подтверждает сохранявшееся до 1975 года надмогильное сооружение Шарлотте Карловне Торсон. Как и на эскизах декабриста, это была имитация из кирпича и раствора гранитной плиты на высоком постаменте, в которую позднее была вмонтирована чугунная плита с надписью.
После отъезда М. А. Бестужева из Селенгинска все заботы о могилах декабристов и их родных взяли на себя друзья-ученики А. М. Лушников, Б. В. Белозеров и сын Н. А. Бестужева А. Д. Старцев, давшие клятву сохранять память о Селенгинской колонии «государственных преступников». По их заказу на Петровском заводе отлили из чугуна монументальные памятники в виде колонн, увенчанных бронзовыми крестами. Над могилами Н. М. Бестужева и его матери установлены большие чугунные кресты, а для Ш. К. Торсон отлили надгробную плиту (в 1975 году она была заменена мраморной). Они же заказали и установили аналогичные памятники на могилах близких друзей и знакомых декабристов: супругов Всеволодовых, Лушниковых, Седовых и других.
В сооружении мемориала деятельное участие принимал также сосед декабристов по Нижней деревне бурят Анай Унганов. Известно, что он вытесал гранитные плиты для постаментов.
Посадский погост обнесли высоким каменным забором и чугунной решетчатой дверью. Рядом была выстроена и небольшая часовенка, ныне не сохранившаяся.
Местное население, особенно бурятские жители Нижней деревни, долго хранили память о своих необыкновенных соседях. Сначала ученики, а потом и их потомки регулярно приносили на погост жертвенные приношения, чтобы, по древним шаманским и ламаистским обычаям, «отблагодарить» души умерших, как это они всегда делали по отношению к своим божествам, духам местности. В примечаниях Евгения Якушкина за 1901 год к дневникам декабриста И. И. Пущина есть такие любопытные строки: «В Бурятии до сей поры, я точно знаю, о нем (о Н. А. Бестужеве. — А. Т.) легенды ходят как о добром чародее, и, говорят, один старик к могиле его лет тридцать носил кое-какие съестные припасы, чтобы «не тужил улан-орон» (то бишь красное солнышко) Бестужев». Еще в конце XIX века капитаны, матросы и пассажиры проходивших по Селенге пароходов при виде этих памятников «обыкновенно обнажали головы и крестились» (цит. по повести Н. Я. Эйдельмана «Большой Жанно»).
Через сто лет после установления памятников, летом 1959 года, по инициативе селенгинского жителя Жамбалова была осуществлена первая реставрация мемориала. Литейщики Селендумского станкостроительного завода отлили кресты, а гусиноозерские газосварщики установили их вместо утраченных на чугунных колоннах. Рабочие Гусиноозерской шахты обнесли весь погост фигурной железобетонной оградой и построили рядом крытую беседку. Вторая реконструкция Посадского погоста была проведена в связи со 150-летием восстания декабристов. По проектам архитектора Ю. Н. Банзаракцаева и скульптора А. И. Тимина Министерство культуры Бурятской АССР и Бурятское республиканское отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры воздвигли впечатляющий мемориальный комплекс, к которому подведено специальное шоссе, а на съезде с главной трассы установлен обелиск-указатель. Пассажиры речных судов, следующих по Селенге, видят стилизованную колонну в виде сжатых ладоней человеческих рук. На установленных справа и слева от памятника барельефах изображены сцены декабрьского вооруженного восстания в Петербурге, сибирского заточения узников и особо — картины быта Селенгинской колонии декабристов. Перед мемориалом разбит сквер и установлена крытая беседка. В бывшем доме Д. Д. Старцева открыт мемориальный музей декабристов, ежегодно принимающий десятки тысяч экскурсантов.
