под их ногами». Гохстратен, до того обвинитель, занял снова место среди судей. Последние уже готовились произнести формулу проклятия и развести огонь, как внезапно на площади появился гонец архиепископа Уриела. который быстрыми шагами направился к судьям и передал им» послание, парализовавшее их уста.
Капитул и особенно декан фон Трухзес сообщили архиепископу о злобном упрямстве доминиканцев и о том, что, вследствие этого, все попытки привести стороны к соглашению не увенчались успехом, и побудили его приказать отсрочить еще раз объявление приговора. Уриел фон Геминген, как и большинство епископов того времени, придерживался больше светских, чем церковных взглядов, и не питал к евреям канонического фанатизма. Он снова разрешил евреям, коих его предшественники с позором изгнали, селиться во всем епископстве Майнца, за исключением города Майнца. Незадолго до того (июль 1513 года), он назначил над ними раввина, но имени Бейфуса, который был в то же время и врачом и жил в Визенау, вблизи Майнца. Этому Бейфусу он предоставил власть над общинами и право наблюдать за исполнением раввинских законов, наказывать ослушников и вообще делать все, что дозволено еврейскому верховному раввину. Хотя Уриел по вопросу, переданному его комиссии об еврейских книгах, и не высказался в пользу последних, но он ничего не имел и против них. Высокомерие доминиканцев и их несправедливое отношение к Рейхлину возмутили и его. Поэтому он обратился с посланием к выбранным из его округа комиссарам: отсрочить приговор еще на один месяц, дабы продолжать переговоры; если же они не сделают этого, то он лишит их звания судей инквизиций, и все их решения этим самым уничтожатся и потеряют всякую силу. Со смущенными лицами доминиканцы выслушали нотариуса, который громким голосом прочел это послание, разрушившее все их махинации. Один только Гохстратен осмелился сделать несколько дерзких замечаний о якобы нарушенном праве. Остальные его сотоварищи пристыженно и украдкой разбрелись, преследуемые насмешками уличных мальчишек и восклицаниями взрослых: «на костре следовало бы сжечь всю эту братию, которая хотела опозорить честного человека». Ядовитый Гохстратен сделал еще одну отчаянную попытку. Он стал настаивать на том, чтоб богословский факультет Майнца высказал, наконец, свое мнение, и добился того, что факультет объявил: сочинение Рейхлина содержит заблуждения и еретические взгляды, а также стремление покровительствовать евреям (13 октября). Тогда Гохстратен, который прежде с презрением отвергнул подобное же предложение Рейхлина, апеллировал к папе, но, по зрелом обсуждении, отказался от этого шага. Таким образом, столь тяжко обвиненный Рейхлин, защитник евреев и их писаний, вышел победителем из этой суровой борьбы.
Вскоре после этого Герман фон Буше, миссионер гуманизма (как его метко назвал Давид Фридрих Штраус) и Ульрих фон Гугпен, рыцарь права и истины, воспели победу Рейхлина в восторженном панегирике «Триумф Рейхлина».
«Ликуй, поскольку ты познала самое себя, ликуй, Германия» (таков рефрен). Германия откроет глаза и приготовит победителю злобных доминиканцев при его возвращении на родину блестящую триумфальную встречу. Таково поэтическое изображение её: Сыны и дщери Германии устраивают своему великому, своему бессмертному Рейхлину возвышенный прием, с душистыми цветами и с звуками опьяняющей музыки; ведут закованным, как побежденного, опасного врага, Гохстратена, «этого отвратительного инквизитора, лозунгом коего всегда было: «в огонь писателей и их книги»; писал ли ты истину или ложь, справедливо или несправедливо, он всегда готовил для тебя огонь; он проглатывает огонь, он питается им, его дыхание — пламя; вместе с ним ведут в цепях его сотоварищей, Ортуина Грация, Арнольда из Тонгерна и Пфеферкорна. Этого злодея особенно беспощадно растерзали молодые поэты.
«Зовите ко мне двух палачей для новых триумфов!
Несите, палачи, ваши орудия, не забудьте креста.
Дайте веревки и крюк бичевой вы обвейте.
А теперь во всеоружии к делу, палачи!
Повалите его лицом мерзким к земле,
Коленями вверх, чтоб неба не видел,
Чтоб взор его пристальный вас не коснулся.
Пусть он ртом землю кусает, пыль гложет
Трепещете вы, палачи? Так рот вы ему разомкните
Вырвите злобный язык, что во многом повинен,
Чтоб он не злословил в триумфе моем.
Отсеките ему нос и уши, крюк ваш вонзите
Крепко в ноги, в поднятые колени,
Волочите его, чтоб грудь и лицо по полу теребились,
Челюсть сверните ему и губы ему рассеките.
Руки за спину веревкой связали ли вы?
Кончики пальцев ему обрубите, палачи.
Страшны, ужасны такие мученья?
Но страшней были вами, безумцы, свершенные».
Само собою понятно, что евреи радовались такому исходу процесса. Ведь, в сущности, дело было именно о них. Ибо, если бы «Глазное зерцало» Рейхлина было осуждено, за евреев не мог бы заступиться ни один доброжелательный христианин, не подвергая себя преследованиям за покровительство евреям и не будучи заподозрен в ереси: кроме того, этим самым все еврейские книги были бы объявлены еретическими. Если правда, что, как утверждали доминиканцы, раввины всей Германии съехались в Вормс, где был созван синод, и нашли, что поражение, нанесенное свирепым доминиканцам Рейхлином, предвещает гибель римской (папской) империи, то они обнаружили истинно пророческую проницательность. Доминиканцы распространяли также слухи о том, что Рейхлин тайно сносился сь раввинами. К тому же времени Иоселин выхлопотал у императора Максимилиана привилегию, коей объявлялось, что евреи Германии находятся под охраной императора. Эта привилегия должна была защитить евреев в особенности от злобных происков Пфеферкорна и доминиканцев. Однако Рейхлин был еще очень далек от того, чтобы триумфировать над своими врагами, которые в то же время были и врагами евреев. Эти враги, хотя па мгновение и смирились, были, однако, далеко не побеждены. Рейхлин слишком хорошо знал их хитрость и злобность, чтобы бездеятельно предаваться радостям победы. Он хорошо знал, что они теперь с удвоенной яростью станут травить его. Поэтому он и поспешил апеллировать к папскому престолу, дабы заставить умолкнуть своих ожесточенных врагов. Однако Рейхлин справедливо опасался, что, при ненадежности и продажности папской курии, его дело может принять печальный для него оборота, если следствие будет произведено вне его судебного округа и под влиянием кельнских доминиканцев. Поэтому он обратился к лейб-медику папы Льва X, еврей Боне де Лат, с еврейским письмом, в коем просил его замолвить пред папой словечко в его пользу.
Лев, отпрыск славной флорентинской фамилии Медичи, о котором отец его отозвался, как об умнейшем из своих сыновей, вступил на папский престол лишь несколько месяцев до того. Это был аристократ, который более интересовался политикой, чем
