Почти за год до сараевской провокации, в разгар первой Балканской войны, Ленин писал в «Правде» за 23 мая 1913 года: «Германский канцлер пугает славянской опасностью. Изволите видеть, балканские победы усилили «славянство», которое враждебно всему «немецкому миру». Панславизм, идея объединения всех славян против немцев – вот опасность, уверяет канцлер и ссылается на шумные манифестации панславистов в Петербурге. Прекрасный довод! Фабриканты орудий, брони, пушек, пороха и прочих «культурных» потребностей желают обогащаться и в Германии, и в России, а чтобы дурачить публику, они ссылаются друг на друга. Немцев пугают русскими шовинистами, русских – немецкими»…
Сказано было великолепно! И Ленин смотрел на ситуацию с позиций истинно русского человека с выдающимся государственным разумом. Он прекрасно понимал, насколько война, вообще война, России не нужна. Тем более что Россия была не готова даже к полноценной оборонительной войне. И поэтому Ленин свою мысль о русских и немецких шовинистах закончил так: «И те, и другие играют жалкую роль в руках капиталистов, которые прекрасно знают, что о войне России против Германии смешно и думать».
Увы, у последнего Романова отсутствовали и чуткий политический разум, и чувство Родины. Он шёл к войне как баран, и даже не как баран-провокатор, а просто как глупый баран, ведомый другими. Но он же, глава России, вёл под мясницкий нож мирового Капитала и всю Россию.
Что уж говорить о промышленниках Рябушинских, Гучковых, Коновалове, Терещенко, о великом князе Николае Николаевиче? Эти, блюдя свои человечески мелкие, но отнюдь не грошовые интересы, желали скорейшей войны не менее своих собратьев по классу собственников в США, Англии, Франции, Германии, Австро-Венгрии, Италии….
Уже упоминавшийся русский монархист Марков-второй громил со страниц своей газеты «Земщина» и с думской трибуны «прогрессивный» блок, но видел далеко не все его связи, наивно считая, что «пока был франко-русский (имелось в виду – без Англии. – С. К.) союз, войны не было, войной и не пахло». Марков не знал, что через несколько дней после 17 января 1913 года, когда Пуанкаре был избран президентом Французской республики, он заявил русскому послу в Париже Извольскому: «Для французского правительства весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне, могущей возникнуть на почве балканских дел».
Это было сказано за полтора года до Сараевского покушения, читатель!
Ну можно ли более кратко и более разоблачительно показать, что скорая война и сама географическая точка её инициирования были предрешены не политикой Берлина, а соединённой политикой тех то ли «тёмных», то ли «золотых» сил, к которым примыкала и французская элита, простодушно зачисленная Марковым в миротворцы?
Первым актом президента Пуанкаре стало отозвание из Петербурга посла Жоржа Луи и назначение на его место Теофиля Делькассе – одного из «отцов» Антанты с репутацией главного врага Германии.
Академик Тарле осуждающе сообщает, что в Германии это восприняли «как обиду, угрозу, враждебную демонстрацию». Ну а чем же это было, если не откровенной, неприкрытой угрозой, не наглой, провокационной антигерманской демонстрацией?
Не приходится сомневаться, что назначение Делькассе было, как это обычно и принято, предварительно согласовано с Петербургом. И от этого выходка Пуанкаре приобретала особенно провокационный и зловещий характер.
А тут ещё Николай II с подачи Извольского и министра иностранных дел Сазонова – в отступление от обычая даровать главам иностранных государств высшую в империи награду лишь по особым случаям – тут же наградил Пуанкаре лентой Андрея Первозванного.
Всё это выглядело так, что на передний край антигерманского фронта выдвигалась Франция.
Россия при этом составляла второй его эшелон.
А что же Англия?
В КОНЦЕ концов непосредственная европейская ситуация зависела от позиции Англии, хотя сама позиция Англии была уже не самостоятельной, а согласовывалась без афиширования с чиновными кабинетами Вашингтона и с биржей Нью-Йорка…
Да, внешне могло показаться, что ситуация от Англии только и зависела, и очень многие историки даже после войны так и не смогли избавиться от поверхностной уверенности в том, что всё определялось неизбежностью «пробы сил» между Германией и Англией.
