(IV, 28)
В Греции грозы наблюдаются весной и осенью, изредка зимой, но никогда летом. Отсюда и замечание Геродота.
Далее следует размышление, подсказанное здравым смыслом:
«Что касается перьев, которыми, по словам скифов, наполнен воздух и благодаря которым нельзя ни видеть дальше по материку, ни пройти, то вот мое мнение о них: выше занимающей нас страны идет постоянно снег, летом, впрочем, как и следовало ожидать, меньше, нежели зимою. Всякий видевший вблизи, как идет сильный снег, понимает меня, потому что снег похож на перья. Такая-то зима и делает необитаемыми северные части этого материка. Итак, по моему мнению, скифы и соседи их называют снег перьями по сходству их со снегом».
(IV, 31)
* * *
Затем, покидая север, Геродот уводит нас к крайним южным пределам Азии. Эти области крайнего юга материков, по мнению нашего автора, наделены самыми ценными дарами природы. Индия является страной золота, Аравия — страной благовоний. Тут Геродот интересуется получением самых очевидных свидетельств богатств, проникших в Грецию из сказочного Востока, более, чем нравами жителей. Такие редкие блага, как золото и ароматические вещества, могут быть добыты только чудесными способами. Гигантские муравьи, легендарные птицы, крылатые змеи — целая зарождающаяся естественная история, пока еще фантастическая, оказывает Геродоту свои обманчивые услуги. Я коснусь лишь одного чудесного способа добывать золото, оставив в стороне все остальные, равно как и фантастический сбор благовоний.
На восток от Индии, пишет Геродот, существуют места, необитаемые из-за песка. В этих пустынях находятся муравьи меньше собаки, но крупнее лисы. Эти муравьи — очевидно, сурки. Индусы могли называть сурков муравьями, потому что они копали норы в земле. В «Махабхарате» золотой песок называется муравьиным золотом. Наконец, говорят, что в муравейниках этой страны случается обнаружить золотой песок; эти данные, спутанные и плохо понятые, отразились в рассказе Геродота, который повторяли за ним, украшая новыми подробностями, вплоть до конца средних веков.
«Муравьи эти роют для себя жилища под землею и оттуда выносят песок на поверхность так точно, как муравьи у эллинов; на эллинских муравьев они похожи и по виду. Выносимый ими на поверхность песок — золотой. За ним-то и ходят индийцы в пустыню, причем каждый из них выезжает на тройке верблюдов; по сторонам на поводьях идут самцы, а в середине самка, для чего старательно выбирается такая, у которой дома остаются очень юные жеребята, от которых и отрывают ее…».
(III, 102)
«Наружный вид верблюдов эллины знают, а потому я не буду говорить о нем; отмечу только неизвестную эллинам особенность. Верблюды имеют на задних ногах четыре бедра и столько же колен».
(III, 103)
Странная анатомия! Однако друзья Геродота и верблюдов находят ей оправдание. У верблюда, говорят они, плюсна такая длинная, что пятка кажется вторым коленом, что позволяет предполагать наличие двух бедер. Кроме того, когда верблюд становится на колени, он подгибает под себя ноги такой длины, что тут нетрудно запутаться.
«Так отправляются индийцы на охоту, и такова для этого запряжка верблюдов… Прибыв на место с мешками, индийцы немедленно наполняют их золотым песком и возможно скорее уезжают назад, потому что, как рассказывают персы, муравьи тотчас чуют охотников обонянием и бросаются за ними в погоню. Нет другого животного столь быстрого, как эти муравьи, и если бы индийцы не убегали раньше, в то время как муравьи собираются еще, то ни один из них не спасся бы. Самцы верблюдов уступают в быстроте бега самкам, и потому охотники спускают их с поводьев, но не обоих разом».
(III, 104 и 105)
Подразумевается, что верблюды-самцы прихвачены лишь для того, чтобы задержать преследование муравьев: их бросают одного за другим в момент, когда настигают муравьи. Те останавливаются, чтобы их пожрать. Возможно, что в тексте Геродота, внушающем подобное объяснение, имеется пропуск.
Вот в страницах, посвященных Аравии, любопытные размышления по поводу относительной плодовитости разных видов животных:
«По словам арабов, [крылатые] змеи заполонили бы всю землю, если бы с ними не случилось то же самое, что, как мне известно, случается с ехиднами. Вообще я полагаю, промысл божий мудр, как и подобает ему быть, и потому сотворил многоплодными всех животных робких и идущих в пищу с тою целью, чтобы они не были съедены все; напротив, малоплодными сотворил всех животных сильных и вредных».
