Музыканты узнали Педро Буэна. Сразу же заиграли андалузскую песню. Буэна покачал головой.
- Что-нибудь другое, ребята, - попросил он.
Гитарист, высокий, с длинными баками, с громадными руками - его тоже зовут Педро, - обернулся к товарищам, чуть кивнул головой, те положили инструменты на колени, и Педро заиграл на гитаре протяжную, странную, тревожную и грустную песню.
- По-моему, это переложение с лютни времен Филиппа Второго, - шепнул мне Буэна.
Педро услышал его - музыкант точно читает артикуляцию.
- Си, - сказал он. - Молодец, художник!
В тратторию вошел пожилой пьяноватый сеньор с молоденькой девочкой. Хуан Мануэль потом объяснил:
- У нас раздельное обучение, и до сих пор в школах учителя уверяют своих подопечных, что детей мама привозит из Парижа. Сексология запрещена к изучению цензурой. Даже ботанику у нас изучают с купюрами. Отсюда трагедии - запретный плод сладок, а незнание всегда рождает преступление или глупость. Поэтому, видимо, тираны так боятся науки.
Хуан Мануэль поднялся из-за стола.
- Завтра переезжай ко мне, - сказал он. - С самого утра. А сейчас, извини, мне еще надо увидаться кое с кем.
Рано утром встретился со старым испанским другом. Мы были знакомы по Москве.
- Пожалуйста, будь осторожен. Нам стало известно, что в Бургосе еще до открытия процесса над басками уже подготовлен смертный приговор пяти товарищам. Хорошо, что ты вчера ходил по музейным тавернам. Хорошо, что ты не был в театре. Наша подруга, актриса Хулиетта Пенья, бросила в зал листовки и закричала: "Господа, как вы можете спокойно смотреть пьесу, когда пять человек приговорены к смерти!" Театр был оцеплен полицией, вместе с испанцами арестовали по ошибке немецких, итальянских и французских актеров, которые приехали на Первый международный фестиваль театров. Они сказали журналистам, когда их освободили из полиции, что, если Хулиетту Пенья не выпустят, они откажутся выступать в Испании. Полиция сейчас неистовствует. Повсюду полно агентов. За тобой здесь, естественно, смотрят во все глаза.
(...Сегодня я сделал в дневнике лишь одну запись: "Достоевский, Лермонтов, Гоголь, Толстой и Пушкин были запрещены в Испании с 1938 по 1958 год".)
Он ударил кулаком по мраморному, в серо-голубых разводах, столику и, застонав, опустил голову; глаза зажмурены, резко обозначены желваки, морщинами сведен лоб.
Многие сидевшие в столичном фешенебельном "Моррисоне" обернулись: моего спутника знают в Испании, потому что он один из виднейших современных писателей. (Я не могу назвать его имени: введенное чрезвычайное положение предполагает арест за оппозиционные выступления; я буду называть моего друга "Антонио".)
- Не могу, - прошептал он, - не могу больше. Не могу. Не могу! - крикнул он и посмотрел на благополучных, красиво одетых людей, собравшихся в этом кафе. - Слышите, вы?! Не могу больше!
Люди улыбнулись: "Наш талант шутит, они все такие озорники, эти писатели". Люди улыбались; завтра они станут рассказывать об этом случае знакомым наряду с тем, какое вино они пили, и сколько стоила порция "кальос а-ля мадриленья", и как была одета Пепита, жена торговца одеялами из "Ереро и Наварра"; они были благодарны случаю видеть живого, известного молодого Антонио, а он заплакал. Он старался сдерживаться: он испанец, а это значит - гордость и мужество, но слезы катились по его щекам, и он не вытирал их.
...Рассвет был серым и осторожным, как филер. Антонио гнал машину по чисто вымытым, пустым мадридским улицам, и пальцы его побелели оттого, что он яростно сжимал руль, словно стараясь сломать его.
- Ложь, - говорил он, - кругом ложь. Мы погрязли во лжи. Мы лжем миру, лжем друг другу, лжем самим себе. Демократия в Испании, новый курс! Не лгал мой отец, он был коммунистом, и за это его расстреляли. Не лгут наши ребята, которые выходят под пули. А мы... Говорим полунамеками, рисуем полутонами. Демократия в Испании...
Я слушал Антонио и вспоминал музей Прадо. Веласкес и Гойя тоже не могли унизить тупость владык впрямую, но они тем не менее по-своему делали это, ибо за ними была сила большая, чем армия и святая инквизиция, - за ними был талант. Вот король. Как же важен этот старый, низенький, пузатенький, холодноглазый король. Сходство соблюдено великолепно, скрупулезно и вроде бы уважительно. Только король посажен на мощную кобылу с идиотической мордой. И это убивает короля - смехом. А вот кардинал. Его глаза смотрят на вас из белого кружевного воротника, написанного так, что кажется, будто голова отсечена от туловища, а кружева вовсе не кружева, а тонкая сталь ошейника. Это страшно, ибо художник вывернул себя, доверил холсту свою мечту: "Смерть тиранам!" - а такие откровения караются монаршим гневом, который редко оборачивается ссылкой - смертью чаще.
