Итак, что же пишет Светоний относительно посещения Цезарем Вифинии?
Тогда и пошел слух, что царь растлил его чистоту; а он усугубил этот слух тем, что через несколько дней опять поехал в Вифинию под предлогом взыскания долга, причитавшегося одному его клиенту — вольноотпущеннику.
В общем, и Светоний дает информацию на уровне слухов, однако спустя несколько глав этот большой любитель сплетен решил посмаковать горячую тему. Неожиданно он даже представляет свидетелей в таком интимном и презираемом римлянами деле:
На целомудрии его единственным пятном было сожительство с Никомедом, но это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лициния Кальва:
…и все остальное, Чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок.
Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона Старшего, в которых Долабелла называет его «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», а Курион — «злачным местом Никомеда» и «вифинским блудилищем». Не говорю даже об эдиктах Бибула, в которых он обзывает своего коллегу вифинской царицей и заявляет, что раньше он хотел царя, а теперь царства; в то же время, по словам Марка Брута, и некий Октавий, человек слабоумный и потому невоздержанный на язык, при всем народе именовал Помпея царем (царь по — латыни — rex, regis («рекс»); по — гречески — puatlsix; («басилеус»)), а Цезаря величал царицей… Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотом ложе и как растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры; мало того, когда однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил:
— Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!
Наконец, во время галльского триумфа его воины, шагая за колесницей, среди других насмешливых песен распевали и такую, получившую широкую известность:
Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря;
Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию, —
Никомед не торжествует, покоривший Цезаря.
У римлян существовала древняя традиция — распевать насмешливые и даже оскорбительные стихи о триумфаторе, чтобы не сглазить удачу и чтобы не зазнавался триумфатор.
Заметим, что все упоминаемые «свидетели обвинения» являлись врагами Цезаря — в них, как у всякого великого человека, у Гая Юлия не было недостатка. Не в силах его сломить, недруги использовали любой повод, чтобы оклеветать. Единственное, что могло утешить Цезаря, — подобного обвинения не избежали самые сильные мира сего — Александр Македонский, Гамилькар; о римских императорах разговор особый.
Далее Светоний опровергает сам себя, рассказывая о душевных и физических пристрастиях Цезаря, в которых нет места нетрадиционной сексуальной ориентации:
На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин, в том числе: Постумии, жены Сервия Сульпиция; Лолии, жены Авла Габиния; Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея. …И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишия, которое также распевали воины в галльском триумфе:
Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.
Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии.
Среди его любовниц были и царицы — например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру.
Власть сильно меняет людей, причем не в лучшую сторону. На вершине могущества обнажаются пороки, тщательно скрываемые людьми, над которыми тяготели какие — либо обстоятельства; абсолютная власть не только поощряет, но и провоцирует порочность, безнаказанную преступность. Можно привести несколько примеров из Светония. Довольно много пикантных подробностей имеется в написанной Светонием биографии императора Тиберия.
На Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки — среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл «спинтриями», — наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую плоть.
Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы, и от старости. Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять и после обряда чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста; но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестьем, он велел перебить им голени.
Что касается юного Цезаря, он, скрываясь в Азии от гнева всемогущего Суллы, не был в положении загнанного зайца и проявил себя как настоящий мужчина — воин. При взятии Митилен он получил из рук Марка Терма свою первую боевую награду — дубовый венок (им награждался тот, кто в битве спас жизнь римскому гражданину). Затем Гай Юлий служил в Киликии под началом Публия Сервилия Исаврийского. Этот район был одним из самых опасных в Азии: здесь зародилось организованное пиратское братство, которое в скором времени станет обладать Средиземным морем, полностью парализует торговлю и будет держать в страхе все побережье. Чуть позже Цезарь лично столкнется с морскими джентльменами удачи.
В Киликии Гай Юлий пробыл недолго — в 78 году (до н. э.) пришло известие о смерти Суллы, и 22–летний изгнанник вернулся в Рим.
В Риме назревала новая смута. Пожар братоубийственной войны упорно пытался разжечь Марк Эмилий Лепид, которого Сулла назвал в свое время отъявленным негодяем. Собственно, этому искателю приключений ничего уже не оставалось для собственного спасения: будучи наместником Сицилии, он дочиста ограбил богатейший остров, и теперь ему грозил суд.
Марк Лепид хотел видеть в числе своих сторонников Гая Юлия Цезаря и, согласно Светонию, «прельщал его большими выгодами», но получил отказ. Отказался Цезарь не из страха, а потому, что был разочарован как вождем, так и самим предприятием, «которое обернулось хуже, чем он думал». Мятежников довольно скоро разгромил Помпей, хотя Лепиду удалось подчинить большую часть Италии. «Отъявленный негодяй» бежал на Сицилию, где заболел, совершенно упав духом (причина — не крушение его предприятия, как объясняет Плутарх, а просто ему случайно попалось письмо, из которого он узнал о неверности своей жены), после чего и умер. Вот так Италия избавилась от новой гражданской войны!
Цезарь с детства мечтал о славе и власти, но стремился обрести их законным путем (по крайней мере, так было в юности), пусть даже длинным и требовавшим много усилий. Он занялся тем, с чего начинали многие римляне, желавшие получить известность среди граждан и добиться выборных должностей: судебными тяжбами. Именно в судах совершенствовалось красноречие будущих римских консулов, а успешное завершение громких дел гарантировало им голоса избирателей.
Юноша выбрал орешек явно не по своим зубам. Он обвинил в вымогательствах бывшего консула и триумфатора Корнелия Долабеллу. Консуляра оправдали, а Цезарь нажил себе влиятельных врагов из числа друзей Долабеллы. Начинающий оратор не впал в отчаяние — напротив, он решил достичь мастерства в искусстве, которое было необходимо политику. Воспитанник Аврелии не привык проигрывать: он мог временно отступить, чтобы затем взять блестящий реванш; чем труднее было дело, тем приятнее казалось его успешное завершение.
Гай Юлий Цезарь отправился на остров Родос, чтобы взять уроки у Аполлония Молона, самого знаменитого в те времена учителя красноречия. Причем отправился он без промедления, хотя стояла зима (в это время года по Средиземному морю не плавали из — за частых штормов).
Но не буря, а другая напасть обрушилась на Цезаря возле острова Фармакусс в Эгейском море. Оттачивать красноречие ему пришлось… у пиратов.
Активность пиратов всегда возрастала, когда непрочной становилась законная власть, когда государства втягивались в гражданские или внешние войны.
Плутарх рассказывает:
Могущество пиратов зародилось сперва в Киликии. Вначале они действовали отважно и рискованно, но вполне скрытно. Самоуверенными и дерзкими они стали только со времени Митридатовой войны, так как служили матросами у царя. Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало — помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет. Во многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни. Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью кораблей, предназначенных специально для этого промысла.
