Единственная попытка посредничества исходила и на этот раз от Европы. Она была предпринята поляком Гереком и французским президентом Жискар д'Эстеном. Последний согласился отправиться в Польшу, чтобы встретиться там с Брежневым, хотя для него эта миссия была рискованной: во Франции приближались президентские выборы. Встреча произошла в мае 1980 года, но не дала заметных результатов. Жискар надеялся добиться от своего собеседника пусть устного, но все же обязательства вывести в скором будущем войска из Афганистана. В ответ от этого все более деградирующего физически человека он получил лишь обещание поискать некое «политическое решение», по поводу которого сам Брежнев, казалось, не надеялся получить поддержку среди своих коллег в Москве[48]. Этого было слишком мало и произошло слишком поздно. Для Жискара переговоры с Брежневым обернулись провалом. Но для СССР афганская авантюра была началом оползня, который так и не удалось остановить впоследствии.
Герек, организовавший встречу Жискара и Брежнева в Варшаве, был встревожен состоянием дел не только в далекой Средней Азии, но и в возглавляемом СССР блоке европейских стран, начиная с его родной Польши. Он не скрывал своих опасений при встрече с французским президентом. Но даже Герек был потрясен серьезностью кризиса, разразившегося несколько месяцев спустя в его стране. Несколько забастовок, случившихся в июле, в тот момент еще не представлялись драматическими. Но уже в августе, когда Герек был в Крыму, где все главы социалистических государств по заведенному обычаю встречались летом с Брежневым, в Гданьске на Балтийском побережье повторились инциденты, которые не могли не возобновить в памяти события, приведшие десять лет назад Терека к власти. И действительно, еще до конца августа Герек вынужден был уйти в отставку. Однако даже смены на вершине власти оказалось недостаточно, чтобы вернуть стране стабильность.
Это явление по своим масштабам и глубине в корне отличалось от кризисов послевоенного периода, пережитых многими социалистическими странами и самой Польшей. За десятилетие своего пребывания у власти Герек пытался направить страну на путь нового развития, широко используя финансовые кредиты западных стран, ставшие возможными благодаря разрядке. Поначалу казалось, что его политика была успешной. К середине периода правления Герека /124/ обнаружилось, что и этот путь закрыт. Весьма внимательный в отношении национальных чувств своих сограждан, Герек давал отпор поступавшим из Москвы в его адрес зачастую необоснованным претензиям относительно внутренней политики. Он сумел опереться на тот факт, что Чехословакия занимала ключевое место в советском блоке в Европе, и заставил дорожить своей лояльностью по отношению к СССР в главных вопросах[49]. Противники, вынудившие Герека уйти в отставку в 1980 году, были уже не теми коммунистическими реформаторами, которые выступили в 1968 году в Чехословакии. В социальных беспорядках на Балтике дали себя знать результаты деятельности тех групп общества, которые с начала 70-х годов пытались создать в Польше новые политические силы, независимые от партии, находящейся у власти, противоборствующие или хотя бы конкурирующие с ней. Задача облегчалась тем мощным влиянием, которым всегда пользовалась в Польше католическая церковь, тем более что в 1978 году ей удалось возвести польского кардинала Войтылу на папский престол. Организация, возглавившая массовую борьбу 1980 года, не была только профсоюзом, противостоявшим официальным профсоюзам. На самом деле «Солидарность» являлась огромным и разнородным политическим фронтом, способным повести за собой самые широкие народные массы.
С лета 1980 года Польша пережила 16 весьма драматических месяцев, когда стоящие у власти силы оказались не в состоянии контролировать ситуацию. СССР встревожился с самого начала. С течением времени тревога возрастала. В Кремле была создана «кризисная группа», следившая за развитием событий в Польше. В ее состав входили Суслов, Андропов, Устинов, Громыко, Пономарев и Русаков (последний был секретарем ЦК, ответственным за отношения с социалистическими странами)[50]. Тревога этих людей была оправданна. Потеря Польши означала крушение опоры, на которой держалась вся советская система союзов в Европе, потерю страны, связывавшей СССР с ФРГ и с ГДР. Официальная формула поведения Москвы, изобретенная на случай любого возможного развития событий, звучала так: «Не оставим в беде братскую Польшу, не позволим трогать её»[51].
