Глаша села и поправила белый, ажурный сползший с головы платок.
- Хорошие слова при скверной истории. Разрешите мне два слова сказать! - Ян Альфредович поднял руку. - Вы очень порядочный человек, Глафира Соколова: первой взяли слово и сказали правду. А мы, старые коммунисты, как Иван Михайлович и я, именно хотели вас послушать молодую, скажу не жалея слов, прекрасную коммунистку. Присоединяюсь к вам и говорю, что дела никакого нет, а есть персональная глупость. Мы плохо работаем с молодежью, а она вон какая! - кивая на Агафона, продолжал Хоцелиус. - Влепил нам за транспорт, а мы ему тут же дело фабрикуем. Стыдно! Товарищ Спиглазов, если бы гражданин Чертыковцев в тот день, когда я, уезжая в больницу, оставил его вместо себя, принял эту рухлядь, о которой вы так жалеете, я бы все убытки целиком отнес за его счет и завел бы самое справедливое персональное дело. Он защищал государственный интерес, как вы этого не понимаете? Вместо того чтобы сказать ему спасибо, сняли его с работы. Акт не составил? Мы без акта знаем, что это за тарантас!
- А главный инженер вот тоскует... - недобро заметил Молодцов.
- Я еще немножко скажу, если вы мне разрешите, - продолжал Ян Альфредович. - Еще одно ужасное преступление совершил Агафон Чертыковцев на тракторе пахал. Как вы думаете, плохо это или хорошо? По-моему, очень хорошо! Если бы в мое время к своей бухгалтерии мне прибавить знание сельхозмашин, я бы стал самым лучшим главным бухгалтером на свете. Мы ведь заперли работников учета в четырех стенах и не выпускаем их на свежий воздух. Я думаю, что придет время, когда бухгалтер сможет заменить тракториста, а тракторист иногда с удовольствием постоит у счетного табулятора или другой умной машины. Уже наступает такое время, товарищ Спиглазов. Вот нам, старикам, скоро уходить на пенсию, я думаю, нас с успехом заменят такие энергичные молодые люди, которые самовольничают и рушат наши устарелые порядки... Наперед скажу, что от них спокойной жизни не будет...
После Хоцелиуса слово взял Молодцов. Он сказал, что все дело выеденного яйца не стоит, и в заключение добавил:
- Не обижайтесь, товарищ Чертыковцев, принесите на сегодня в жертву ваше самолюбие, как пожертвовал на благо доярок и птичниц своим кабинетом наш уважаемый Захар Петрович. Для всех нас это поучительный пример коммунистического отношения...
- Погодите! - с каким-то страстным ожесточением остановил директора Захар Петрович. - У меня есть заявление...
- Тебя что, шилом укололи? - видя его горячность, спросил Соколов.
Пальцев отшагнул от окна, которое затемнял своей широкой фигурой. По белым скатеркам обеденных столов с уютными плошками цветов ласково запрыгал солнечный луч, и в комнате вдруг стало заметно светлее.
- Не желаю, чтобы меня насквозь прокалывали, - ответил Пальцев. - Тут Иван Михайлович сказал насчет примера...
Прикусив кончик уса, свисавшего с толстой поджатой губы, Захар Петрович на секунду умолк. Собравшись с мыслями и пересилив свое казацкое упрямство, продолжал:
- Как говорится, не согрешишь - не покаешься. А не покаявшись, и души не спасешь... Так вот, я каюсь. Вы меня похваливаете за эту столовку, а идейка и все остальное - его работенка!.. - Пальцев указал на Агафона. Обвел меня этот экономист, как дуреху невесту вокруг аналоя, и еще протокол благодарности от комсомольцев подсунул...
Под хохот присутствующих управляющий рассказал, как было дело.
На этом и кончилось все. Уезжая из отделения, Молодцов погрозил Агафону кулаком, сказал полушутливо:
- Ты, парень, сегодня всех нас раздел. Смотри, теперь крепче держи ошкур, а то и тебя высекут...
- Да я уж битый, не страшно, Иван Михайлович, - настороженно и замкнуто ответил Агафон.
Роман Спиглазов отчужденно стоял в сторонке, молчал.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
______________________________
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Володя Лигостаев выехал из Дрожжевки ни свет ни заря, с намерением быть дома к десяти утра. Полусонная Варвара, ехавшая с ним за товаром для магазина, почти всю дорогу ворчала на такую рань, а ему хоть бы что. Он вчера вечером сговорился с зоотехником Галей встретиться на Чебакле, чтобы вдоволь наглядеться, как цветет нынче крушина...
В городе, около складов оптовой базы райпотребсоюза, скопилось много запыленных грузовиков. В ожидании погрузки водители машин и возчики пароконных подвод сидели в тени, покуривали, закусывали и делились дорожными впечатлениями.
Володя погрузил товары одним из первых: ожидая Варвару, с нетерпением поглядывал на часы.
