ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы лично, родившись и проведя, по окончании образования, почти полвека сознательной практической жизни в глубине Левобережной Малороссии, да и всяк, живший в малорусской деревне и служивший на уездных должностях, требовавших ежедневного общения с малорусским сельским населением, если он не впитал в себя яда украинской ереси, — мы можем засвидетельствовать и подтвердить, что нам никогда не представлялось надобности обращаться к «мове». Мы говорили по-русски, не подражая московскому выговору, а так, как вообще в семье и в обществе говорят на юге, и селяне прекрасно нас понимали, а мы понимали селян. Никакие словари Гринченко или Уманца не были нам нужны. Школа, суд, военная служба, передвижение по железным дорогам, отхожие промыслы, газеты приучали население к общерусскому литературному языку, который постепенно вытеснял из обихода старинный малороссийский говор. Язык живет и меняется, как всякое произведение человеческого духа. За пятьдесят лет нашей сознательной жизни говор малорусской деревни коренным образом изменился, утратил всю ту польскую примесь, которая в нем, по традиции, держалась от времени владычества поляков в Малороссии, и заметно приблизился к русскому литературному языку. В Левобережной Малороссии этот процесс шел быстрее, а в Правобережной — медленнее — вследствие наличности крупных польских имений (например, графов Браницких, графов Шембеко, графов Потоцких, графов Собанских и сотен других владельцев), которые благодаря своей польской администрации являлись центрами полонизма и влияли на сохранение в малорусской народной речи польских налетов, главным образом в словаре, создавших впечатление, будто эта речь — не совсем русская. «Мова» в самых народных низах выходила из моды и теряла свои старинные особенности — становилась «археологической». Изредка на должности мирового судьи, когда приходилось иметь дело с какой-нибудь захолустной бабой, удобнее было задавать ей вопросы, подлаживаясь под ее говор, чтобы лучше добиться правды. В глазах «правоверных украинцев» мы совершали ужасное преступление: мы «вжывалы звычайного огыдного русско-малороссийськаго жаргону» («украинцы, может быть, не догадываются, что они выражаются по-польски: mvsmy wzywali zwyczajnego ohydnego rusko-malorosyjskiego żargonu». — Андріевскій В. З мынулого. Ч. 1. С. 48). Тем не менее так складывалась в отношении языка повседневная жизнь. Все считали себя русскими и различались только по степени развития и образования, но не по народности. В той местности, где нам суждено было родиться и работать, проживало много старообрядцев из стародубских слобод: Воронка, Елионки, Лужков. Эти типичные великорусы тоже нисколько не чувствовали себя чужими, несмотря на религиозную разницу, и прекрасно уживались и сообщались с основным малорусским населением.
Во время войны 1914, 1915 и 1916 годов в одном из воинских присутствий Малороссии перед нашими глазами прошли тысячи запасных, новобранцев, раненых, увечных и больных. Встречались интересные типы. Например, почти все бывшие матросы были художественно татуированы в японских портах рисунками на груди и на руках выше локтя черной, красной или синей краской. У одного большой крест спускался с шеи на массивной цепочке. У другого на руке наколот был крест, подпертый якорем. Третий имел на руке изображение могилы, увенчанной крестом. Более легкомысленные носили и на груди, и на руках фигуры голых женщин в соблазнительных позах. В одной волости попалась группа новобранцев, разучившихся говорить по-русски, так как они несколько лет пробыли на работах в Аргентине. Все эти тысячи людей к присутствию обращались и между собою разговаривали по-русски с примесью некоторых местных отличий или отмен. Только в виде редких исключений, приметных сразу для опытного глаза, появлялись среди этих толп «свидоми украинци». Обыкновенно это были семинаристы, народные учителя, кооператоры и подобные представители сельской полуинтеллигенции, распропагандированные из Галиции.
