В связи с развитием светской науки и культуры на исходе средних веков альтернативным стало медицинское направление. Врачи и медики, опираясь на полученные знания, стали рассматривать одержимость как психосоматическое заболевание, имеющее естественное происхождение, — истерию. Среди трудов представителей этого направления мною в исследовании были привлечены: «Недавний горестный случай Марии Гловер, вместе с ее радостным избавлением» (1603)[68] Стефана Бредвелла, «Истинный и краткий доклад о мучениях Марии Гловер, а также о ее избавлении постом и молитвой» (1603)[69] Джона Свона, «Краткое рассуждение о болезни, названной „удушьем матки“» (1603)[70] врача Эдуарда Джордена, «Анатомия меланхолии» (1629)[71] оксфордского интеллектуала Ричарда Бертона, «Английская болезнь, или теоретическое и практическое рассуждение об увядании и меланхолии страдающих ипохондрией» (1672)[72] врача Джорджа Гарви, а также «Выявление мнимого ведовства» (1677)[73] врача Джона Вебстера. Кроме того, для иллюстрации тезисов об эволюции идеи одержимости в медицинской мысли, мною были привлечены труды некоторых античных авторов[74]. Также полезным для исследования оказалось изданное в 1963 году и не имеющее аналогов издание «Триста лет психиатрии, 1535–1560»[75], в котором собраны фрагменты источников об одержимости/истерии в интеллектуальной мысли.
Представленная книга состоит из трех глав. Первая глава посвящена восприятию ведовства через призму права и официальной власти. В ней рассматривается процесс институционализации преследований ведьм, подразумевавшей последовательное интегрирование ведовства в сферу компетенции королевской власти, стигматизацию его как общественно-опасного преступления и разработку специального законодательства, позволяющего преследовать его на правовой основе. В главе также анализируются особенности английского правосудия применительно к ведовству как преступлению, детально исследуется процесс постепенного интегрирования ведовства в судебную практику. Иллюстрируется процесс правовой трансформации, в результате которого ведовство было выведено из частной сферы, в которой оно функционировало в форме неформального конфликта между людьми, на государственный уровень. Это качественное изменение в общественном восприятии феномена повлекло за собой столкновение ведовства как народной практики с уровнем государственных институций, которые занимались его преследованием — королевских и других судов. Анализ исторической динамики этого процесса включает исследование источника складывавшейся в процессе практической реализации антиведовского законодательства системы преследования ведьм — опыта, накопленного традиционной народной культурой. В главе исследуется не только процесс осмысления ведовства государством и обществом в правовом ключе, но и трансформация социального образа ведьмы в связи с присвоением этому феномену статуса уголовного преступления. В результате этого процесса произошло формирование образа ведьмы-преступницы, который в конечном итоге воплотил в себе черты идеальной преступницы и трансформировался в образ коллективного врага, на котором сконцентрировался весь христианский пафос «очищения как отчуждения»[76].
Вторая глава посвящена восприятию ведовства через призму популярных представлений. Она начинается с источниковедческого анализа популярных памфлетов о судах над ведьмами. В главе исследованы возможности и границы реконструкции общественного восприятия ведовства на основе памфлетных текстов, анализируются исторические особенности процесса создания памфлетной литературы о ведовстве, ее периодизация, содержание памфлетов и возможные источники их составления, стилистические, лексические и грамматические особенности памфлетных текстов, сюжеты и топосы, лежащие в основе их создания. Детальному анализу также подвергнуты коллективный образ авторов памфлетов, социальный и личностный облик последних и идеи, транслировавшиеся ими. Остальная часть главы посвящена народным представлениям о ведовстве в их тесной связи с повседневностью и социальными практиками населения. Особое место в ней занял анализ традиционного восприятия ведовства идеи о ведьме-женщине, в которой отразилась специфика традиционной женской субкультуры. В главе исследуется, каким образом традиционные обвинения в ведовстве, первоначально сформированные в народной культуре и играющие в ней функциональную и стабилизирующую роль, под напором разных социокультурных и политических факторов, религиозной нестабильности и борьбы, при всестороннем участии монархии и вследствие уникальной исторической ситуации, породившей «демономанию» и «ведьмоманию» трансформировались в общественный стереотип. Другим сюжетом второй главы стала персонификация ведовских представлений. Анализу подвергнуты imps или «домашние духи» ведьм, составлявшие один из основных элементов демонологических представлений народа. На основе памфлетного материала исследовано влияние на народное восприятия ведовства носителей официальной и интеллектуальной культуры, наслоение и взаимопроникновение различных интерпретаций и традиций, которое в результате привело к синтезированной идее о ведьме как источнике зла, которая гармонично сочетала в себе, и образ ведьмы-матери, насыщающей своим телом imps-демонов, и образ ведьмы-любовницы, вступающей в сексуальные отношения с духами и дьяволом.
