважительно отвергли предложенную им великую милость.
Лифляндцы соглашаются отправиться в Москву. Поэтому они единодушно решили, — ибо, как говорится: “Ех duobus malis minimum esse eligendum” [198], — явиться к настоятелю и сказать, что они вполне готовы отправиться в Москву к царю всея Руси, если только их не будут там держать как пленников и они там не пропадут вместе с женами и детьми. Настоятелю очень понравились эти речи, он стал их всячески ободрять и, говоря, чтобы они спокойно ехали, ничего не опасаясь и не боясь, он поклялся им своим богом, приложившись к кресту, что не будет им никакого зла, а наоборот, ждут их великие милости и многие блага.
После настоятелевой клятвы и целования креста они отправились (хотя и невеселые) в монастырь. Настоятель и монахи приняли их очень приветливо, поместили каждого с его близкими в гостинице и не дали никому истратить ни копейки на пропитание. Царь приказал безвозмездно содержать их как в этом монастыре, так и в Пскове, Новгороде, в Твери и на всем пути. Вина, медов, пива, а также вареного и жареного подавали столько, что если бы их было втрое больше, то и тогда всего было бы вполне достаточно.
Лифляндцев хорошо принимают в Пскове. Тогдашний воевода псковский Андрей Васильевич Трубецкой и тамошние горожане приняли их превосходно, записали имена не только их самих, но и их жен и детей, слуг, дворовых людей и девок, записали также, кто дворянского, а кто не дворянского звания, и какое у кого имущество осталось в Лифляндии, а также — кто к чему был приставлен или чем занимался. Запись эту послали вперед царю в Москву. Целых восемь дней гостили там лифляндцы, их очень хорошо содержали и уговаривали продать своих лошадей и спрятать деньги в кошель, благо у царя достаточно лошадей, чтобы довезти их до места. После этого дали им сколько надо было возчиков и лошадей, а слугам, которые были в плохой одежонке, по теплой шубе. Так отправились они с божьей помощью в путь и прибыли в Москву в добром здравии 21 ноября 1601 г. Царь велел освободить боярский двор у самого Кремля и поселить там немцев, а вскоре им было туда доставлено все, что потребно для домашних нужд: дрова, рыба, мясо, соль, масло, сыр, вино, меды, пиво, хлеб, к каждому хозяину был определен в пристава (zum praestaven) московит, которого можно было посылать за припасами и другими покупками и приобретениями или за какой иной надобностью.
Царь посылает немцам деньги. 23 ноября царь прислал им денег, одному 6 рублей, другому 9, третьему 12 рублей, кому больше, кому меньше, смотря по тому, сколько того было людей, на покупку того, в чем у них была нужда, а корма само собою выдавались каждую неделю. 12 декабря вновь прибывшим немцам было сказано, чтобы они собрались и были готовы на следующий день в своих лучших одеждах предстать перед царем. Большинство отказалось, говоря, что они недостойны явиться к его величеству из-за худой одежды. Царь велел им сказать в ответ, чтобы они не считали себя недостойными, он хочет видеть их самих, а не их одежду, пусть они придут в том, что каждый из них привез с собой, он всех их оденет и так же, как своих немцев, пришедших к нему ради его высокого имени, с избытком их обеспечит.
13 декабря царь сидел с сыном на своем царском месте, вокруг них сидели и стояли тут же в палате все его советники и знатные бояре в камковых и парчовых одеждах. На них были длинные золотые цепи и великолепные драгоценности. Своды палаты, четыре стены и пол, там, где по нему ходили и где на нем стояли, были обиты ценными турецкими тканями и коврами. Вновь прибывших немцев подводили к его величеству по очереди, сначала старших, потом среднего возраста, потом молодых. Все они почтительно кланялись по-немецки царю и его сыну.
Царь гостеприимно приветствует лифляндцев. Царь сказал через своего переводчика: “Иноземцы из Римской империи, немцы из Лифляндии, немцы из Шведского королевства, добро пожаловать в нашу страну. Мы рады, что вы после столь долгого пути прибыли к нам в нашу царскую столицу Москву в добром здравии. Ваши бедствия и то, что вам пришлось бежать, покинув своих родных, и все оставить, мы принимаем близко к сердцу. Но не горюйте, мы дадим вам снова втрое больше того, что вы там имели. Вас, дворяне, мы сделаем князьями, а вас, мещане и дети служилых людей, — боярами. И ваши латыши и кучера будут в нашей стране тоже свободными людьми. Мы дадим вам вдоволь земли и крестьян, и слуг, оденем вас в бархат, шелка и парчу, снова наполним деньгами ваши пустые кошельки. Мы будем вам не царем и государем, а отцом, и вы будете нам не подданными нашими, а нашими немцами и нашими сынами, и никто, кроме нас, не будет повелевать вами. Мы будем сами судьей вашим, если у вас возникнут спорные дела. Веры своей, религии и богослужения вы вольны держаться так же, как в своем отечестве. Вы должны поклясться нам вашим богом и вашей верой, что вы будете верны нам и нашему сыну, что не измените и не уедете из страны без нашего на то дозволения, не сбежите или не перейдете к какому-либо другому государю, ни к турку, ни к татарам, ни к полякам, ни к шведам. Вы не должны также скрывать от нас, если услышите о каких-либо изменнических замыслах против нас, и вы не должны вредить нам ни колдовством, ни ядом. Если вы выполните и сдержите все, то мы за это пожалуем и одарим вас так, что у других народов и прежде всего в Римской империи много об этом будут говорить”.
Дитлоф фон Тизенгаузен, ловкий и красноречивый лифляндский дворянин, произнес от имени всех краткую благодарственную речь за это царское благоволение и милость и под присягой дал за всех обет до самой смерти быть верным и преданным отцу своему, царю всея Руси.
Царь ответил: “Любезные дети мои, молите бога за нас и наше здравие. Пока мы живы, у вас ни в чем нужды не будет”. Он прикоснулся пальцами к своему жемчужному ожерелью и сказал: “Даже если придется поделиться
