(II, 12)
Эта гипотеза Геродота о геологическом образовании Египта верна — за исключением указанного им срока, нужного для заполнения страны наносами Нила. Так же точны наблюдения Геродота относительно выступающей линии побережья, раковин, соляных отложений. Однако песку в этой стране гораздо больше, чем предполагал Геродот.
Другой пример — знаменитое описание крокодила:
«Нравы крокодилов таковы: это четвероногое земноводное животное ничего не ест в течение самых суровых четырех зимних месяцев: кладет и высиживает яйца на суше, на суше же проводит и большую часть дня, а целую ночь живет в реке, потому что в воде теплее, нежели под открытым небом во время росы. Это единственное из всех известных нам животных, которое из очень маленького становится очень большим. Действительно, яйца крокодила только немного больше гусиных, новорожденный по величине соответствует яйцу, а с возрастом увеличивается до семнадцати локтей и даже больше. Глаза он имеет свиные, большие зубы и клыки, соответствующие размерам всего тела. Это — единственное животное, не имеющее языка. Нижнею челюстью крокодил не двигает и из всех животных он один опускает верхнюю челюсть на нижнюю; когти у него крепкие, а кожа чешуйчатая, на спине не пробиваемая. В воде он слеп, а на открытом воздухе имеет острое зрение. Так как он живет обыкновенно в воде, то пасть его всегда полна пиявок. Все птицы и звери избегают крокодила; с одной ржанкой живет он в ладу, потому что пользуется ее услугами, именно: когда крокодил выходит из воды на сушу, он открывает свою пасть — почти всегда по направлению к западному ветру, ржанка входит в пасть и пожирает пиявок. Это доставляет крокодилу удовольствие, и он не причиняет ржанке никакого вреда».
(II, 68)
В этом описании две главные ошибки, не считая цифры в семнадцать локтей, которая преувеличена. Хотя и поныне существуют, правда в местах, расположенных значительно южнее Египта, виды крокодилов, достигающих шести метров в длину, но семнадцать локтей составляют восемь метров, крокодил же такой длины — невероятное чудовище. Две ошибки Геродота состоят в следующем: крокодил не лишен языка; правда, он у него настолько мал и так плотно прилегает к гортани, что крокодил не может его вытянуть. Вторая ошибка заключается в том, что подвижна у крокодила не верхняя, а нижняя челюсть. Если Геродот и ошибся, то потому, что, опуская нижнюю челюсть на землю и поднимая голову, чтобы раскрыть пасть, крокодил как будто двигает верхней челюстью. И та и другая ошибка — следствие того, что Геродот не счел нужным проверить все, подойдя поближе! Упоминаемый им «трохилус» — это вид птицы ржанки. Очевидцы говорят, что эта птица если и не освобождает крокодила от пиявок, то, во всяком случае, от насекомых, забравшихся к нему в пасть.
Другой пример описания животного:
Есть в Египте «…священная птица; называется она феникс. Я не видел ее, разве на рисунке только. Действительно, по словам гелиополитян, она редко посещает Египет, раз в пятьсот лет; прилетает птица тогда, говорят они, когда умрет ее отец. Величина и наружный вид ее таковы…»
(II, 73)
Как не восхищаться здесь осторожностью и честностью Геродота! Он не видел птицу феникс «на самом деле», вот в чем дело! Описывая эту птицу, он уж никак не даст уличить себя во лжи!
Последний египетский рассказ — народная сказка о легендарном царе:
«По смерти Сесостриса царскую власть наследовал, как говорят, сын его Ферон, который не совершил ни одного военного похода и случайно ослеп при таких обстоятельствах: однажды в его царствование вода в реке поднялась выше, нежели когда-либо, до восемнадцати локтей, так что затопила поля; от сильного ветра заволновалась река. Царь в исступлении схватил копье и бросил его в самую пучину реки; немедленно после этого он заболел глазами и ослеп. Десять лет он был слепым: на одиннадцатом году царь услышал изречение оракула, что в городе Буто, гласившее, что время наказания его исполнилось, что он прозреет, если промоет себе глаза мочою женщины, которая имеет общение только с мужем и другого мужчины не имеет. Он прежде всего испытал мочу собственной жены и, когда не прозрел, подверг испытанию всех женщин подряд, пока наконец не прозрел. Тогда он собрал всех женщин, которых испытывал, кроме той, от мочи которой он прозрел, в один город, именуемый теперь Краснопольем, и всех их сжег вместе с городом; на той женщине, от мочи которой прозрел, царь сам женился».