Я понимал Антонио: испанское искусство сейчас не хочет ограничиваться аллегориями, даже самыми смелыми, - борьба испанцев за свободу смелей любой аллегории. Все чаще и чаще в театре, живописи, литературе "кошку называют кошкой". Да, цензура свирепствует, да, запрету подвергается все мало-мальски оппозиционное режиму, но оппозиция сейчас так сильна в Испании, что начни запрещать - придется запрещать все подряд, нечего будет смотреть и читать, а на одних вестернах далеко не уедешь. Официальная пропаганда трубит о росте благосостояния, о развитии экономики, о "новом курсе" режима, который был провозглашен в пятидесятых годах, о "национальной гармонии" и о решении всех основных проблем в стране. Но события последних дней - чрезвычайное положение, солдаты на улицах городов, массовые выступления трудящихся против репрессий свидетельствуют о том, что страна далека от того "гармоничного общества", как ее рисуют на глянцевых буклетах для заезжих иностранцев.
Какова же истинная ситуация в стране?
Да, действительно, в конце пятидесятых годов в Испании началось развитие экономики - прежде всего дорогостроение, градостроительство, автомобилестроение. Все три отрасли завязаны в один узел, и понять суть этого "узла" не трудно - туризм. Дороги, машины, отели и рестораны. Испания теперь вышла на второе место в мире по количеству приезжающих иностранцев - более 23 миллионов в год! В стране оседает громадное количество валюты (около 2 миллиардов в год). Растут в Мадриде и Малаге новые роскошные здания, но никого не интересуют такие проблемы, как народное образование, медицина, пенсионное обеспечение. Мои друзья в Толедо, Саламанке и Мадриде рассказывали, что за обучение ребенка в школе приходится платить ежемесячно 1,5-3 тысячи песет. Это 20-40 долларов. Количество больниц, работающих в системе "социального страхования", смехотворно: в Мадриде, например, таких больниц всего две или три, и это на город с трехмиллионным населением. Бесконечно дороги квартиры. Двухкомнатная квартира стоит в месяц не менее трех тысяч песет, то есть две трети своего заработка квалифицированный рабочий или молодой педагог вынужден отдавать хозяину дома. Человек, который сбежал из деревни, вынужден ютиться в десятиметровой конуре, в полуподвале или на чердаке.
Правительство оказалось зажатым в тисках противоречий: молодые технократы требуют от правительства еще большего протекционизма; рабочие - повышения благосостояния, демократических свобод, социального обеспечения; студенчество - университетской -реформы, отказа от рутины, царящей в высшей школе, уменьшения платы за обучение; армия... Армия - главная опора режима, и даже в ее рядах сейчас нет единства. Те, кто пришел к власти после гражданской войны, люди старые, умеющие лишь "тащить и не пущать", требуют "жесткого курса", уповают лишь на "крепкую руку". Потеряв всякую историческую перспективу, они требуют арестов и расстрелов, - именно они настояли на проведении судилища в Бургосе; не случайно, видимо, начало процесса над патриотами-басками откладывалось три раза, - испанские товарищи говорили мне еще в начале ноября о том, что в Бургосе все готово для расправы. Но есть в армии и другие силы. Часть генералитета встала в оппозицию к режиму, требуя проведения демократических реформ. Только слепцы не хотят видеть истинное положение в стране: всеобщее глухое недовольство, постоянно гнетущее чувство страха перед возможностью ареста (в Испании конституция допускает семидесятидвухчасовой арест без предъявления обвинения), неясность политической перспективы. Даже фаланга переживает кризис, причем кризис сокрушительный. Я видел демонстрацию "голуборубашечников" на аллеях квартала Пинтор-Росалес, которые шли, ведомые молодым Диего Мариесом, выкрикивая: "Нас предали! Мы должны возродить движение!" Они вышли на свою демонстрацию за несколько часов перед тем, как на главной улице начался официальный парад, посвященный годовщине фаланги. Их, правда, не избивали - все-таки свои...
Наиболее серьезные политики сейчас стоят в полуофициальной оппозиции к режиму: они не могут не видеть общую тенденцию недовольства в стране. Граф Мотрико, бывший посол в США и Франции, крупнейший финансист Прадос Аррарте и даже бывший министр народного образования Руис Хименес сейчас выступают с критикой того внутриполитического курса, который проводит Мадрид.