Стрелка безжалостно тянулась к десяти, а Варька ушла на рынок и пропала. Володя сидит у открытой дверцы кабины, на приступке, и с досадой посматривает на старую торговую площадь. От рынка туда и обратно густо идет народ с сумками и сетками, наполненными разной снедью.
Толпу пересекли парни и девушки, наверное, десятиклассники, а может быть, студенты техникума, с рюкзаками и сумками и скрылись за углом. Вихрастый большелобый мальчишка лихо прогнал поперек площади металлический обруч и едва не накатил его на высокую, броско одетую в пестрый костюм женщину с желтым пузатым чемоданчиком в руках. Испуганно посторонившись, она остановилась, поставила на землю чемодан и начала расспрашивать о чем-то мальчишку, извлекавшего из канавы свой обруч. Выслушав ее, он указал рукой на стоявшие возле склада грузовики и покатил дальше. Женщина перебросила на левую руку огненного цвета плащ, каких Володя отродясь не видывал, подняла свой чемоданчик и направилась прямо к машине. Подойдя ближе, спросила, как проехать в Чебаклинский совхоз и не будет ли туда попутной машины.
Володя ответил, что он сам из Дрожжевки и охотно подвезет попутчицу, если она согласится ехать в кузове. Женщина заявила, что с удовольствием поедет где угодно, лишь бы скорее ехать. Она была очень миловидна, но слишком, как ему показалось, изысканно одета, в темно-пестрый костюм с многочисленными на юбке пуговками, аккуратно и ловко облегавшей ее высокую, слегка начинающую полнеть фигуру.
- Вы, наверное, из центра? - спросил Володя.
- Да. Из Москвы, - шурша своим ярко-красным плащом, вытирая маленьким платочком высокую белую шею, обрадованно ответила она, еще раз горячо поблагодарив его за согласие взять ее в попутчицы.
- Вы, наверное, к нам в командировку?
- Нет, я просто так, сама, - смущенно ответила она.
- То есть как? - удивился Володя.
- Вот так и приехала к вам в гости, - улыбнулась она приятной и доброй улыбкой. - У вас там работает Чертыковцев... Гоша Чертыковцев, знаете такого? - по-прежнему славно и радостно улыбаясь, спрашивала Зинаида Павловна.
- Как же не знать! - воскликнул Володя.
- Боже мой! Как мне отчаянно везет! - восторженно проговорила она, безмерно радуясь встрече с этим простым симпатичным шофером. - Расскажите, как он там?
- Полный порядок. Боевой парень, дай боже, как тянет нам жилы по транспорту... А вы кто ему будете? - откровенно по-деревенски спросил Володя.
- Я родственница близкая... - Зинаида Павловна вспыхнула, покраснев, как ее плащ.
Володя, с любопытством рассматривая ее чистое, освещенное солнцем лицо, поспешно добавил:
- Да, товарищ Чертыковцев у нас работает, только, боюсь, не захватите вы его сегодня.
- Почему же не захвачу? - встревоженно спросила она.
- Вчера еще с вечера уехали.
- Куда?
- Вместе с главбухом на рыбалку. Есть у нас такой заядлый рыбак Ян Альфредович, да и дочка ихняя любому парню не уступит по рыбалке.
- Я их тоже знаю! - обрадовалась Зинаида Павловна. - Я и к ним в гости... главным образом к ним, - неожиданно для себя самой солгала она.
- Дочек тоже знаете? - спросил Володя заинтересованно.
- Разумеется! Марту, Ульяну! Очень славные девочки! - Зинаида Павловна говорила возбужденно и чрезмерно громко.
- Младшая, агрономша наша, тоже с ними поехала, - продолжал Володя. Парочка хоть куда! Она всех наших парней отшила и только с ним. Да ведь они, говорят, и раньше знали друг дружку, а эту весну в четвертом отделении вместе работали. Там уж давно свадьбой попахивает... Может, вы на запой к ним прикатили?
- Да, да, возможно, - невпопад ответила Зинаида Павловна, остро чувствуя, что ей нужно присесть где-то и выпить хотя бы глоток воды... Во рту у нее было сухо, и ноги онемели, как чужие, и сердце поначалу ворохнулось шибко, а затем зловеще притаилось, словно ожидая чего-то еще худшего.
Уже больше года она жила неизвестностью. Это угнетало и тяготило ее. Теперь Агафон писал родителям коротенькие письма, а ей ни строчки. Она верила, что он еще не совсем вычеркнул ее из своей жизни, и на что-то надеялась. Наконец не выдержала, оставив девочку-искусственницу на попечение матери, села в Москве на самолет и вот уже была почти у цели. Сходя с поезда, она вдруг подумала об Ульяне и поняла, что из этой поездки ничего путного может и не выйти. Слишком хорошо был ей известен характер Агафона, но все же хотелось скорее увидеть его, что-то сказать о себе, о маленькой... А может быть, вернуть утраченное.
