- Не надо, Гоша, - и ушла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
После "вторжения" столовой управляющий Пальцев заходил в контору лишь на несколько минут, с сумрачным видом подписывал необходимые документы, а потом на весь день уезжал в поле. С Агафоном он почти не разговаривал, пренебрежительно косился на его склонившуюся над столом фигуру и чего-то ждал. Чтобы не давать повода для нареканий, Агафон подогнал учет до полного ажура и аккуратно составлял сводки; Для одного человека этой работы было больше чем достаточно.
Шли последние дни месяца, Агафон готовился к составлению первого сводного отчета и до позднего часа засиживался в конторе.
В этот день Пальцев явился в контору раньше обычного и сразу же начал звонить на центральный участок по телефону. Из отрывочного разговора Агафон уловил, что сегодня ожидается приезд начальства, да и по тому, как нарядился Пальцев, можно было понять, что предстоит какое-то событие. Он был в хромовых, до блеска начищенных сапогах, в синих галифе и старомодном, однако хорошо сшитом френче защитного цвета, с накладными карманами.
Управляющий и бухгалтер до смешного долго и выжидающе молчали. Пальцев, сощурившись, наблюдал за бившимся на оконных стеклах солнечным зайчиком и беспокойно посматривал на полевую дорогу, кромки которой начинали уже зеленеть запыленной травкой. Щелкнув ногтем ползущую за стеклом муху, он отошел от окна, лениво помаргивая влажными глазами, взглянув на Агафона, сказал чуть насмешливо:
- Поди, каждый вечер посещаешь цветничок-то.
- Какой цветничок? - Агафон поднял голову и поймал масленый, изучающий взгляд управляющего.
- Не понимаешь? Будто дите малое... - ухмыльнулся Пальцев.
- Не понимаю, - искренне признался Агафон.
- Как открыл столовую, так и на поле перестал бывать, - с новой усмешкой проговорил Пальцев. - А ловко ты меня объехал, очень ловко!
- Не стоит вспоминать, Захар Петрович. Так или иначе в жизнь претворена ваша идея, - устало проговорил Агафон и, чтобы замять разговор, поспешно добавил: - А в поле не был потому, что здесь дел по горло.
- Кажется, едут! - Управляющий сорвался с места и вышел из конторы.
Сначала где-то неподалеку натужно взревел на подъеме автомобильный мотор, затем звук его приблизился и вскоре замер около самого дома. В широко распахнутую дверь вошли Спиглазов, Соколов, Ян Альфредович и Глаша. Следом за ними в сопровождении Пальцева появилось еще одно, незнакомое Агафону лицо. Это был невысокий крутолобый мужчина с густой, небрежно взлохмаченной седоватой шевелюрой, широкоскулый и густобровый.
- Так вы и есть тот самый Чертыковцев? - откровенно улыбаясь и протягивая Агафону руку, спросил он.
- Тот самый, - поднимаясь со стула и невольно покоряясь приветливой улыбке вошедшего, ответил Агафон.
- Видно, сурьезный мужик... - согласно кивнул тот. - Ну, а я Молодцов Иван Михайлович, будем знакомы, - добавил он. По-хозяйски сняв измятый защитный плащ, повесил на гвоздь, потирая крепкие, с короткими пальцами ладони, продолжал: - Ладно, Захар Петров, веди и показывай свой кабинет. Наверное, отгрохал лучше директорского...
- Дверь заперта, кругом придется идти, Иван Михалыч, - кинув на Агафона мимолетно пытливый взгляд, сказал Пальцев.
Агафон заранее приготовился к самозащите. Он чувствовал, что ему сегодня предстоит пережить еще один нелегкий день.
- Ты что же, совсем отгородился от массы? - пошутил Молодцов.
- Наоборот, масса приблизилась ко мне... - в тон ему ответил Пальцев и пригласил всю свиту следовать за собой.
Ян Альфредович задержался было около Агафона, но Спиглазов не спускал с них своего бдительного ока; ухватив главного бухгалтера под руку, потащил его с собой. Хоцелиус только и успел сказать Агафону, чтобы и он шел вместе с ними. Спиглазов не только не поздоровался, но, казалось, вовсе не замечал его. Правда, ничего другого Агафон и не ждал, но все же ему неприятно было это демонстративное, унизительное пренебрежение. С тягостным чувством отчужденности и подавленности он пошел следом за всеми. На улице ему ярко ударили в глаза горячие солнечные лучи. День был по-летнему жаркий, без единого на небе облачка. У веранды сквозь опилки и мелкую щепу упорно пробивались лебеда, листья паслена и вездесущего подорожника. В воздухе носился запах расцветающей черемухи, прелого навоза и полыни.
- Позволь! Что это такое? - войдя в комнату, оглядывая расставленные вдоль стен столы и чистые скатерки, воскликнул Молодцов.