Ну ещё бы! Именно эти две страны были тогда индустриализованы в наибольшей мере. В 1907 году процент рабочих и служащих в торговле, транспорте и промышленности по отношению ко всему самодеятельному населению составил для Англии 45,8 %, для Германии – 40 %, а для США – всего 24,1 %. Поэтому фактор США считал второстепенным даже такой историк-энциклопедист, как Евгений Викторович Тарле. В своих работах по этому периоду он дал нам отличный фактический материал, а тенденцию так и не увидел, как не увидела её почему-то и вообще вся советская историография.
В действительности растущее соперничество Англии и Германии было не столько причиной, сколько удобным «приводным ремнём» для механизма раскрутки войны в интересах США. И, собственно, даже не США, как государства американской нации, а США, как новой и окончательной резиденции Золотого Капитала. Именно наднациональный Капитал заказывал теперь политические сценарии, расписывал роли и подбирал исполнителей и режиссёров.
Что же касается Англии, то английская сторона провела свою предвоенную партию блестяще. Она сумела полностью подчинить себе французскую и русскую внешнюю политику так, что внешне это даже не замечалось. А при этом Англия умело водила за нос и Германию, создавая у той впечатление, что Англия в любой момент может и готова с немцами договориться…
За год до войны, во время Балканских войн, Англия политически поддержала Австро-Венгрию и Германию против России, с которой была связана «сердечным согласием» Антанты. И внутри Антанты это вполне сошло ей с рук. Более того, сама Антанта до самого сентября 1914 года была вот уж воистину лишь «сердечным согласием», потому что документально, специальным договором до начала Первой мировой войны оформлена не была.
Трюк со стороны Альбиона, надо признать, ловкий.
Не менее ловко при посредстве Англии были своевременно устранены «японские опасения» России. Россия могла резонно опасаться выступления Японии против неё, если русская армия будет связана войной в Европе. И такие сомнения устранил союз, заключённый с Японией одной из стран Антанты – Англией. И, конечно, англо-японский союз был одним из дополнительных факторов, гарантировавших участие России в будущей европейской войне.
А как умело была поставлена Англией «дымовая завеса» чуть ли не германофильства! Видя только её, Германия была уверена, что Англия в её конфликт с Францией и повязанной Францией Россией не ввяжется.
Кайзер был воякой бравым, но обвели его англичане вокруг пальца, как безусого фенриха…
Впрочем, «англичане» – понятие собирательное. В жизни это были конкретные люди. И нам очень не мешает присмотреться к тому, кто, в отличие от германского Гольштейна, вполне официально руководил внешней политикой Англии с 1905 по 1916 годы…
Сэр Эдуард Грей (позднее – виконт Фаллодон) стал министром иностранных дел в сорок три года. Прекрасно воспитанный, старинного вигского (то есть либерального) аристократического рода… Сдержанные черты худощавого и даже измождённого лица, тонкие, плотно сжатые губы, тихий (по определению Черчилля – «замогильный») голос.
Убеждённый элитарный антисоветчик, умер Грей в год прихода Гитлера к власти – в 1933 году. И, по мнению хорошо знавших его людей, был он классическим, изощрённым лицемером, имея одну искреннюю страсть – изучение английских певчих птиц, которым даже посвятил специальный труд.
Вот очень живая его характеристика: «Сэр Эдуард не любил говорить много; то же немногое, что он говорил, он частенько предпочитал выражать неясно. Собеседник Грея часто не знал, как, собственно, надо понимать речи британского министра: усматривать ли в них многозначительный намёк либо же полную бессодержательность, то есть желание уклониться от выражения собственных мыслей».
Бездетный вдовец, чаще всего необщительный, не знавший иностранных языков, он, по утверждению некоторых, «не любил внешнюю политику».
Казалось бы, не лучший кандидат на пост главы внешнеполитического ведомства сáмой, так сказать, «внешнеполитической» державы тогдашнего мира. Но в своём кресле Грей сидел долго, уверенно, и в годы, что называется, «роковые». А дела держал в руках крепко.
Короче, виконт Фаллодон выглядел личностью хотя и не такой эксцентрической, как барон Гольштейн, но тоже достаточно своеобразной. И с теми же «родовыми» признаками поверенного могучих сил, которые, однако, предпочитали властвовать через посредников типа сэра Эдуарда. Лидер «либералов-империалистов», он был близок к лорду Розбери, тому самому, родне Ротшильдов.
