Платоник-христианин Климент Александрийский (t 220 г. от Р.Х.) сообщает нам вербальную формулу, которой сопровождался 17 боэдромиона обряд в Элевси-нионе: "Я постился, пил кикеон, брал кое-что из большой корзины (Jdste) и, подержав в руках, клал в маленькую, а из маленькой опять в большую"133. Обе корзины известны по местным изображениям и убедительно свидетельствуют, что эта фраза возникла в аттических Элевсиниях. Впрочем, не надо забывать, что начиная с 332 года до Р.Х. в Александрии Египетской существовало предместье под названием Элевсин и что тамошний культ тоже именовался Элевсиниями, а потому "элевсинские" цитаты у александрийских писателей могут идти и оттуда.
Чтобы твердо установить точное место обряда, связанного с этой фразой, в совокупном ходе аттических Элевсиний, нужно учитывать и когда готовили кикеон — напиток с мятой и поджаренной ячной мукой, — и когда его пили, ведь указанная фраза связана именно с этим. По поводу питья в V гомеровском гимне сказано: "В жилище Келея". Для культа Священной ночи это могло бы означать — в первом дворе. Там происходила Первая оргия, и Деметра являлась в скорбном оцепенении, в каком она, согласно гимну, пребывала в жилище Келея, когда попросила и получила вместо вина этот незатейливый напиток. Но с точки зрения культа маловероятно, чтобы на священной территории вообще вкушали еду и питье, разве только в конце празднества как бы в завершение жертвы, но в таком случае (хлеб и) вино, а не кикеон. Следовательно, кикеон пили, по всей вероятности, до Священной ночи, самое раннее 18-го, а самое позднее — 19-го, во время процессии, да и тогда, скорее всего, лишь перед Рэтами на полуденном привале у моря — такова точка зрения К. Кере-ни134, и мы ее разделяем. Г. Милонас полагает, что мисты вкушали этот напиток вечером после процессии и танца девушек на площади перед священной территорией135; если так, значит, вербальная формула произносилась при входе в святилище. Возможно, но едва ли вероятно. Мы думаем, возле Рэт этой формулой только напоминали об обряде, что подтверждает и прошедшее время глаголов. Она служила там паролем, оберегающим от недозволенного вторжения. Сам обряд — не питье — мы относим к 17 боэдромиона. На следующий день, 18-го, в канун процессии, мисты тихо сидели по домам и готовили этот напиток — так сообщает в своей "Афинской политии" Аристотель136, а уж он-то был прекрасно осведомлен.
События в целом развивались вот как: прежде чем мисты утром 17-го шли в Элевсинион к последней жертве, три экзегета в Пестром портике разъясняли им заповеди первосвященника Триптолема137. Это не были объявленные ранее условия (чистые руки, внятность речи и праведная жизнь) — теперь речь шла о заповедях, которые с точки зрения нынешних ученых представляются скорее пифагорейскими: во время празднеств "нельзя убивать животных и вкушать мясо, а в жертву дозволено приносить лишь плоды полей и дерев". Эти дополнительные заповеди, присущие многим древним таинствам, имели силу только в период подготовки, а заповедь жертвы — только во время мистерий; тесно связанный с таинствами Пифагор, однако же, давал подобные указания на всю жизнь. Культовое вегетарианство проповедовал в Аттике еще царь Кекроп, живший, вероятно, около 1300 года до Р.Х. "Он <…> решил не приносить <…> в жертву ничего, что имеет душу"138. О Кекропе мы уже говорили в главе об аттических праздниках.
Последний ритуал в столичном Элевсинионе совершали 17 боэдромиона, и, учитывая сообщенную Климентом Александрийским формулу, происходило это так: принеся последнюю очистительную жертву, овцу, мист клал ее шкуру на сиденье и принимал очищение факелом и веялкой. Когда с его головы снимали покрывало, жрицы-очистительни-цы успевали исчезнуть. Он увидит их в храме, куда его теперь ведут.
В преддверии главного зала он вместе с другими членами своей группы обнаруживает за ширмой старую жрицу Деметры, которая, подобно своей богине, сидит на корзине под названием kiste. Как только группа переступает порог, жрица встает, открывает корзину и знаком велит первому что-то достать. Там лежит перевернутое деревянное материнское лоно. Мист вынимает его из корзины, переворачивает и видит, чтб у него в руках. Жрица направляет его в священный покой, где в полумраке, выпрямившись во весь рост, стоит молодая жрица Гекаты, которая на этом празднике одновременно является Корой. Она держит на голове kalathos, маленькую корзину. Когда входит мист, она снимает корзину и показывает ему — там пусто. Жестом она приказывает положить туда лоно, не переворачивая его, затем ставит корзинку на голову, некоторое время серьезно смотрит на миста, опять снимает корзинку, велит ему вытащить содержимое и уходить. За дверью этот предмет снова переворачивают и кладут в корзину Деметры, на которую опять усаживается старуха жрица. Она ждет следующего.
