– Вай-вай-вай! – кричит пьяный гюмриец, растянувшись на тротуаре от страха.
– Ну что, ослиная башка, понравилось? – говорит другой гюмриец, который, оказывается, стоял неподалеку и все видел.
Нас могли арестовать за стрельбу, но тут, к счастью, подоспели лориец Сраб и Подвальный Ваго – они затолкали нас в фаэтон и увезли к казармам под названием «Казачий пост».
Возле казарм находились бахчи. Здесь нас поджидал молодой гюмриец по имени Мастер Григор. Рядом стояли три навьюченных осла. Не знаю, что сказал извозчик Григору, но только тот ответил, ухмыляясь: «Будь спокоен, парень, чертей я подковал, теперь чертенят ищу».
Я и сам был горячий мушец и не мог так уж винить Тиграна за этот выстрел. И все же гайдук должен быть осорожен. Особенно в чужом городе. Да, случился непорядок, надо было уносить ноги.
Пустив вперед ослов, мы двинулись в путь. Вдруг совсем близко от нас послышался глухой шум, следом раздалось сильное шипенье, и наши ослы пропали в клубах белого пара.
– Пар это. В нашей стране все двигатели на пару работают, – объяснил нам Подвальный Ваго, глядя на поезд, проходивший совсем рядом.
– Да что ты говоришь, парень! Ежели б так, дзитохценские бани давно бы до Америки дошли, – сказал Мастер Григор, выволакивая ослов на дорогу.
Подвальный Ваго и Мастер Григор ушли огородами, а мы трое – я, мушец Тигран и лориец Сраб – погнали ослов к Кохбу. Кохб славился своей солью. Мы добавили к нашей поклаже несколько мешков с солью и двинулись через Игдир к Оргову.
На склоне Масиса показался родник Сурб Акопа. Как только Тигран узнал, что мы у подножья Масиса, снова в нем заговорил сумасброд мушец. Пристал – давайте, мол, поднимемся на вершину Масиса. Неизвестно, говорит, придется ли нам еще когда-нибудь побывать в этих краях, а тут до вершины священной горы, можно сказать, рукой подать. И Тигран стал уговаривать лорийца Сраба постеречь ослов, пока мы с ним поднимемся на вершину.
Стояла осень, для восхождения самая удобная пора. И, честно говоря, предложение мушца Тиграна пришлось мне по душе, хотя, конечно же, думать о восхождении на Масис в нашем положении было полнейшим безумием. Ведь главное для нас было благополучно доставить ящики с патронами Геворгу Чаушу.
– Послушай, Тигран, – сказал я, – давай-ка мы от этого дела откажемся, не нужно нам сейчас на Масис идти, бог с ним.
Наш провожатый добавил, что Масис вовсе не та гора, чтобы спокойно привязать осла, подняться на вершину и тут же спуститься. На вершине бушуют ветры, даже летом там сильнейшие бури. И он стал вспоминать о многих местных и чужеземных путниках, которые, вздумав подняться на вершину, пропали без вести, дойдя до границы вечных снегов.
С большим трудом нам с лорийцем Срабом удалось отговорить Тиграна от опасного восхождения. Мы дали ему слово, что, когда настанет свобода, мы все трое, если будем живы, пойдем устанавливать знамя свободы на этой вершине.
– Даже если из нас останется в живых только один, он должен выполнить этот обет, – не унимался Тигран.
– Давайте руки! – воскликнул лориец Сраб и первый протянул свою.
И мы трое, соединив руки, молча опустились на колени перед нашей великой горой.
Мы пришли к тому месту, откуда явственно виднелась та извилистая тропа, по которой шли мы из села Алюр в Город-крепость, в Карс то есть. Опасно было возвращаться той же дорогой. Сраб посоветовал нам пройти возле Хой-Салмаста. Он проводил нас до склонов Малого Масиса, до самого города Маку.
Город Маку сидел на дне глубокого ущелья. По обе стороны городка возвышались громадные скалы, пытаясь сомкнуться где-то в небесах.
– Смотрите, человека со скалы сбросили, – показал лориец Сраб. В самом деле, вдали катился по склону человек. – Наверное, фидаи, а может, преступник. В этой стране так наказывают преступников. По приказу сардара узника выводят на вершину скалы, связывают руки и ноги и сталкивают в пропасть. А вон тот красивый шатер, видите, на самой вершине горы, – это летняя резиденция сардара.
– Ну уж нас-то непременно спустили бы с этой скалы, будь мы здешними жителями, – заметил мушец Тигран.
– И в первую очередь тебя. Как раз твое место эта пропасть, – сказал я. – В городе Гюмри стреляешь средь бела дня; забыв про дело, рвешься на Масис.
Невольно все трое мы оглянулись.
И увидели Масис… Покуда есть Масис, мечта армянина жива!