Еще и сегодня продолжаются споры, готовы ли были тогда советские руководители пойти на риск вооруженного вторжения в Польшу[52]. Ответ на этот вопрос не прост. Более года Москва жила в сильной тревоге. Новые польские руководители не вызывали доверия, ибо они В ответ на нападки «Солидарности» пытались искать компромиссные решения. Но достигать компромиссов было делом все более трудным, и они во всяком случае далеко не удовлетворяли претензиям Москвы. Создалась такая же нервозная обстановка, как перед кризисом 1968 года в Чехословакии. На руководителей Варшавы оказывалось всякого рода давление с тем, чтобы они прибегли к /125/ жестким мерам. В Москве никак не удовлетворялись их ответами, отражавшими сомнения, продиктованные пониманием серьезности последствий, которые могла бы иметь любая попытка задушить оппозицию. Неясно лишь, заходила ли при этом Москва настолько далеко, чтобы спланировать вооруженное вторжение, такое как в 1956 году в Венгрию и в 1968 году в Чехословакию. Свидетельства на сей счет довольно противоречивы, хотя они, возможно, восходят к одному и тому же источнику. Поскольку все же это не взаимоисключающие свидетельства, то их сопоставление может помочь нам хотя бы частично отгадать загадку.
Нет оснований оспаривать информацию, предоставленную позднее польским лидером Ярузельским, согласно которой в Москве готовились планы вторжения и все было предусмотрено для приведения войск в действие. Надо отметить, что, в отличие от Чехословакии, в послевоенной Польше всегда сохранялось ощутимое присутствие Советской Армии, контролировавшей коммуникации с советскими войсками в Германии. Было бы странно, если бы в такой напряженной ситуации на всякий случай не был бы подготовлен оперативный план. Советский руководитель Эдуард Шеварднадзе, ставший позднее министром иностранных дел, счел «имеющими некоторые основания, как мне кажется» опасения по поводу вторжения, которые в те месяцы так угнетали варшавских руководителей[53]. Неизменная угроза висела над их головами, как бы подвешенная искусственно, чтобы они действовали энергичнее[54].
Однако нельзя игнорировать и малозначительную информацию со стороны тех, кто, как Георгий Шахназаров, были тогда в курсе работы «кризисной группы» и позднее заявили, что гипотеза вооруженного вторжения не рассматривалась вовсе; она, более того, была со всей определенностью отвергнута[55]. Тот же Шеварднадзе подтверждает это, вспоминая, что он лично слышал, как Суслов отвечал «нет и еще раз нет» тем, кто проталкивал идею использования силы; о подобной гипотезе «не следовало даже говорить». Ярузельский также написал позднее: «Ничто не давало мне права полагать ни тогда, ни позднее, что политическое решение (единственное, способное привести в движение эту гигантскую машину) было принято со всей определенностью»[56]. Отсюда следует вывод, что угроза вторжения вовсю использовалась в отношениях с поляками, чтобы заставить действовать их самих. Но в то же время в Москве делалось все возможное, чтобы не привести эту угрозу в исполнение.
Польша была слишком велика, и можно было предположить, что применение силы вызовет в стране народное сопротивление, а может быть, и партизанскую войну. Для СССР, уже втянутого в войну с Афганистаном, вооруженное вторжение в Польшу означало бы еще одно трагическое предприятие, успех которого, естественно, не был /126/ гарантирован. Угрозы интервенции исходили также и от других стран Варшавского пакта, в частности от румынского лидера Чаушеску. В 1968 году он выступил против вторжения в Чехословакию, но теперь чувствовал внутреннюю опасность в своей собственной стране. Руководители такого рода также вынуждены были сдерживаться[57]. Для Советского Союза ситуация в Польше 1981 года была более серьезной, нежели в Чехословакии 1968 года. Но именно потому, что тогда оружие было пущено в ход очень легко, теперь решение о его использовании становилось более сложным.
Дилемма разрешилась 13 декабря 1981 г. польским генералом Ярузельским, ставшим к тому времени первым секретарем коммунистической партии. Он сам ввел в действие польские войска, объявив в стране чрезвычайное положение. Решилась бы Москва сделать роковой шаг, если бы Ярузельский не принял такого решения? На этот вопрос до сих пор никто не в состоянии дать ответ, разве что гипотетический. В любом случае в конце 1981 года страшного выбора удалось избежать, хотя одержавшее верх решение никогда не воспринималось Москвой как абсолютно удовлетворительное. Меры были приняты польской армией, а не партией, как того хотели советские руководители. Партии, действительно, была отведена второстепенная роль, и Ярузельский рассматривал даже возможность ее роспуска[58]. Премьер-министром был назначен Раковский, не пользовавшийся в Москве расположением коммунист реформаторского толка[59]. Правда, почти все руководители «Солидарности» были интернированы. Но сила организации не была сломлена, и сам стоявший у власти генерал должен был принимать это во внимание, равно как и учитывать возросшее влияние церкви. Согласно критериям старых руководителей в Москве, ситуация в Польше никак не могла казаться «нормальной». Она была просто наименьшим злом для них, равно как и для поляков, но только по противоположным причинам.