Третья глава посвящена восприятию ведовства английской ученой культурой. В ней рассматривается процесс становления английской демонологии, включавший в себя формирование различных направлений и утверждение концепций относительно вопроса о реальности и иллюзорности ведовства. В разделе иллюстрируются тезисы о том, что формирование ученого восприятия ведовства в Англии произошло позднее установления государственно-правовой концепции ведовства и начала усвоения ее обществом, богословская теоретизация ведовства не стала источником для правовой интерпретации ведовства и не легла в основу антиведовского законодательства, а действия власти по отношению к народным колдовским практикам первоначально не вызвали в ученых кругах ни поддержки, ни особого интереса. Особый сюжет составляет исследование осмысления феномена ведовства среди пуританских идеологов, занявших после краткого периода скепсиса позицию власти, в результате чего последствия отразились на географии преследований: восточные графства, бывшие прибежищем пуритан, стали центром английской «охоты на ведьм».
Особым сюжетом главы стала идея одержимости и экзорцистские практики конца XVI — первой четверти XVII веков в связи с эволюцией английского ведовства. На материалах дискуссии об одержимости и памфлетного материала проводится анализ восприятия идеи о способности ведьм вселять в людей дьявола и историческая судьба этой идеи.
Некоторые материалы настоящей книги ранее уже были опубликованы в ряде научных изданий[77].
Интерес к теме ведовства в Англии хронологически почти совпадает с самим проявлением феномена «охоты на ведьм», потому история этого вопроса имеет очень давнюю традицию. Закономерно, что интеллектуальная полемика того периода возникла первоначально в рамках теологии, ставившей по существу один главный вопрос: является ведовство реальностью или иллюзией?[78] Относительно этого вопроса английские интеллектуалы разделились на два противоположных направления. При этом внутри обоих направлений среди позиций авторов наблюдались существенные расхождения. Принимая во внимание то обстоятельство, что вопрос о статусе ведовства является частью настоящего исследования и обсуждается в третьей главе, я не буду сейчас останавливаться на нем подробно. При этом отмечу, что дискуссия среди современников «охоты на ведьм» завершилась торжеством скептиков, отрицавших реальность ведовства и само существование ведьм. Это событие совпало с отменой в Англии в 1736 году антиведовского законодательства.
Финальным аккордом богословской дискуссии о ведовстве в Англии стали дебаты между Ричардом Бултоном и Френсисом Хатчинсоном. Первый, врач по профессии, опубликовал в 1715 году сочинение «Полная история магии, колдовства и ведовства»[79]. В нем он, несмотря на свое светское образование и медицинские знания, отстаивал богословские взгляды на ведовство и демонстрировал важность библейской традиции в доказательстве существования ведовства[80]. Более того, многочисленные отчеты о судах над ведьмами также, по его мнению, служили этому доказательством. Он писал: «…истинность таких вещей не обсуждается, так как она доказана клятвами очевидцев и непоколебимым авторитетом древних и современных авторов»[81]. Концепция Бултона заставила священника Френсиса Хатчинсона, опубликовать в ответ в 1718 году «Историческое эссе, касающееся ведовства»[82]. В нем он писал о том, что взгляды Бултона отражают представления «доверчивого большинства», а не образованного человека. По его мнению, так могут считать только «доверчивые и глупые», к которым он относил «сельских людей», «детей», «дураков», «женщин», «больных» и «тех, кто подвержен нападкам черной меланхолии». Как сторонник натуральной и экспериментальной философии своего времени, он также полагал, что библейские тексты не могут служить доказательством того, что происходит в современном мире[83]. Считается, что Бултон до 1721 года пробыл за пределами Англии, возможно в Ирландии, потому что ответил на критику Хатчинсона только в 1722 году. В завершающей дискуссию «Возможности и реальности магии, колдовства и ведовства…»[84] он отстаивал те же позиции, что и в своем первом сочинении. Предполагаемого ответа на эту вторую работу от Хатчинсона не последовало. После дискуссии между Бултоном и Хатчинсоном среди интеллектуалов окончательно установился рациональный подход к вопросу ведовства и «охоты на ведьм». Он был закреплен изданием в 1727 году полной здравого скепсиса работы Д. Дефо «Система магии или история черного искусства»[85]. Еще позже вышло сочинение на тему неспособности дьявола искушать людей У. Эшдауна «Попытка доказать, что мнение касающееся дьявола или Сатаны как падшего ангела, который пытается ввести человека в грех, не имеет никаких оснований в Библии» (1794)[86].
