Мы узнаем о всeх этих фактах рeдко и случайно. При безнаказанности начальства заключенным опасно жаловаться даже в тeх рeдких случаях, когда это возможно. Мнe лично раз только пришлось присутствовать в Бутырской тюрьмe при избiенiи слeдователем подслeдственнаго. Я только слышал мольбу послeдняго — молчать. И врачи без опасенiя не могут констатировать факт нанесенiя побоев — доктор Щеглов, выдавшiй медицинское свидeтельство нeкоторым соцiалистам, избитым в Бутырской тюрьмe, за это был немедленно отправлен в жестокую ссылку.[278]
До нас доходят свeдeнiя, когда жертвами произвола становятся партiйные люди. Так мы узнаем, что в Тамбовe высeкли 18-лeтнюю с.-р. Лаврову,[279] что та же судьба постигла жену с.-р. Кузнецова, когда не удалось узнать мeстопребыванiя ея мужа.[280] Так мы узнаем, что с.-д. Трейгер в Семипалатинскe был посажен в «ящик» — длиной в три шага и шириной в два, гдe он сидeл вмeстe с сумасшедшим китайцем-убiйцей.[281] Лeвый с.-р. Шебалин, в письмe, пересланном нелегальным путем, разсказывает, как его истязали в Петербургe: били по рукам и ногам рукояткой револьвера, мяли и давили глаза и половые органы (до потери сознанiя),[282] били особо усовершенствованным способом — так, чтобы не было слeдов «без крови» (кровь шла горлом)![283] Я хорошо знаю Шебалина, пробыв с ним болeе полугода в заключенiи в Бутырской тюрьмe. Это человeк, не способный ни ко лжи, ни к преувеличенiям. «Не забывайте, что я пишу из застeнка, перед которым по своему режиму и примeненiю особых мeр воздeйствiя к заключенным блeднeют русскiя Бастилiи — Шлиссельбург и Петропавловка, гдe в старое время мнe пришлось томиться в одном из казематов, как государственному преступнику» — пишет Шебалин.
И он разсказывает об особо усовершенствованном изобрeтенiи камер «пробок» на Гороховой, т. е. Петроградской Чеки (тeсныя, холодныя одиночки, наглухо закупориваемыя, с двойными стeнами, обложенными пробками — отсюда никакой звук не доносится). В этих изолированных камерах идут допросы заключенных с «вымораживанiем», «прижиганiем огнем» и пр. На этом сообщенiи имeется помeтка 9-го апрeля 1922 г. В этих «пробках» держат обыкновенно 5 -10 дней, но нерeдко держат и по мeсяцу.[284]
«Избiенiе ногами, винтовкой, револьвером — замeчает С. С. Маслов в своей книгe,[285] написанной в значительной степени на основанiи матерiала, вывезеннаго им из Россiи, — в счет не идут, они общеприняты и повсемeстны». И автор приводит яркую иллюстрацiю, не имeющую в данном случаe отношенiя к политикe. Тeм характернeе она для «коммунистическаго» правосудiя, о новых принципах котораго так много пишут хвалебнаго в совeтской прессe. Вeдь там преступников не наказывают, а исправляют. «В маe 1920 г., - разсказывает С. О. Маслов, — в Москвe была арестована группа дeтей (карманных воров) в возрастe от 11 до 15 лeт. Их посадили в подвал и держали изолированно от других, но всю группу вмeстe. „Чрезвычайка“ рeшила использовать арест во всю. От дeтей стали требовать — сначала угрозами и обeщанiями награды, выдачи других карманных воров. Дeти отзывались незнанiем. Послe нeскольких безплодных допросов в камеру, гдe сидeли дeти, вошло нeсколько служащих и началось жестокое избiенiе. Били сначала кулаками, потом, когда дeти попадали, их били каблуками сапог. Дeти обeщали полную выдачу. Так как фамилiи товарищей дeти не знали, то их возили каждый день по улицам в автомобилях, трамваях, водили на вокзалы. Первый день дeти попробовали никого не указать. Тогда вечером было повторено избiенiе еще болeе жестокое, чeм прежде. Дeти начали выдавать. Вели день был неудачный, и ребенок не встрeчал или не указывал товарища по ремеслу, вечером он был избиваем. Пытка тянулась двe недeли. Дeти, чтобы избeжать битья, начали оговаривать незнакомых и невинных. Через три недeли их перевезли в Бутырскую тюрьму. Худыя, избитыя, в рваном платьe, с постоянным застывшим испугом на личиках, они были похожи на затравленных звeрьков, видящих неминуемую и близкую смерть. Они дрожали, часто плакали и отчаянно кричали во снe. Послe 2–3 недeльнаго сидeнiя в Бутырской тюрьмe, дeти снова были взяты в „чрезвычайку“. Долгiе тюремные сидeльцы говорили мнe, что за все время их ареста, за всю жизнь, за время даже царской каторги, они не слыхали таких отчаянных криков, как крики этих дeтей, понявших, что их снова везут в подвал, и не испытывали такой жгучей злобы, как от этого издeвательства над ворами-дeтьми. Тюрьма плакала, когда обезумeвших и воющих дeтей вели по коридорам, потом по двору тюрьмы».
