есть нечто большее, чем просто забота о чистоте поверхности стального торца, о герметичности верхнего рубочного люка. Она, эта блестящая окружность, венчает экипаж, словно общий нимб, словно тот магический «охранный» круг, какой описывал над собой щитом древний воин и, очертя голову, шел в бой. Зримая граница двух враждебных миров - подводного и поднебесного.
Я заглянул внутрь: глубокая стальная шахта прерывалась посередине, как раз в прочной рубке, перископной площадкой. В площадке зиял зев нижнего рубочного люка, и от него уходил вниз ещё один колодец, на дне которого- глубоко-глубоко - тусклый электросвет высвечивал красный кружок пола. На нём вдруг появился ещё меньший - белый, - и он стал расти, поднимаясь все выше и выше. Кто-то в белой фуражке взбирался по, вертикальному трапу.
Из люка ловко вынырнул курносый офицер с кобурой на боку:
- Дежурный по кораблю лейтенант Симаков.
Симаков представился с небрежной молодцеватостью бывалого корабельного офицера. Однако ничто не скрывало двадцати трех симаковских лет.
Я сказал, что хочу осмотреть свою каюту, и мы спустились по шахтам обоих люков в центральный пост, а затем перелезли сквозь круглый лаз в водонепроницаемой переборке во второй отсек. Второй отсек похож на коридор купированного вагона, разве что отдвижные деревянные двери «купе» расположены по обе стороны прохода. Даже умывальник размещён по-вагонному - в конце коридора, у круглой двери в носовой переборке.
Я отыскал свою каюту по правому борту в середине отсека. Протиснувшись в крохотный тамбур, куда выходила ещё и дверь каюты старпома, я проник в тесную темную выгородку. Выключатель оказался почему-то в шкафу, точнее, в шкафчике чуть больше чемодана. Плафон скудно, высветил мое подводное жилище.
Если разделить пространство большой бочки для засола капусты крестообразной перегородкой, то одна из верхних четвертей будет точной копией лодочной каюты. В этом смысле Диоген был первым подводником. Большую часть площади и объема занимал стол с массивной тумбой-сейфом. Между ним и полукруглой стеной прочного корпуса втиснут узкий дерматиновый диванчик. Даже при беглом взгляде на это прокрустово ложе становилось ясно, что оно никогда не позволит вытянуть ноги без того, чтобы не подпирать пятками и теменем переборки. Ложе поднималось, и под ним обнаружился рундук, довольно вместительный, если бы в нём не ветвились магистрали каких-то труб.
Разгибаясь, стукнулся затылком так, что чуть не рухнул вместе с диванной крышкой: с полукруглого подволока свисали два маховика. «Аварийная захлопка», - прочитал я на одной табличке. «Аварийное продувание балластной цистерны №…»,- значилось на другой. Пришлось обернуть маховички кусками поролона.
Единственным предметом роскоши в каюте оказался замасленный туркменский коврик, прикрывавший деревянную панель над диваном. В панели обнаружились встроенные шкафчики. Осмотрев их, я извлек все, что досталось мне в наследство от предшественника - хвост воблы, тюбик со сгущенным глицерином, пуговицу с якорем, засохший фломастер, штемпель «Письмо военнослужащего срочной службы», игральную кость, пистолетную гильзу, дамскую шпильку, двадцать баночек с белой гуашью и диафильм «Кролиководство». Правда, в рундуке ещё оказался ворох бумаг и скоросшивателей. Но разбирать их было делом не одного дня. Целый месяц до моего назначения обязанности замполита исполнял доктор. Наверное, если бы мне довелось замещать его, медицинское хозяйство на корабле пришло бы в ещё больший упадок.
По подволоку моей каюты в три слоя змеились трубопроводы различных толщин. В хитросплетения магистралей, заполненные пылью и таинственным мраком, чья-то хозяйственная рука, знающая цену любому уголку лодочного пространства, рассовала множество предметов. Находить их было так же увлекательно, как собирать грибы или вытаскивать из речных нор раков. Груда моих трофеев росла с каждой минутой - коробка шахмат, тропические тапочки, старый тельник, чехол от фуражки, томик Солоухина, пропитанный машинным маслом до желтой прозрачности. Несколько таких же, прошедших автономное плавание книжек стояло на полке за гидравлической машинкой клапана вентиляции. Все они были обернуты в чистую бумагу, видимо, для того, чтобы не пачкать при чтении руки.
В коридорчике раздались тяжелые шаги, скрипнула дверца, и в каюту заглянул тучный капитан 3 ранга. Одутловатое красное лицо его излучало дружелюбие и живейший интерес.
- Здоров! Меня знаешь? Я тут до тебя жил, Ага! Он самый, Сергачев Иван Егорыч, бывший зам… Про тебя слышал… зашёл поглядеть, горьким опытом поделиться. Я вот погорел. «Дээмбэ» играю. Поеду в Петергоф директором парка культуры и отдыха. А что, плохо? Два зама: один по культуре, другой по отдыху. Должность мичуринская: лежи и слушай, как трава растет. А главное, свежий воздух не лимитирован - без фильтров, без регенерации… Н-да. Ты тоже сгоришь. Тут все горят. Но гореть надо красиво. Чтоб потом уходить… с повышением. Я, брат, сгорел некрасиво… Не жалею, не зову, не плачу…
С командиром ухо востро держи, а то подомнет.
Ты женат? Холостой. Это хорошо. Но баб бойся. От них вся погибель. Если кого заведешь - полная скрытность, как на боевой службе. В эфир, конечно, все равно выйдешь. И мой тебе совет: не люби там, где живешь… От амуров до аморалки - один шаг. Только до персонального дела не доводи. Ну ладно, будет с тебя…
Он перевел дух, расстегнул шинель и вытащил из внутреннего кармана плоскую стальную фляжку.
- Плескни-ка мне «шильца» на прощание.
Я пожал плечами и сказал, что спирт хранится в каюте у механика.
- Стратегическая ошибка! - воскликнул Сергачев. - Идем к меху. Мех у вас новый. Я с ним незнаком. Замолви словечко!
Мы вышли в центральный пост. Но тут в круглом лазе четвертого отсека показалась голова Абатурова, и Сергачев поспешно ринулся вверх по трапу в шахту рубочных люков.
Он исчез, оставив после себя густой запах «Шипра» и глухую тоску на душе.
Я вернулся к себе.
- Алексей Сергеевич! - Голос Симакова доносился из каюты старпома. - Кофию не хотите ль?
- С превеликим удовольствием.
В такой же тесной келье, как и моя, только ещё более загроможденной, со свисавшей с подволока электропечкой для сжигания водорода и какими-то аппаратами с самописцами, Симаков готовил кофе.
- Это, конечно, не мокко и не арабика, - приговаривал он, раскладывая по стаканам растворимый порошок, - но сделайте же скидку… - он повел плечом, приглашая обозреть окружающую среду, - на прочный корпус.
Я заметил сборничек Омара Хайяма, заложенный офицерской морской линейкой.
- Омар Хайям, - перехватил взгляд Симаков, - по психологии своей настоящий подводник.
- Вот как?!
- Он призывает к наслаждению мирскими радостями. Только подводники умеют ценить комфорт. И наслаждаться даже такими крохами, как эти.
Тут лейтенант выложил на стол парочку трюфелей, а я некстати вспомнил, что минер наш (уже наш!) пока