(II, 111)
Ларше, превосходный переводчик Геродота, делает следующее примечание к этой выдержке: «Можно заключить [из этого рассказа], насколько были испорчены нравы в Египте. После этого нетрудно понять мудрую предосторожность, к которой прибег Авраам, когда попал в эту страну, и невероятное бесстыдство поведения жены Пентефрия по отношению к Иосифу». Мудрая предосторожность Авраама, о которой говорит Ларше, состоит в том, что он выдал Сарру за свою сестру и этим уберег свою честь супруга: прекрасная Сарра могла перейти в объятия фараона, а ее «брат» — извлекать из этого существенные выгоды. Кто же из двух более наивен — Геродот или его переводчик? И кто более нравственен?
* * *
Я хотел бы закончить страницей из Геродота; она, как мне кажется, могла бы служить заключением стольким примерам. В ней трактуется о разнообразии обычаев. Эта тема близка историку. Она оправдывает его длинное исследование. Знание многообразия обычаев наполняет разум удивлением: оно пленяет и забавляет его. Но оно служит и большему. В то время как обычай давит, подобно ярму, на мышление каждого народа, привязанного к исполняемым им обрядам, знание всей совокупности обычаев, в их противоречивом и бесконечном отличии, представляет в руках историка орудие освобождения духа.
Вот размышления Геродота:
«Если спросить у какого бы то ни было народа, какие обычаи лучше всех, то каждый по расследовании ответит, что наилучшие обычаи его собственные. Таким образом, всякий народ считает свои обычаи гораздо лучше всех остальных. Вот почему не естественно, чтобы кто-нибудь, разве помешанный, ругался над подобными предметами. Что все люди относятся именно так к своим обычаям, можно доказать многочисленными примерами, в частности следующим: во время своего царствования Дарий позвал к себе эллинов, состоявших при нем на службе, и спросил их: за какую плату они согласились бы съесть своих умерших родителей. Те отвечали, что они не сделают этого ни за что. После того Дарий позвал индийцев, именно так называемых калатиев, которые поедают своих родителей, и спросил их в присутствии эллинов, причем переводчик объяснил смысл ответа: за какую бы плату согласились бы они умерших родителей предать огню. Калатии отвечали громкими восклицаниями и требовали, чтобы он не богохульствовал. Так чтутся обычаи, и я думаю, Пиндар был прав, когда в своем стихотворении назвал обычай всесильным владыкою».
(III, 38)
Читая эти размышления, не кажется ли нам, что мы читаем страницу из Монтеня?
ГЛАВА VII
ПОЛОЖЕНИЕ МЕДИЦИНЫ В V ВЕКЕ ДО Н. Э. ГИППОКРАТ
Перечисляя в трагедии Эсхила блага, которыми ему обязан первобытный человек, Прометей отвел первое место медицине. Он говорит:
Скажу о самом важном: до меня
Не знали люди ни целящих мазей,
Ни снедей, ни питья и погибали
За недостатком помощи врачебной.
Я научил их смешивать лекарства,
Чтоб ими все болезни отражать.
(«Ïðîìåòåé», ñò. 478, ïåðåâîä Ñ. Ñîëîâüåâà)
Гиппократ, опиравшийся на древнюю традицию, был в V веке до н. э. Прометеем медицины.
Эта традиция воплощает чисто практические и светские знания, передаваемые от одного к другому внутри определенной корпорации людей, принадлежащих к этому роду искусства, и прослеживается нами вплоть до «Илиады». В этой поэме, где присутствует смерть, встречается множество врачей, вернее попросту профанов, умеющих вскрыть рану, ее дезинфицировать и перевязать, прикладывать компрессы, иногда порошок из измельченных корешков. Этим врачам «Илиады» случается произвести и настоящую операцию.
Гомеру известна и им описана, иной раз с большой точностью, сто сорок одна рана. Он знает также про многие органы человеческого тела. Профессией врача занимаются в его поэме люди свободные и всеми уважаемые:
Опытный врач драгоценнее многих других человеков, —
(«Èëèàäà», XI, 514, ïåðåâîä Ãíåäè÷à)
говорит он.
Магическое врачевание не занимает, так сказать, никакого места в «Илиаде». В «Одиссее», являющейся сказкой, нимфы-волшебницы, встречающиеся в экзотических странах, прибегают к заклинаниям.
В последующие века (включая V век до н. э.) приобретает силу мистическое течение восточного происхождения, оно словно овладевает народным сознанием и заслоняет, даже в глазах философов, научное медицинское исследование.