Измeнились ли условiя? Мы не так давно узнали об убiйствe в мартe 1923 г. при допросe стараго революцiонера Куликовскаго агентом иркутскаго Г. П. У. Корреспондент «Дней» сообщал, что за отказ отвeчать на допросe его стали бить рукояткой револьвера, разбили череп и убили…
Разнузданность палачей.
Для того, чтобы отчетливeе представить себe сущность «краснаго террора», мы должны воспринять циничность форм, в которыя он вылился — не только то, что людей виновных и невинных, политических противников и безразличных разстрeливали, но и как их разстрeливали. Эта внeшняя оболочка, быть может, важнeе даже для пониманiя так называемаго «краснаго террора».
Перед нами прошел уже садист в полном смыслe слова — харьковскiй Саенко. Нeсколько слов о его помощникe — матросe Эдуардe, разсказывает Карелин: знаменит был тeм, что, дружески разговаривая с заключенным, смeясь беззаботным смeхом, умeл артистически «кончить» своего собесeдника выстрeлом в затылок.
Таким же звeрем изображает освeдомленный в одесских дeлах Авербух предсeдателя мeстной чеки Калинченко. О его «причудах» и диких расправах разсказывали цeлыя легенды: однажды во время празднованiя своих именин К. приказал доставить из тюрьмы «трех самых толстых буржуев». Его приказ был выполнен, и он в каком то пьяном экстазe тут же убивает их из револьвера.
«Мнe как то раз пришлось посeтить кафе „Астра“ по Преображенской улицe, посeщаемое исключительно большевицкими служащими» — пишет Авербух.[286] — «И здeсь мнe совершенно неожиданно пришлось выслушать разсказ извeстнаго палача „Васьки“ о том, как он раз расправился с двумя буржуями, как они корчились и метались в предсмертных судорогах, как они цeловали у него руки и ноги и как он все-таки исполнил свой революцiонный долг». Среди одесских палачей был негр Джонстон, спецiально выписанный из Москвы. «Джонстон был синонимом зла и изувeрств»… «Сдирать кожу с живого человeка перед казнью, отрeзать конечности при пытках и т. п. — на это способен был один палач негр Джонстон». Он ли один? В Москвe на выставкe, устроенной большевиками в 1920–1921 гг., демонстрировались «перчатки», снятыя с человeческой руки. Большевики писали о том, что это образец звeрств «бeлых». Но… об этих перчатках, снимаемых в Харьковe Саенко, доходили давно в Москву слухи. Говорили, что нeсколько «перчаток» было найдено в подвалe Ч. К. Харьковскiе анархисты, привезенные в Бутырскую тюрьму, единогласно свидeтельствовали об этих харьковских «перчатках», содранных с рук пытаемых.
«Нас упрекают в готтентотской морали», — говорил Луначарскiй в засeданiи московскаго совeта 4 декабря 1918 г. «Мы принимаем этот упрек»… И Саенковскiя «перчатки» могли фигурировать на московской выставкe, как доказательство жестокости противников…[287]
С Джонстоном могла конкурировать в Одессe лишь женщина-палач, молодая дeвушка Вeра Гребеннюкова («Дора»). О ея тиранствах также ходили цeлыя легенды. Она «буквально терзала» свои жертвы: вырывала волосы, отрубала конечности, отрeзала уши, выворачивала скулы и т. д. Чтобы судить о ея дeятельности, достаточно привести тот факт, что в теченiе двух с половиной мeсяцев ея службы в чрезвычайкe ею одной было разстрeлено 700 слишком человeк, т. е. почти треть разстрeленных в Ч. К. всeми остальными палачами.[288]
В Кiевe разстрeливаемых заставляли ложиться ничком в кровавую массу, покрывавшую пол, и стрeляли в затылок и размозжали череп. Заставляли ложиться одного на другого еще только что пристрeленнаго. Выпускали намeченных к разстрeлу в сад и устраивали там охоту на людей. И отчет кiевских сестер милосердiя тоже регистрирует такiе факты. В «лунныя, ясныя лeтнiя ночи», «холеный, франтоватый» комендант губ. Ч. К. Михайлов любил непосредственно сам охотиться с револьвером в руках, за арестованными, выпущенными в голом видe в сад.[289] Французская писательница Одетта Кун, считающая себя коммунисткой и побывавшая по случайным обстоятельствам[290] в тюрьмах Ч. К. в Севастополe, Симферополe, Харьковe и Москвe, разсказывает в своих воспоминанiях со слов одной из заключенных о такой охотe за женщинами даже в Петроградe (она относит этот, казалось бы, маловeроятный факт к 1920 г.!!). В той же камерe, что и эта женщина, было заключено еще 20 женщин контр-революцiонерок. Ночью за ними пришли солдаты. Вскорe послышались нечеловeческiе крики, и заключенные увидали в окно, выходящее на двор, всeх этих 20 женщин, посаженных голыми на дроги. Их отвезли в поле и приказали бeжать, гарантируя тeм, кто прибeжит первыми, что онe не будут разстрeлены. Затeм онe были всe перебиты…
