этнографию внеевропейских стран («Schwile Olam», 1822— 1828).
Признаки литературного ренессанса показались и в австрийской Италии. Тут выступил оригинальный литературный феномен: Самуил Давид Луццато (сокращенно Schadal, 1801—1866). Уроженец Триеста, преподававший с 1829 года теологию и литературу в раввинской семинарии (Collegium Rabbinicum) города Падуи, Луццато провел детство в атмосфере идей «первой эмансипации», а в юности был застигнут ветром австрийской реакции. В окружающей среде он видел ранние всходы ассимиляции наряду с остатками чистой еврейской культуры, которыми некогда славилась Италия. И в душе его созрел мощный протест против того идейного течения, которое умаляет историческую самобытность еврейства, стремясь европеизировать его. Луццато создал и развил до крайних логических последствий теорию борьбы иудаизма и эллинизма («авраамизм» и «аттицизм» по его терминологии) во всемирной истории. Эмоционально-нравственное начало иудаизма, неизменное и стойкое во все времена, никак нельзя примирить с интеллектуально-эстетическим началом эллинизма, изменчивым и шатким. Тайна вечности еврейской нации — в этой неизменности основных этических истин иудаизма; гибель грозит народу, если дух направится по извилистым путям эллинских умствований, приведших к новому европейскому рационализму. По этому критерию Луццато оценивает всю историю еврейской мысли: ему не по душе идеологи рационализма вроде Маймонида и Авраама ибн-Эзры, а дороги ему интуитивные мыслители, как Иегуда Галеви, которые углубляли национальную мысль, не стремясь ее расширить. Взор, устремленный внутрь еврейства, а не на окружающий мир — таков идеал Луццато. Он с нескрываемым презрением относился к тем из современных ему деятелей, особенно среди германских реформистов, которые постоянно озирались по сторонам и приспособляли свои воззрения к требованиям и вкусам христианской среды. Свои национально-исторические идеи Луццато не систематизировал, как это сделал рационалист Крохмаль, в особом труде (если не считать посмертного маленького трактата «lessode hatorah»), но разбрасывал их в журнальных научных статьях, в обширной переписке с литературными коллегами, наконец, в стихотворениях. В 1825 г. он дебютировал сборником лирических и эпических стихотворений («Kinnor naim»), но вскоре оставил этот род литературы и, оставаясь поэтом по настроению, всецело предался научной деятельности, разрабатывая в особенности библейскую экзегетику, филологию и историю средневековой литературы. В своих библейских комментариях (к Пятикнижию, трем большим пророкам, книгам Иова и Притчей) он не навязывает тексту ни традиционного, ни рационалистического толкования, а старается восстановить действительный смысл по духу древнего языка. Он занимается исследованием арамейского перевода Пятикнижия, «Таргум Онкелос» («Ohev Ger», Wien, 1830), издает по-итальянски грамматику библейского языка (Падуя, 1836 и 1853 гг.), переводит на итальянский язык Тору и книги Иесаии и Иова, комментирует поэтические произведения Иегуды Галеви и литургическую поэзию средневековых «пайтанов», а в своей обширной научной переписке затрагивает все области тогдашнего еврейского знания. Наряду с Рапопортом Луццато был главным сотрудником эпистолярного отдела сборников «Kerem Chemed». Собранная и напечатанная после смерти Луццато его литературная переписка на еврейском и итальянском языках («Iggerot Schadal», 1882; «Epistolarium», 1890) дает представление о кипучей работе этого оригинального ума.
Проторенной дорогой просвещения шел другой австро-итальянский ученый, Исаак Самуил Реджио (Reggio) или сокращенно Яшар (1784—1855), раввин и преподаватель в иллирийском городе Горице. В своей книге «Ha’tora we-ha’philosophia» (1827), в своих научных письмах («Iggerot Jaschar», 1834) и в комментарии к «Критике Веры» Илии Делмедиго («Bechinat ha’dat», 1833) он старался примирить религию с наукою. Гораздо дальше пошел он в своем последнем труде, изданном после реформационной борьбы в Германии: в «Критике Предания» («Bechinat ha’kabbala», 1852), где впервые напечатан с рукописи трактат Леона де Модены «за» и «против» Талмуда. Здесь Реджио искусно лавирует между отрицателем и защитником талмудической традиции, но внимательный читатель замечает, что автор находится под обаянием отрицателя, а не апологета.
ГЛАВА IV. СИСТЕМА УГНЕТЕНИЯ В РОССИИ
§ 21. Реакция в последние годы Александра I (1815—1825)
Своеобразные формы приняла общеевропейская реакция в России. Один из триумвиров Священного союза, прежде либеральный император Александр I очень скоро примирился с наступившею во всей Европе реакцией, особенно с принципом христианского государства, отвечавшим новому мистическому настроению русского монарха. Конец александровского царствования искупил либеральные «грехи» его начала и расчистил путь железному абсолютизму следующего царствования Николая I. С судьбой русской монархии была связана судьба наибольшего центра диаспоры. Венский конгресс расширил пределы Европейской России, включив туда большую часть территории бывшего Герцогства Варшавского, под именем Царства Польского. Около двух миллионов евреев [15] ютилось на западной полосе Российской империи, и над этой огромной самобытной массою производились разнообразные опыты, вытекавшие из общего политического курса данного момента. Три системы чередовались за это время в еврейской политике России: смешанная система опеки и репрессий в конце царствования Александра 1(1815—1825); военная система исправления еврейства путем суровой рекрутчины и казарменного воспитания молодежи с целью религиозной ассимиляции (первая половина царствования Николая I, 1826—1840); «культурная» система исправления еврейства посредством учреждения «казенных училищ» и сокращения общинной автономии (1840—1848). Все эти эксперименты, в связи с воскрешением ритуальных процессов, превращают историю российских евреев данной эпохи в сплошную трагедию.
Начало эпохи, казалось, не предвещало ничего дурного. Император Александр I возвращался с Венского конгресса без агрессивных планов по отношению к евреям. Он помнил патриотические услуги литовских евреев во время войны 1812 года, а также свое обещание «улучшить их положение». Действительно, скоро начались приготовления к какой-то реформе, выразившиеся в изменении канцелярского порядка управления еврейскими делами. Александр I находился в это время под влиянием своего министра духовных дел, князя Александра Голицына, христианского мистика и пиетиста, руководившего деятельностью «Библейского общества» в России. В 1817 г. Голицын был назначен начальником объединенного министерства духовных дел и народного просвещения, и ему же поручено было образовать совещательный орган из выборных представителей еврейских общин. Толчок к этому дало то случайное еврейское представительство, которое находилось при главной квартире русской армии во время заграничного похода, в лице «депутатов» Зонненберга и Диллона (том I, § 48). Когда Александр I в Брухзале обещал этим депутатам улучшить положение их народа, он повелел им явиться по окончании похода в Петербург для передачи кагалам предначертаний правительства. Вскоре оба депутата прибыли в столицу и вступили в роль посредников между правительством и еврейскими общинами. Сознавая, однако, что они не вправе выступать от имени всех общин, депутаты возбудили ходатайство о назначении выборов в кагалах для избрания новых уполномоченных. Правительство согласилось. Кагалы больших городов получили от губернаторов предписание приступить к избранию выборщиков, по два от каждой губернии (кроме губерний Царства Польского, имевших особое управление). Избранные от одиннадцати губерний 22 выборщика съехались в Вильну для назначения трех депутатов и кандидатов к