В начале XX века (’«елейгииск посетил новый Крестьянский начальник С. Г. Рыбаков. Встретившись с современниками декабристов и посетив Посадский погост, он написал большую проникновенную статью, закончив ее такими словами: «Полный дум о необыкновенной судьбе, секретных», их добродетели в Сибири, о великой истории, с которой связали они себя, я шел к могильным памятникам декабристов <…> И я увидел в ограде несколько могильных надписей <…> Всего пять могил. Они всегда будут достопримечательностью Селенгинска и предметом посещения туристов, а вместе — источником дум и размышлений о судьбе декабристов и нашей родины». Спустя полвека местный краевед С. Таежный в своем очерке добавит: «Среди долины, на изумрудном ковре трав, выделяется бело как снег пятно. Это священные для нас могилы Красного Солнца и его друзей, памятник, к которому не зарастет народная тропа».
В 1867 году, спустя 12 лет после объявления «всемилостившей» царской амнистии, Михаил Александрович Бестужев, последний из членов Селенгинской колонии декабристов, получил разрешение возвратиться на родину и поселиться в Москве. В краю, которому были отданы самые лучшие, самые молодые годы его жизни, остались лежать брат Николай, друг и учитель К. П. Торсон, его мать Шарлотта Карловна и, наконец, сын, первенец Николай, и жена Мария Николаевна Селиванова. Каждый день видеть кресты на могилах близких, тенью бродить по опустевшей усадьбе и окрестностям, ставших декабристу чужими, было невыносимо.
Оставалось единственное средство: воспользоваться амнистией и навсегда покинуть Селенгинск, уехать к своим сестрам и дочери в Москву. Тем более, что там же с нетерпением ждал и издатель журнала «Русская старина» М. И. Семевский, начавший публикацию материалов о семье Бестужевых. Он убедил Михаила Александровича, что лучшей памятью о пережитом, об утратах друзей по борьбе и каторге будет рукопись его книги «Мои тюрьмы».
Трогательным и волнующим было прощание последнего узника распавшейся колонии декабристов с жителями Селенгинска и Нижней деревни. Жители окрестных селений пришли проводить экипаж Михаила Бестужева. «Уезжая, — вспоминала Жигмыт Анаева, — Михаил Александрович сильно плакал. Живите, не забывайте», — говорил он на прощание».
Продолжение эта история получила через некоторое время уже за Уралом. В журнале «Былое» мы нашли воспоминания двадцатилетнего штабс-капитана М. Ю. Ащенберга, который на одной из почтовых станций по пути из Казани в Нижний Новгород был свидетелем встречи возвращавшегося из ссылки М. А. Бестужева. Вот что писал современник: «Толпа, поглощенная какою-то мыслью, затаив дыхание, смотрела на них. Не было слышно ни шороха, ни вздоха. Строгое выражение лиц, на которых не было заметно ни малейшего следа праздного любопытства, необычайная тишина, расстояние, на которое толпа почтительно отступила от сидящих в красном углу, взоры, прикованные к ним, все это меня сильно захватило, и я стал смотреть туда, куда смотрели все… Я шопотом спросил соседа: «Кто он?». Он тихо ответил: «Из Сибири, Бестужев». Так мы стояли и смотрели на Бестужева, пока смотритель не доложил ему, что лошади готовы. Бестужев и его спутницы (дети. — А. Т.) стали одеваться, и толпа заволновалась <…> Когда путники двинулись, толпа почтительно расступилась и молча кланялась им в пояс. И они кланялись <…>».
Михаилу Александровичу Бестужеву оставалось жить 4 года, младшей дочери Марии — 6, последнему члену семьи, сыну Александру, — 9 лет. Вскоре умерли и престарелые сестры. Так угасла талантливая семья Бестужевых, члены которой оказали огромное влияние на развитие производительных сил и культуру Забайкалья, посеяли в крае благодатные зерна зарождавшейся революционной борьбы угнетенного народа против царского самодержавия.
Однако не так давно стало известно, что семья Бестужевых не исчезла
