В строгости охраны я имел случай убедиться на собственном опыте. Это произошло через несколько дней после нашего прибытия в отряд. Выполняя поручение учебного отдела, я и сослуживец Морисима вместе с двумя вольнонаемными сели в грузовик и выехали из расположения лагеря. Только отъехали от городка, как вольнонаемные, о чем-то переговорив друг с другом, неожиданно остановили машину.
— Вы должны вернуться в отряд, — сказали они.
Так как впереди был Харбин, где можно было развлечься, мы немного расстроились. Но делать было нечего, и пришлось сойти с грузовика.
Возвращаясь в лагерь, мы перепутали ворота и подошли к другим, приняв их за те, через которые только что выехали. Мы сразу поняли свою ошибку по тому, как пристально с ног да головы оглядели нас солдаты, охранявшие ворота.
— Нас двое; вероятно, можно ограничиться общим строевым приветствием, — сказал я Морисима.
— Наверное, можно. Давай командуй, — ответил он.
Видя, что Морисима сам твердо не знает, как поступить, я подал команду: «Тверже шаг!» — и, печатая шаг, мы направились в ворота. Охрана стояла по обе стороны ворот, и я не мог определить, кого же из них следует приветствовать. К тому же никто из них не имел знаков различия, и установить, кто старший по званию, было невозможно. Раздумывать было некогда, и я, решив приветствовать более многочисленную группу, подал команду: «Равнение налево!»
Но тотчас же послышалась команда: «Стой!».
Я интуитивно почувствовал, что приветствовал не так, как положено, но не знал, что делать, и, похолодев от страха, встал по стойке смирно.
— Фамилия? Какой части?
Мы облегченно вздохнули и, достав свои удостоверения личности, ответили.
Тот, кто остановил нас, перелистывая наши удостоверения, спросил фамилии старших начальников, дату рождения и в заключение приказал раздеться до пояса.
Нам ничего не оставалось, как выполнить приказание. Волнуясь, мы стали раздеваться. Вероятно, такая тщательная проверка лиц, еще недостаточно известных охране, была здесь обычным явлением. В удостоверение личности обязательно вносились даже самые незначительные особые приметы. Поэтому попытка любого, кто, выкрав удостоверение, захотел бы проникнуть в расположение отряда, окончилась бы провалом. Нам, подросткам, казалось, что, с точки зрения здравого смысла, достаточно сличить фотографии. Но охрана меньше всего думала о здравом смысле.
Впрочем, бессмысленным это казалось только на первый взгляд, а на самом деле оправдывалось интересами обеспечения безопасности.
Тайна отряда! Мы еще не знали, в чем она заключается, но уже чувствовали необходимость строгого сохранения ее.
Не прошло и четырех недель с начала изучения основ бактериологии и других предметов, как нам устроили экзамен, чтобы определить способности каждого. На практическую работу в лаборатории, скрытые за крепкими кирпичными стенами, и в другие здания, где требовалось соблюдать строжайшую тайну, попали только те, кого после экзамена приписали к какому-нибудь отделу. Если уж нас привезли сюда, преодолевая такие трудности и опасности, то, видимо, в наших руках испытывали большую нужду.
Из нашей учебной группы, состоявшей из семнадцати человек, отобрали только семерых.
В общий отдел попал Хаманака из Токио, я был зачислен в первый отдел, Кусуно, Моридзима из префектуры Иватэ и Сирояма из префектуры Вакаяма — во второй, Исицука из префектуры Кумамато и Канэи из префектуры Окаяма — в третий отдел. Остальным десяти наряду с военной и другой подготовкой пришлось выполнять сельскохозяйственные работы.
Нам семерым было запрещено рассказывать кому-либо или говорить между собой о содержании работы. Меня направили в первый отдел, в секцию чумы, где мой непосредственный начальник техник-лаборант Сагава строго предупредил: «Смотри, никому не рассказывай о своей работе, даже тем, кто живет вместе с тобой. Если проболтаешься, плохо тебе придется».
Все это делалось, вероятно, для того, чтобы никто в отряде, кроме самых старших офицеров, не знал о деятельности отряда в целом.
Мы, наша семерка, пожив вместе, очень подружились, и теперь, расставаясь, почувствовали какую-то пустоту.
Пришли новые люди из других групп, и мы вынуждены были перебраться в другие комнаты. Я, Хаманака, Моридзима и Кусуно снова поселились в одной комнате, но вместе мы бывали теперь только по утрам, во время поверки, да иногда на вечерних занятиях. Завтракали мы в столовой для холостяков и в половине восьмого расходились по своим рабочим местам.
