Спустя восемь месяцев, в августе 1852 года, она скоропостижно скончалась. 19 августа П. А. Кельберг сообщал общему знакомому И. П. Корнилову в Москву: «Севодне похоронили почтенную старушку Шарлотту Карловну, мать Екатерины Петровны Торсон. Жаль бедную Екатерину Петровну, которая осталась одним-одинехонька; старушка прожила 88 лет и умерла истинною христианкою. Она до самой смерти ходила на ногах и еще за 1/4 часа (до кончины. —
А. Т.) разливала чай».
Николай Александрович Бестужев. Старость к Николаю Александровичу Бестужеву подкралась очень быстро и неумолимо. Он как-то сразу сдал, постарел и этим удивил даже своих друзей по сибирскому заточению. Посетивший Бестужевых и Торсонов осенью 1849 года И. И. Пущин (вместе с М. К. Юшневской) так писал в своих воспоминаниях: «Признаюсь, Николай Александрович мне как-то не понравился той осенью — во внешнем, так сказать, смысле. За те десять лет, что не виделись, он не то чтобы постарел, но сдал, сильно сдал, и выглядел нездорово, хотя лечился своими способами, как все на свете сам делал» — цит. по повести Н. Я. Эйдельмана «Большой Жанно» (М., 1982).
Как это ни странно, но Николай Александрович Бестужев с первых дней поселения стал задумываться о скорой кончине и часто думал о ней, путешествуя по окрестным горам. В его письме сестре Елене от 18 июня 1841 года есть пророческие строки: «Я всегда любил природу, а теперь на западе моей жизни я спешу насладиться ею; теперь каждый час напоминает мне, что я иду уже под гору и что долина, где построят мне вечное жилище, ужо в виду». В письме от 11 марта 1854 года Н. А. Бестужев так писал декабристу Д. И. Завалишину: «Я всю зиму прохворал; пришла и моя очередь состариться и припадать к постели».
Однако и болезнь не мешала ему внимательно следить за событиями героической обороны Севастополя: каждая добрая весть о подвигах российских моряков оживляла старого морского офицера. Весной 1854 года Николай Александрович даже написал интересную статью о Крымской войне.
Наступило лето 1854 года. Хозяйство к тому времени разладилось, и поэтому нужно было думать о других видах получения средств. Прошлая поездка в Кяхту, исполнение заказов на портреты принесли хорошую помощь семейству. Теперь пришли заказы и из Иркутска, от которых грех было бы отказаться. Однако существовала еще одна, пожалуй более важная, причина поездки Николая Александровича в Иркутск.
Дело в том, что жандармским генералом Восточной Сибири был не кто иной, как Казимирский, в свое время сменивший плац-майора Лепарского (племянника С. Г. Лепарского) на посту коменданта Петровского Завода. Несмотря на то, что по долгу службы Казимирский олицетворял собой недремлющее око III отделения, узники Петровского каземата любили его (тогда еще майора, а позже подполковника) за честность, прямоту и благородство. Наиболее тесно Казимирский сблизился с Николаем и Михаилом Бестужевыми. Позднее, объезжая Забайкалье уже в генеральском чине и имея должность начальника жандармов Восточной Сибири, он всегда останавливался на несколько дней у «государственных преступников» в Селенгинске.
Осенью 1854 года Бестужевы получили письмо от Казимирского, в котором тот извещал о своей предстоящей поездке по Забайкалью и о сильном желании посетить братьев в их селенгинском изгнании. Трижды генерал подъезжал к берегам Байкала и трижды был вынужден возвращаться в Иркутск из-за сильных морских штормов. Поэтому Казимирский отложил свою поездку и стал усиленно приглашать Николая Бестужева посетить Иркутск, «так как ему хочется душевно повидаться с ним».
Бестужев пробыл у Казимирского месяца три. Все это время было заполнено им выполнением заказов, деловыми встречами с местной интеллигенцией, с друзьями по борьбе и каторге. В Иркутске Николай Александрович получил радостное известие о смерти царя Николая I, отправившего декабристов на каторгу. Здесь Н. А. Бестужев встретился с Н. В. Киренским, о котором знал еще по письмам брата Александра. Прибыв на поселение в приполярный Якутск, Л. Л. Бестужев-Марлинский первое время жил в семейство Киренских, а самого хозяина учил говорить по-французски. Затем Н. В. Киренский переехал в Иркутск, где Николай Александрович нашел ого семейство в жалком положении, близком к нищете. Он тотчас бросился к генерал-губернатору Н. И. Муравьеву и попросил дать какое-либо место Киренскому, и тот назначил его городничим в Селенгинск.
Собравшись в обратную дорогу, Бестужев заехал к Киренскому и застал его в большом затруднении: оказывается, большое семейство не вмещалось в единственную повозку. Николай Александрович тут же уступил свой экипаж новому градоначальнику Селенгинска, а сам уселся с ямщиком на козлах. Этот 60-верстный переезд под студеными байкальскими ветрами стоил Николаю Александровичу жизни. Случилось так, что посредине снежной пустыни Байкала дети Киренского захотели есть. Путники бросили на голый лед ковер и пообедали при дыхании обманчивого апрельского ветра. Полчаса, проведенного на льду озера, оказалось достаточно, чтобы получить воспаление легких. Вернулся Бестужев в Селенгинск уже безнадежно больным.
Семнадцать дней боролся Бестужев с болезнью. Он помрачнел, почти не разговаривал, угнетаемый мыслью о скорой кончине, отказывался принимать какие-либо лекарства. Иногда казалось, что декабрист утомился жизнью и жаждал смерти. Брат и сестры Николая ни на минуту не оставляли маленький флигель усадьбы, в котором жил и теперь умирал Бестужев. Две важные проблемы волновали Николая Александровича в последние дни: бои под Севастополем и свершившаяся смерть Николая I. «Успехи и неудачи Севастопольской осады, — вспоминал М. А. Бестужев, — его интересовали в высочайшей степени. В продолжение семнадцати долгих ночей его предсмертных страданий я сам, истомленный усталостью, едва понимал, что он мне говорил почти в бреду, должен был употреблять все свои силы, чтобы успокоить его касательно бедной погибающей России». Сестра Елена Александровна, также дни и ночи не отходившая от постели умирающего брата, говорила, что в забытьи Николай очень тихо часто твердил: «Севастополь, мой бедный Севастополь».
До последней минуты к Николаю Бестужеву периодически возвращалось здравое сознание, и тогда он, сжимая свою горевшую жаром голову, повторял: «Так и не успел я написать своих воспоминаний, и все то, что тут… надо будет похоронить…»
Николая Александровича Бестужева отпевали в местном храме. За гробом декабриста от церкви к Посадскому погосту шло много народа. Так выразили жители Селенгинска и окрестных улусов свою любовь к человеку, много сделавшему для облегчения их жизни.
Николай Михайлович Бестужев. Четвертым из членов Селенгинской колонии декабристов, кто был похоронен на кладбище в Нижней деревне, стал сын Михаила Бестужева, в честь умершего дяди также названный Николаем. Исследователям почти неизвестны материалы о жизни детей Михаила Бестужева, особенно в их раннем возрасте. Однако бесспорно, что Михаил Александрович горячо и по-отечески любил своих двух сыновей и двух дочерей, рожденных от брака с селенгинской казачкой Марией Николаевной Селивановой.
Не так давно профессором Н. О. Шаракшиповой в фондах Государственного Исторического музея в Москве было обнаружено два письма М. А. Бестужева сестрам и дочери Леле.