Обряд содержит образ того, чтб должно произойти в душе миста, в котором элевсинское таинство таким способом вызывает желанное пробуждение, открывает способность к духовидению, — образ оплодотворения свыше. На тот же процесс указывает и широко известное еще в древности изображение Элевсинских мистерий — найденный под руинами элевсинской гробницы Триптолема рельеф, датируемый примерно 440 годом до Р.Х. Перед нами обнаженный юноша Триптолем в окружении "обеих владычиц": Деметра стоит к нему лицом, протягивая колос; Кора за спиной у юноши, благословляющим жестом она простирает руку над его головой, как бы прикрывая ладонью пламя. И сам обряд, и это изображение показывают, как "мать" наделяет человека плодом, питающим тело, а "дочь" — духовным огнем, пробуждающим душу. Рельеф, копия которого была изготовлена еще в древности для Рима и хранится ныне в афинском Национальном музее, излагает мистерию даже лаконичнее и целомудреннее, чем описанный выше непродолжительный обряд.
Пока мисты 18 боэдромиона тихонько "домовничали", по городу шла процессия бога-врачевателя Асклепия (такие процессии устраивались начиная с 421 года до Р.Х.). Главное святилище этого бога находилось в Эпидавре; жрецы его носили в руках змей. С незапамятных времен город праздновал в этот день Дионису и жертвовал "всем богам", что соответствует полным таинствам, а здесь, в Элевсине, — предстоящему осеннему "бракосочетанию времен года". 19 и 20 боэдромиона вместе именовались мистери-альными днями. Все обряды в рамках Элевсиний, совершавшиеся в эти дни, не только не были общедоступны, но считались строго тайными. 19-е число называли "полным сбором", поскольку утром этого дня процессия мистов собиралась в Афинах у Пестрого портика, где иерофант и факелоносцы еще раз предостерегали от участия тех, кто не имеет чистых рук, внятной речи и праведной жизни139. Затем процессия во главе со жрецами, несущими изображение Иакха, молча покидала город через Священные ворота — так назывался южный проем северо-западных ворот Дипилон, где вытекала из города и речка Эридан.
Священная дорога
Павсаний путешествовал по Аттике примерно в 160 году от Р.Х., однако о местах Малых и Великих мистерий он пишет очень скупо. Что до поля в Аграх, он хотя бы указал, где оно располагалось, и перечислил постройки (1,18 и 19); Элевсинион, а тем паче священную территорию перед Элевсином он полностью обошел молчанием, ибо во сне ему было предостережение от выдачи тайны мистерий (1.38,6). Но Священную дорогу от Афин до Элевсина Павсаний подробно описывает шаг за шагом; ни на минуту не упуская из виду процессию с ее остановками и описывая лишь те места, которые можно соотнести с таинствами (1.39,3). Другие места, как, например, лежащие в начале дороги гробницы афинских воинов, которые показывали тогда всем чужестранцам, он вообще не упоминает.
Священная дорога из Афин до Элевсина
Керени время от времени пользуется Павсаниевыми заметками о Священной дороге, чтобы как в зеркале увидеть подробности таинств. Мы применим ту же методику и будем рассматривать остановки как отражение самих таинств.
Протяженность Священной дороги составляла 22 км; процессия одолевала ее за день. Таким образом, было достаточно времени для совершения обрядов на стоянках, а участники сберегали силы для Священной ночи. Впереди шествовали два вестника (не жрецы) в черных одеждах. Следом за ними, тоже в черном, верховные жрецы: иеро-фант, дадух и керик, или вестник; далее две жрицы с корзинами на голове — здесь использовались только малые корзины. За ними несли деревянное, украшенное миртом изображение Иакха — это и был центр процессии. У городских ворот его водружали на повозку и так везли до самых Рэт, а через эти "ручьи" в классическую эпоху проезжей дороги не было. Лишь Адриан в 128 году от Р.Х. — если не еще раньше, в 112 году, будучи афинским архонтом, — соорудил там широкий каменный мост. Жрицы и пожилые жрецы тоже ехали до Рэт на повозке, а после постройки моста, возможно, и до самого Элевсина140. Каждый жрец имел при себе служку. Все были в черном — это цвет разгневанной и скорбящей Деметры. Далее следовали мисты, иногда числом более двух тысяч, тоже в черном. Начиная с 174 года до Р.Х., когда Марк Аврелий восстановил разрушенный костобоками Элев-син, одежды стали белыми; правильнее было бы — в соответствии со скорбью и примирением Деметры — идти на таинства в черном, а возвращаться в белом. Примерно с 600 года до Р.Х., когда Солон ориентировал святилище на Афины, до 84 года до Р.Х., когда Сулла разоружил Аттику, процессию сопровождали всадники — будущие воины со щитами и копьями; сами они еще не имели права на посвящение, но вечером светили шествию факелами до ггривратной площади для танцев и возвращались домой, когда мисты входили на священную территорию. Все мис-ты, и мужчины тоже, были в миртовых венках, как невесты. Кроме того, у них в руках были миртовые ветви, а у мужчин еще и кувшинчик с кикеоном. Женщины несли на голове кувшинчик побольше. На первом отрезке пути, от Пестрого портика до моста через афинский Кефисс, процессия хранила молчание.