Я слышал, что Хаясида тоже был приписан к отделу и оставлен здесь, но меня сильно беспокоило то, что я некоторое время не мог увидеться с ним.
Я работал в здании, где содержались подопытные животные. Это здание по форме и размерам напоминало школу. В нем держали лошадей, коров, овец, свиней, кур и кроликов, но больше всего там было мышей, крыс и морских свинок. Мне один раз пришлось увидеть все своими глазами, и, хотя пословица говорит, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, я не мог представить себе, как много их там было.
— Сколько всего их здесь? — спросил я как-то Сагава, и он, молча показав головой, все же ответил:
— Сколько, говоришь? Да одних мышей, пожалуй, будет около ста тысяч.
Куда бы я ни пошел, всюду в помещениях стоял противный запах мышей, напоминающий запах разложившейся мочи.
Всю черную работу выполняли маньчжуры[7], которых там было около сорока человек. Они косили траву, готовили корм, носили уголь, им не разрешалось выходить из расположения крысиного отряда. Эти несчастные были обречены жить там до самой смерти. На корм животным шло огромное количество зерна, проса и сои. Железобетонный склад, в котором хранился корм, достигал высоты пятиэтажного дома.
Я должен был смотреть за крысами, мышами и морскими свинками и учиться обращению с ними. Наблюдая за работой техника-лаборанта Сагава, я постепенно научился делать прививки животным, брать у них кровь, умерщвлять и препарировать их.
Два года назад мне приходилось иметь дело с мышами, и поэтому я немного знал, как нужно брать их руками. Считая мышей очень занятными тварями, я все же понимал, что не имеет смысла особенно беспокоиться oб их судьбе, но меня раздражало грубое обращение с животными. Когда выпустишь мышь на металлическую сетку клетки и возьмешь за хвостик, она начинает быстро перебирать лапками, тщетно пытаясь вырваться. Когда берешь ее за ушки или загривок, она так цепко держится своими розовыми лапками за сетку, что ее приходится отрывать силой. Чувство жалости не позволяло мне слишком бесцеремонно обращаться с этими крошечными зверьками, но я не хотел, чтобы смеялись над моей сентиментальностью, и старался выполнять все операции с таким же безразличием, как и другие.
Вскоре я неожиданно увидел Хаясида. Мы очень обрадовались, узнав, что будем работать вместе.
— Почему ты долго не появлялся? Тебя ведь тоже взяли? — сразу спросил я.
— Ладно, подожди. Я еще ничего не знаю — ни как кормить мышей, ни как обращаться с ними. Дай мне осмотреться. Потом поговорим, — ответил он и замолчал, так как к нам подошел Сагава.
Натянув тесные резиновые перчатки, мы выполняли работу, заданную накануне. Для Хаясида она была совсем незнакомой.
После полудня Сагава нужно было пойти куда-то. Уходя, он бросил Хаясида, у которого дело подвигалось медленно:
— А ты догоняй остальных быстрее.
Когда мы остались вдвоем, то, как это обычно бывает с людьми, которые давно не виделись, я не знал с чего начать наш разговор.
— У меня каждый день новое: вчера — лошади, сегодня — крысы. Если мы теперь надолго останемся вместе, то, как говорится, и в горе у нас будут радости, — сказал Хаясида, поднимая за хвостик мышь. Он проделал это упражнение несколько раз, строя уморительные гримасы.
— Меня очень ненавидит начальник группы. Этот Комия, стоит ему только увидеть меня, обязательно говорит что-нибудь унизительное. Просто несчастье какое-то, — продолжал он.
Когда мы еще учились, Комия, бывало, ночью приходил в свою группу и начинал спрашивать по материалу, пройденному днем. При этом он задавал каверзные вопросы, мучая всю группу. Видимо, он хотел, чтобы его группа имела самые хорошие показатели в учебе. Трудно сказать, по какой причине, но больше всех доставалось Хаясида.
— Эх, как вспомнишь об этом… — печально сказал он, сдерживая гнев. — Вчера я был в секции, где содержат лошадей. Меня там долго спрашивали, но я ничего не знаю. Поэтому меня, дурака из дураков, как и тебя, послали сюда, к крысам. С сегодняшнего дня я остаюсь здесь. Мне кажется, что тут будет лучше, только вот начальство твое…
Было ясно, что Хаясида боялся, думая, что ему и здесь устроят экзамен. Мне очень хотелось пригласить его к себе в комнату, но это, видимо, не разрешалось, а обратиться с просьбой к начальнику у меня не хватало храбрости.