- Ресторация, Иван Михалыч, - ответил Пальцев и, поджав губы, улыбнулся одними зрачками.
- Глядите, какая прелесть! - Глаша не удержалась и проскользнула вперед. - Захар Петрович, золотой вы человек! - восторженно, по-женски продолжала она. - Вот это сюрприз! Надо же! Плитка, конфорочки и чистота идеальная!
- Да уж поддерживаем, - вставила стоявшая в сторонке Настя. - Наши девчата так рады, что вы себе представить не можете. Как придут, всю обувку в коридоре снимают.
- Пожертвовал кабинет и помалкивает, хитрец? - повернув седоватую голову в сторону невозмутимо молчавшего Пальцева, сказал Молодцов. - Как же это у тебя хватило терпения?
- Это мужественный поступок, Захар Петрович. У меня нет слов, поддержал его Ян Альфредович.
- По-партийному поступил, - заметил Соколов. - Честь и хвала зачинателю!
- Ничего не скажешь, ты меня удивил, Захар, - проговорил Спиглазов.
Все, дружно перебивая друг друга, начали поздравлять Пальцева, жать ему руки, на все лады восхваляя его хозяйственную сметку. Он растерянно и неуклюже отмахивался, стараясь отойти в уголок, словно отыскивая щелочку, чтобы спрятаться.
Агафон молча неприязненно наблюдал за ним и мысленно посмеивался над его положением.
- Да не моя это идея, - опуская голову, возражал Захар Петрович. Меня просто подловили на слове наши комсомольцы...
- Брось скромничать! Не изображай из себя Акима-простоту, - сказал Молодцов и предложил здесь же, среди этого уюта, как он выразился, провести заседание партийного бюро.
Все с ним согласились и присели к столам. Один стол выдвинули на середину для докладчика и выступающих.
- Только уж не курите. У нас тут не полагается, - неожиданно проговорила Настя и медленно вышла из комнаты.
- Приветствую такие порядки, - сказал некурящий Молодцов. - Начинай, Михаил Лукьянович.
- В сущности, у нас на повестке дня один специальный вопрос, раскладывая на столике бумаги, заговорил Соколов. - Вопрос неприятный, сугубо, так сказать, печальный...
- Да ты не тяни, а давай ближе к делу, - прервал его Молодцов. - Мы ведь хорошо знаем, что персональные дела никогда ни у кого не вызывали радости.
- Что ж, товарищи, мы должны сегодня разобрать персональное дело молодого коммуниста товарища Чертыковцева. У нас имеются два заявления: Романа Николаевича Спиглазова и Варвары Голубенковой. Я коротко изложу суть последнего, а Роман Николаевич персонально дополнит, поскольку лично присутствует здесь.
Далее Соколов сообщил, что Чертыковцев в день своего переезда в отделение, будучи в нетрезвом виде, устроил в доме Монаховых дебош. При этом был непристойно одет, гонялся за Голубенковой в одном сапоге и т. д.
Во время чтения Ян Альфредович гулко откашлялся и, ни на кого не глядя, низко опустил голову.
От слов, которые произносил Соколов, у Агафона к горлу подступила физическая тошнота. Хотелось вскочить и убежать. Туманно подумалось, что, очевидно, так судят всех преступников, которые на самом деле что-то совершили... Он, к своему ужасу, начинал верить, что не только гонялся за Варварой в одном сапоге, но и, наверное, замахивался на нее, - может быть, так оно и было? Все, что тогда произошло, он помнил сейчас очень смутно.
Сообщение Соколова произвело на всех гнетущее впечатление. Молодцов просил зачитать объяснение виновника.
- Письменного объяснения нету. Я поручил члену партийного бюро, товарищу Пальцеву, выяснить обстоятельства дела. Он мне доложил странные вещи. Вместо того чтобы как-то объяснить сущность своего поведения, Чертыковцев заявил, что он потребует исключения Голубенковой из партии. Разговор происходил, правда, по телефону. Пусть Пальцев подтвердит сказанное, а потом послушаем других.
- Да, он мне так и заявил, что таких, как Голубенкова, надо гнать из партии. А в общем объяснений не дал, сказал, что ему сейчас не до этого. Я повторяю его слова, - проговорил Пальцев и сел.
- Странное объяснение, - покачал головой Молодцов. - Давай, Роман Николаевич, дополняй, а потом уж пусть сам виновник расскажет.
Спиглазов поднялся, оправил добротный темно-серый костюм и, как фокусник, пересортировал в руках пачку блокнотных листков. Видно было, что к выступлению он подготовился основательно.
- Вы, конечно, меня понимаете, что мне не очень приятно обвинять молодого коммуниста в совершенных им проступках. Тем более что его, как добросовестного человека и работника, рекомендовал нам секретарь райкома товарищ Константинов.