(III, 108)
Эти доводы, возможно, основываются на той роли, какую Анаксагор или до него Ксенофан отводили Разуму в управлении вселенной. Тем не менее для нас Геродот первый, кто развил такой любопытный телеологический взгляд на живой мир. Историк продолжает:
«…На зайца охотятся все: звери, птицы, люди, и потому он многоплоден. Заяц — единственное животное, которое оплодотворяется и во время беременности, так что в утробе самки один детеныш бывает покрыт шерстью, когда другой еще гол, третий чуть формируется в матке самки, а четвертый при них только зачинается».
(III, 108)
Аристотель не преминул воспроизвести этот рассказ об образовании тройного зародыша сверх состоявшегося зачатия у зайчихи и добавить к нему новые подробности. Но вот как родится львенок:
«Напротив, львица, как сильнейший и отважнейший зверь, рождает одного детеныша один раз в жизни; при рождении она вместе с детенышем выбрасывает и матку. Причина этого следующая: лишь только детеныш начинает двигаться, он разрывает матку когтями, так как когти у него острее, нежели у какого-нибудь другого животного; чем больше становится детеныш, тем глубже разрывается им матка, которая ко времени родов совершенно разрушается».
(III, 108)
Геродот забывает объяснить нам, как при такой системе провидение обеспечило продолжение львиного рода. Сделать это ему помешала бы арифметика.
Далее:
«…Существование человека стало бы невозможным, если бы ехидны и аравийские крылатые змеи размножались беспрепятственно в той степени, какая определяется их природой [иначе говоря, попросту из яйца]. Между тем, лишь только они сходятся парами для совокупления, и самец в момент оплодотворения самки испускает семя, самка хватает его за шею, впивается в нее и выпускает не прежде, чем перегрызши ее. Самец таким образом погибает, но и самка расплачивается за гибель самца следующим наказанием: в отмщение за отца детеныши еще в утробе самки грызут мать, разгрызают ей живот и так выходят на свет».
(III, 109)
Клитемнестра, эта ехидна, — говорит Эсхил, — убила Агамемнона. Орест убивает мать, чтобы отмстить за смерть своего отца. Геродот читал или видел «Орестею». Он словно пишет «Орестею» ехидны.
Видно, на краю света чудеса множатся. Но эти сказочные истории были бы утомительны. Я предпочитаю указать на некоторые черты описания Геродотом одной из народностей Северной Африки.
* * *
Геродот не странствовал по Северной Африке. Из совершенно греческого города Кирены он сделал несколько поездок по Ливийской пустыне и в Триполитанию. Расспрашивая в Кирене и даже в Египте многих людей об этих неизведанных областях, он попытался распространить свое познание мира и на эти обширные пространства между Египтом и Гибралтаром, Сиртом и озером Чад, от Карфагена до Сенегала, населенные кочевниками, полные хищных зверей, расстелившиеся пустынями с вкрапленными кое-где точками сказочных оазисов. Возможно, что Геродот, кроме того, знакомился с судовыми журналами мореплавателей из Самоса, Родоса или Фокеи, плававших вдоль африканского материка и описавших прибрежных жителей. Геродоту удалось в целом создать картину Северной Африки, которая, хотя и состоит из подробностей подчас нелепых, в общем гораздо более точна и полна, чем это можно было ожидать.
Геродот знает о множестве народностей, населяющих приморские области Африки. Он описывает их нравы, в которых мы узнаем то нравы берберийских племен, то туарегов. Я приведу лишь то, что он говорит о насамонах.
Далее «на западе идут насамоны, народ многолюдный [они жили на восток и на юг от Большого Сирта]; летом они покидают свои стада на морском берегу, а сами поднимаются в страну Авгилы для собирания пальмовых плодов [оазис Авгила, ныне Ауджила, крупный центр сбора фиников на караванной дороге из Киренаики в Феццан]. Действительно, там растут пальмы громадные и в большом числе, к тому же все плодовые. Они охотятся на саранчу, сушат ее на солнце, потом перемалывают, мешают с молоком и так пьют. [Туареги едят высушенную и перемолотую саранчу]. По обычаю, каждый из них имеет много жен, но женщинами они пользуются сообща, поступая при этом так же, как и массагеты; желающий ставит перед дверью палку и сообщается свободно с женщиной. По другому обычаю, невеста насамона, если он женится на первой женщине, обходит всех гостей и сообщается с ними, причем каждый сообщающийся с невестой предлагает ей взятый из дому подарок».