«Украинцы» — это особый вид людей. Родившись русским, украинец не чувствует себя русским, отрицает в самом себе свою «русскость» и злобно ненавидит все русское. Он согласен, чтобы его называли кафром, готтентотом — кем угодно, но только не русским. Слова: Русь, русский, Россия, российский — действуют на него, как красный платок на быка. Без пены у рта он не может их слышать. Но особенно раздражают «украинца» старинные, пред-ковские названия: Малая Русь, Малороссия, малорусский, малороссийский. Слыша их, он бешено кричит: «Ганьба!» («Позор!» От польск. hańba). Это объясняется тем, что многие из «украинцев» по тупости и невежеству полагают, будто бы в этих названиях кроется что-то пренебрежительное или презрительное по отношению к населению Южной России. Нам не встречалось ни одного «украинца», который захотел бы выслушать научное объяснение этих названий и правильно усвоить себе их смысл. Между тем, как мы упоминали выше, название «Малая» в приложении к Руси или России является самым почетным, какое только можно себе представить. Оно (по терминологии, усвоенной средневековьем от древнегреческих географов) определяет, что Русь, или, по греческому выговору, Россия, собравшаяся в X веке около Киева, была первоначальной, исконной, основной Русью, прародиной русского племени.
Как же понять такой парадокс, что русские ненавидят свою «русскость» как что-то им чуждое и отвратительное? Мы полагаем, что это странное явление может быть объяснено только из учения о расах. Население Южной России в расовом отношении представляется смешанным. Русское в своей основе, оно впитало в себя кровь целого ряда племен, преимущественно тюркского происхождения. Хазары, печенеги, такие мелкие народцы, как торки, берендей, ковцы, известные под общим именем черных клобуков (каратулей), половцы, татары, черкесы — все эти племена преемственно скрещивались с русскими и оставили свой след в физических и психических особенностях южнорусского населения. Наблюдения над смешением рас показывают, что в последующих поколениях, когда скрещивание происходит уже только в пределах одного народа, тем не менее могут рождаться особи, воспроизводящие в чистом виде предка чужой крови. Знакомясь с деятелями украинского движения начиная с 1875 года не по книгам, а в живых образах, мы вынесли впечатление, что «украинцы» — это именно особи, уклонившиеся от общерусского типа в сторону воспроизведения предков чужой тюркской крови, стоявших в культурном отношении значительно ниже русской расы. Возьмем, например, таких известных «украинцев», как покойный Орест Иванович Левицкий[142] (Левко Маячанец) или Владимир Николаевич Леонтович (В. Левенко). Наблюдая цвет их смуглой кожи и густо-черных волос, выражение их лица, походку, жесты, речь, вы невольно думали: вот такими, наверное, были тюрки, что поселились под Переяславом-Русским и «ратились» на русь, или берендей, основавшие Берендичев, нынешний Бердичев. Среди наблюдавшихся нами «украинцев» такие типы составляли подавляющее большинство. Так как, по убедительным для нас новейшим исследованиям немецкого антрополога Бурге-рафиллингена, известно, что в низших расах воплощаются духи тоже низших душевных качеств, то понятно, почему «украинцы» отличаются обыкновенно тупостью ума, узостью кругозора, глупым упрямством, крайней нетерпимостью, гайдамацким зверством и нравственной распущенностью. Такие свойства низшего духа в полной мере присущи были самому украинскому святому и пророку Тарасу Шевченко. Поэзия его действует на души его поклонников не возвышающим, а понижающим образом. Она не смягчает их, не облагораживает, не вызывает в них нежных, добрых чувств, а, напротив, огрубляет, развращает, озверивает.
«Украинская идея» — это гигантский шаг назад, отступление от русской культуры к тюркскому или берендейскому варварству. В древнерусской летописи часто повторяется о тюркских кочевниках, что они «заратишася» на Русь, то есть пошли на Русь ратью, войной. Возрождаясь в «украинцах», они опять идут войной на Русь — в области культурной: они хотели бы стереть всякий след «русскости» в исконной, сердцевинной, Малой (в греческом понимании) Руси. Все русское для них — предмет глубочайшей ненависти и хамского презрения. Мы неоднократно упоминали выше о том, что украинское движение с начала XX века сделалось орудием политических интриг против России, главным образом со стороны Венского кабинета, который строил планы включить богатейшую Южную Россию под названием «Украины» в состав Придунайской монархии. Возбудителями и проводниками такой идеи являлись польские политические деятели в Галиции. Теперь роль Австро-Венгрии приняла на себя Чехо-Словакия. Воспитывая на свой счет украинских янычар в лице разных будущих педагогов, агрономов, химиков, техников, шоферов, машинистов и тому подобных «демократических» деятелей, она рассчитывает иметь в них передовую рать, которая поможет ей «украинским» коридором — через Закарпатскую Русь и Восточную Галицию — связаться с заветной областью пшеницы и сахара, угля и железа, меди и каменной соли — для сбыта произведений чешской промышленности и для получения южнорусского сырья.