Мы в последний раз перекусили вместе с лорийцем Срабом. Он проверил напоследок нашу поклажу и отправился обратно в Карs. На прощанье он сказал нам:
– Давайте валите с тахты султана, оружием мы вас обеспечим. А надо будет – и сами на подмогу придем.
Послышался отдаленный гром. Это выстрелила в Карsе пушка. Жители Города-крепости сверили, наверное, свои часы.
Мы пошли по дороге, ведущей к церкви Тадэ.
Кто пел в лунную ночь Если вы подойдете к городу Маку со стороны Малого Масиса, то неподалеку от него, на горном склоне, увидите одинокий храм с двумя куполами.
Это церковь Цорцора, или, иначе, храм Тадэ.
Он действительно стоит один-одинешенек, этот храм, на живописном склоне, где, согласно преданию, погиб апостол Фадей, по нашему – Тадэос.
Возле церкви притулилась старая часовенка, а на южной стене храма высечены солнечные часы.
Мы были еще на горе, когда послышался вечерний звон колоколов в храме. Мушец Тигран сдернул с головы шапку и перекрестился. Потом из ущелья донесся лай собак, заглушив мягкий колокольный звон.
В церкви мы увидели старуху управительницу, мельника, пастуха и молодого архимандрита с тяжелыми набрякшими веками.
Мы вошли в храм, когда архимандрит Гинд, взглянув на солнечные часы, в последний раз ударил в колокол.
Мы с Тиграном выстояли службу перед алтарем. Потом архимандрит быстренько подмел веником в храме и, заперев железную дверцу на замок, повел нас в свою келью.
Мы поставили ослов в хлеву, а сами переночевали у архимандрита. Наутро мы переоделись курдами и, выбрив волосы на голове на манер абаханских курдов, покрыли головы войлочными колозами.
Гинд только словечко сказал – и сразу же объявился абаханец-провожатый.
– Идите с миром, – благословил нас молодой священник, и мы, оставив ослов в Цорцоре и взвалив на себя весь груз, снова двинулись в путь.
Мы прошли просторный церковный двор, где было несколько замшелых могил, и, поправив на голове непривычные колозы, спустились в Аварайрскую долину. Справа на пригорке мы заметили совсем старенькую крохотную часовенку, вокруг – море красных цветов. Абаханец сказал, что это могила Вардана Мамиконяна и что цветы эти растут только здесь, в Аварайрской долине, называются они «цветы Вардана», и каждый путник, проходя мимо, берет на память один цветок.
Мы зажгли по свечке перед часовенкой и, взяв на память по цветку, в последний раз обернулись и посмотрели на солнечные часы храма Тадэ.
И вдруг дорога раздвоилась – одна в сторону Персии повела, другая свернула на запад. Абаханец избрал вторую; он поднял в воздух палку и воскликнул:
– Вот наша дорога, идемте!
Это была очень старая дорога. Тысячи людей мечтали пройти по ней. В свое время здесь прошел Родник Сероб со своим солдатом Андраником. Дорога эта видела Арабо, Грайра-Ада, Дядю, Севкарского Саака. Мы шли в Тарон, в легендарную страну Сасунского края, которую называли Гедан Гялмаз, то есть страна, из которой вряд ли сможешь вернуться. Но мы-то сами были из тех счастливцев, что родились в этой стране, – мы возвращались туда с тем, чтобы никогда больше не покидать ее. Так мы думали.
Пройдя совсем небольшой отрезок пути, наш провожатый вдруг свернул с большака и повел нас через, скалы. Перелезая со скалы на скалу, мы добрались до какой-то заснеженной вершины. Это был пик на границе между Персией и Турцией.
Храм Тадэ остался в ущелье. Долго еще виднелась одинокая часовенка, утопающая в море цветов. Наши свечи там, наверное, уже погасли.
День мы провели среди снегов возле ручейка, а к вечеру начали спуск.
Ночь выдалась лунная. Только мы ступили в Абаханскую долину, вдруг издали донеслась знакомая песня: кто-то пел песню Хатавинской битвы. Отряд фидаи из бывших солдат Родника Сероба под предводительством Ловкого Акона ранним утром 1896 года направлялся в Хлат. На горе Хатавин отряд вступил в сражение с султанским войском. Фидаи, заняв склоны Хатавина, держали под огнем гамидовских конников. Битва продолжалась от рассвета до заката. Враг понес большие потери, а отряд Ловкого Акопа, и без того маленький, совсем поредел. Двое из гайдуков – Аракел и Мушег – спрятались в последнюю минуту на мельнице.
Об этой битве курды сложили песню. Пели ее обычно лунной ночью. Но кто пел сейчас? Кто был этот ночной певец? Кто околдовал Абаханскую долину сладкозвучной своей песней? Умолк ветер, умолкли шаги, не спала только луна на небосклоне да голос, летящий над полем.
И чем ближе подходили мы, тем знакомей и роднее делался голос певца. И вдруг мушец Тигран воскликнул радостно: «Да никак это наш Мисак поет!»
